Нелегко было киевлянам восстановить свой стольный город после стольких разгромов; много домов стояло разрушенных, с выбитыми оконницами и дверьми…

Сейчас снова из степи надвигалась беда. Она собрала вместе непримиримых князей, гордых и упрямых, враждовавших между собой всю жизнь из-за лучшего престола, более доходного города, людной волости. Теперь старые враги, половцы, сами с поклоном прибежали в Киев, прося подмоги. Унылые и поникшие, они сидели толпой на корточках перед воротами княжьего двора. Когда стали прибывать русские князья, половцы к ним подбегали, целовали поводья коня, протягивали руки, твердя:

— Исполчите полки! Придите в нашу степь! Обороните нас! Помогите прогнать злых недругов!

Князья, каждый со своей свитой, собрались во дворе княжьего дома; они стояли отдельно, спорили, иногда переходили, чтобы послушать, где что говорят, но, как ни упрашивали их киевские тиуны, не подымались в великокняжеские гридницы.

Половецкий хан Котян находился во дворе, гордый, как всегда. Около него, сложив руки на животе, хмурые и неподвижные, стояли его степные советники в остроконечных колпаках, с темными от солнца и степного ветра лицами. Старый переводчик из степных бродников объяснял хану, кто из князей уже прибыл, как звать того или другого и кто особенно влиятелен и силен. Котян, взвесив, кому надо выказать почет, подходил с перевальцем, склонялся, с трудом коснувшись пальцами земли, и, снова с достоинством выпрямившись, оглаживая полуседые длинные усы, говорил одно и то же:

— Окажи помощь, будь братом! На всех нас идет гибель! Вместе рядом станем, гибель отгоним! Не побрезгуй маленьким подарком. Прими мой почет! Никого не забыл я, всем хочу оказать честь — и наволоками, и конями, и скотом, и пленницами.

Уже солнце приближалось к полудню, а князья все еще стояли вразброд и до хрипоты пререкались на шумном княжьем дворе; все посматривали, кто войдет первый в гридницу князя киевского. Говорили, что князь Мстислав Романович еще поджидает кого-то — не гонцов ли с севера от властного и надменного князя суздальского, Юрия Всеволодовича, который ждет съезда у себя во Владимире и не поедет на совет князей в оскудевший Киев. Да еще видать князя галицкого Мстислава Удатного[160] — он особенно всех сзывал на сием (съезд), и гонцы его всех понуждали: беда грозит неминучая, приезжайте вборзе![161]

Все разом оживились и заговорили:

— Мстислав Удатный приехал! — и с любопытством, отталкивая друг друга локтями, старались взглянуть на князя, прославленного удачными походами и победами над уграми и ляхами.

Мстислав Удатный вошел походкой легкой, несмотря на годы. Он остановился, окинув собравшихся живым взглядом черных проницательных глаз, точно отыскивая кого-то, и долго крутил длинный свисший ус. Готовый к бою, он был в золоченом шлеме, блестевшем в солнечных лучах, и в легкой кольчуге с золотой отделкой. Красное корзно[162] развевалось при его стремительной походке. Он заметил в углу двора хана Котяна и прямо направился к нему. Тот заторопился и, протянув руки, пошел навстречу Мстиславу. Они прижались плечами, и Котян приник головой к груди галицкого князя. Белый колпак Котяна свалился в пыль, и все заметили, что плечи половецкого хана судорожно вздрагивали.

— Плачет! Пусть поплачет! — зашептали в толпе. — Эти злодеи немало наших людей сделали своими колодниками, теперь сами узнают, что такое горькие сиротские слезы! Мстислав женат на дочери хана Котяна, потому и распинается за богатого тестя!

Дружинники известили киевского князя о приезде Мстислава Удатного. Однако Мстислав Романович все еще медлил и не выходил на крыльцо, чтобы встретить двоюродного брата: старые счеты мешали! А Мстислав, обняв Котяна, отошел с ним в угол двора, и долго они стояли там и тихо беседовали.

Опять все зашевелились, и послышались восклицания:

— Суздальцы приехали! Будет сильная подмога! Где же нам двинуться без суздальцев! Нет, это не суздальцы, а ростовский молодой князь Василько Константинович.

Во двор вошел стройный, молодой воин. Светлый пушок едва покрывал его подбородок. Он так же, как Мстислав Галицкий, был готов к бою — в кольчуге и стальном шлеме и с длинным прямым мечом у пояса. Одет он был скромно, алое корзно выцвело. Вся одежда его была в пыли и забрызгана грязью, — видно, только что он сошел с коня. Рядом с ним плелся старик с длинными полуседыми кудрями, падавшими на плечи; на сыромятном ремне, перекинутом через плечо, висели гусли.

— Это слепой певец! Славный певец Гремислав! Раньше был воевода, не раз громил половцев, а князь рязанский Глеб из злобы засадил его в поруб,[163] ослепил и держал три года. Там Гремислав в заточении начал песни слагать, и его взяли из поруба. С тех пор он бродит из одного города в другой и поет бывальщину про времена стародавние… Сегодня, знать, мы услышим Гремислава.

Молодой князь Василько с приветливой улыбкой и с почтением к старшим князьям обошел всех. Князья сами шли ему навстречу и спрашивали:

— А что же не едут суздальцы? Ты им сосед, ты знаешь, почему их нет? Великий князь суздальский Юрий Всеволодович твой родной дядя, уговорил ли ты его?

— Все еще думает! А приедет ли — о том и ведуны не скажут…

На крыльцо княжьего дома вышли парами десять дружинников, все как на подбор, видные, в кольчугах и шлемах, с короткими копьями. Они спустились по ступенькам и остановились по обе стороны лестницы, ожидая князя Мстислава Романовича. Он вышел медленно, опираясь на посох с золоченым орлом. Строгие глаза с прямыми бровями глядели устало и нерадостно. Слегка раздвоенная борода с проседью, крест и золотая иконка на груди, парчовый кафтан, весь иконописный облик князя говорили больше о его церковных и ночных молитвах, чем о воинских заботах. Князь, слегка прихрамывая, спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке.

— Просим милости, гости дорогие! — сказал он грустным, точно удрученным заботой голосом.

Все князья во дворе стали кричать разом, перебивая друг друга:

— Зачем нас вызвал? Спасать диких половцев? Удавил бы их кто-нибудь! Без них станет легче! Пускай сами себя спасают, а мы посмотрим!

Грузный хан Котян выделился из толпы и, переваливаясь на кривых ногах, поспешил к крыльцу. Коснулся рукой земли, тронул золотое одеяние княжеское и, захлебываясь, сказал:

— Княже пресветлый! Ты прежде был ласков ко мне, как и я к тебе! Будь нам вместо отца! Помоги прогнать злобный народ хана Чагониза! Как волки, рыщут по нашей земле эти злодеи, называемые татары. Всю нашу землю сегодня у нас отняли, а завтра придут к вам и вашу русскую землю возьмут. Обороните нас! Если не поможете нам, все мы ныне иссечены будем, а вы, русские, завтра будете иссечены! Надо нам всем соединиться и обороняться одной ратью.

— Не каркай! Чего наплел! — слышались недовольные голоса. — Тише, дайте говорить! Чего без пути лаять?

Другие возражали:

— Половцы — враги наши! Они сейчас в нашей земле без помощи и силы. Перебить всех и богатства их забрать!

Новые голоса, перебивая друг друга, смешались в дикий шум. Князь киевский беспомощно озирался, подымал руки. Крики усиливались.

Князь Мстислав Удатный, решительный и быстрый, взошел на ступеньки крыльца.

— Князья преславные, и воеводы честные, и все удальцы русские! — говорил Мстислав. — Не все ли мы сыны одной земли святорусской? Забудем старые споры, и распри, и войны с половцами! И мы их били, и они нас жгли и громили… Сейчас тяжелые дни пришли и для половцев и для нас. Когда наступает новый, неведомый враг, лучше дружба, чем война с половцами. Если мы сейчас им не поможем против безбожных татар Чагониза, то половцы могут им передаться, и силы вражьи станут еще больше.