Баурши, взяв золотое блюдо из рук слуги, остановился перед Бату-ханом и опустился на колени. На блюде лежали тазовая кость с мясом и голова барана.
Бату-хан принял двумя руками блюдо и поставил перед собой. Он выхватил из-за пояса тонкий нож, отрезал одно ухо барана и передал голову своему брату, хану Шейбани, сидевшему справа. Тем временем ловкие слуги бесшумно проскальзывали между гостями и ставили перед ними блюда. Четыре гостя получили по блюду каждый — знак высшего почета. Следующим подавали по одному блюду на двоих.
Русские послы внимательно следили за разносимыми блюдами и понимали: вот эти два хана, получившие правую и левую лопатки, — начальники правого и левого крыла войска; эти, грызущие коленные кости, — находятся в передовом отряде.
Грудинка была передана старшей жене. Мелкие части розданы другим женам.
Баурши произнес молитву, после чего все татары принялись за еду.
О послах все забыли… Нет, и им слуги принесли два блюда и поставили перед ними на ковре. Но что тут было: конечности ног, кишки и хвостовые кости!
Послы поняли, что все это делается с умышленной целью их оскорбить, что им дают те части, которые уделяются низшим слугам, женщинам, очищающим внутренности, и мальчишкам, которые подкладывают катыши кизяка под котел. Ни один из русских не протянул руки к блюду, все спокойно наблюдали за обедом. Некоторые шутки, которые отпускались на их счет, были поняты послами.
Князь Глеб ел из одного блюда с двумя ханами. Он повернулся к послам:
— Что же вы, гости дорогие, мало едите? Хозяин обидится.
Князь Пронский ответил:
— Мы помним половецкую пословицу: «Иди на пир, поевши дома досыта». Благодарим ласкового хозяина за щедрое угощение!
Наконец все обедавшие покончили с мясом и стали вытирать вымазанные в сале руки о цветные ширинки,[330] о полы шуб, а то и о голенище правого сапога. Слуги принесли серебряные подносы, где стояли разной величины и формы золотые кубки и чаши с хмельными напитками: кумысом и хорзой, кто что пожелает.
Все взяли в руки чаши. Русским послам также принесли чаши, полные хмельной хорзы.
Тогда баурши встал на колени перед Бату-ханом и произнес благодарственную молитву:
«Тебе, неодолимому доблестному хану, за гостеприимное угощение да пошлет небо благословение на голову твою!
Преобразившись в счастливую птицу, да посетит наш покровитель бог Сульдэ этот золотой шатер, где мы сидим.
Пусть хозяйки этого шатра двенадцать раз будут плодоносны и их глаза озарятся радостью, увидев, что у них родился сын, а не дочь.
Да не отступит никогда от тебя богатство! Данное тебе небом счастье да не будет никем растоптано!
Да окружают твой шатер тысячи верблюдов, у которых задние горбы свешиваются от сала, и громко ржущие друг перед другом стройные жеребцы, и жеребята, и стада овец и баранов, и жирные коровы и быки, у которых на ходу хрустят казанки.
А если кто умыслит злое против тебя, пусть у того лошадь умрет в походе, и жена умрет, не увидев возвращения мужа, и пусть кибитка завистника разломится с треском, и спицы юрты сломаются и воткнутся твоему врагу в спину!..»
Все стали пить. Русские тоже поднесли чаши к губам. Но тут один из ханов воскликнул:
— Пусть погибнут урусуты, как саранча под ногой верблюда!
Другие ханы поддержали:
— Да разлетятся урусуты, как воробьи перед кречетом, как шакалы перед борзой-волкодавом!
Послы опустили чаши и поставили их перед собой.
Бату-хан увидел, что русские не пьют, и стал издеваться над ними:
— Зачем вы приехали одни? Вы бы привезли с собой своих жен.
Князь Глеб, вторя общему смеху, сказал:
— Вот князю Феодору особенно следовало бы привезти свою молодую жену Евпраксию. Она заморская царевна и славится красотой, как звезда на небе.
Сильно охмелевший Бату-хан сказал Феодору:
— Скачи скорей домой и привези нам молодую жену. Она бы нам и попела, и поплясала, и красотой своей усладила нас.
Князь Феодор ответил спокойно:
— Так поступать недостойно! Если ты нас в войне одолеешь, тогда завладеешь всем, что у нас есть.
Жены Бату-хана, сидевшие неподвижно, как идолы, зашевелились, узнав, что ответил русский князь. Две из них захлопали в ладоши. Младшая сказала:
— Этот урусут храбрый и благородный муж.
Князь Ижеславльский шепнул князю Феодору:
— Нам здесь больше делать нечего.
— Я тоже это замечаю.
Князь Феодор встал. Бату-хан, прищурив глаза, смотрел на него.
— Ты прости меня, светлейший хан, но мы должны ехать домой…
— Зачем вам ехать? Угощайтесь кумысом!
— Мы бы рады быть друзьями с тобой и заключить нерушимый союз доброго соседства. Однако у нас говорят: «Насильно мил не будешь». Быть твоими верными друзьями мы можем, но сделаться твоими рабами-колодниками — этого не будет никогда! Если ты пойдешь на нас войной, то спор решат наши мечи.
Феодор и все послы поклонились Бату-хану до земли, сняв колпаки. Феодор выпрямился, тряхнул кудрями, пристально взглянул на похвалившую его юную жену Бату-хана, набеленную, с подведенными сурьмой глазами, закутанную в парчовые блестящие одежды. Он надвинул на брови соболий колпак и, прямой, смелый и гордый, вышел из шатра.
Бату-хан шепнул несколько слов Субудай-багатуру. Тот, сильно кряхтя, поднялся и, пятясь, проковылял к выходу.
Бату-хан, вцепившись в ручку трона, сидел неподвижно. Все замерли, прислушиваясь и ничего не понимая. Послышался конский топот… Всадники пронеслись мимо шатра.
Отчаянные крики… Сдавленные, хрипящие стоны. Звон и стук мечей…
Бату-хан сидел по-прежнему неподвижно. Никто не решался шевельнуться и встать с места.
Вернулся Субудай-багатур. Его глаз сверкал, лицо покрылось каплями пота. Он задыхался.
— Ну что? — спросил Бату-хан.
— Все перебиты!.. Остался в живых один старик слуга. Отняв татарский меч, он бился над телом своего господина, коназа Феодора, и до сих пор стоит над ним с мечом в руке. Я приказал его не трогать. Твой дед, Священный Воитель, не раз говорил: «Нужно возвеличить верного слугу, даже если господин его был твоим врагом»…
— Я хочу его видеть. Коназ Галиб, приведи его!
Князь Глеб Владимирович поднялся и, разминая ноги, пятясь по-монгольски, вышел из шатра. Он вернулся с высоким седым стариком. Два монгольских воина держали старика за локти. Лицо его было рассечено, кровь стекала по белой бороде.
— Кто ты? — спросил Бату-хан.
— Я пестун и слуга князя Феодора Юрьевича.
— Как звать тебя?
— Апоница.
— Хочешь служить у меня? Ты будешь в почете!..
— Прикажи меня зарубить, а служить у тебя не стану.
Младшая жена Бату-хана, Юлдуз, сказала дрожащим, слабым голосом:
— Джихангир, отпусти его!
Бату-хан покачал одобрительно головой и сказал:
— Ты человек верный. Я тебя прощаю. Я дам тебе коня. Разрешаю ехать обратно. Расскажи коназу рязанскому, что его сын за дерзкую грубость перед царем вселенной казнен. Субудай-багатур, приставь к этому урусуту четырех надежных нукеров. Прикажи, чтобы они его в пути не убили, а довезли невредимым до первого урусутского сторожевого поста.
Монголы вывели из шатра Апоницу. Бату-хан и его гости продолжали пир и обсуждали планы наступления на землю урусутов.
Глава третья
МИРНАЯ ВСТРЕЧА
С МОНГОЛАМИ
Заметив исчезновение Торопки, ратники передового дозора, где находился Савелий Дикорос, были охвачены тревогой. Они поднялись на бугор, обошли его кругом, рассматривали следы, нашли лужу крови. Толковали, спорили, решили, что была борьба. Капли крови потянулись по снегу к месту, где обнаружились следы четырех коней. Дальше следы уходили прямо в татарскую сторону. Савелий, всегда угрюмый, стал совсем нелюдимым. Он скитался по степи, залезал в валежник, ночевал там не смыкая глаз, все хотел поймать татарина, чтобы выпытать, жив ли Торопка. Лихарь Кудряш ему разъяснил:
330
Ширинка — полотенце.