Мердан, хмурясь и дергая седой ус, вошел в шатер, вернее его втолкнули несколько женских рук. Он сопротивлялся довольно слабо.

— Кардаш[293], - пробормотал он шепотом. — Надо ночевать около коней. Это все цыгане, воры. Украдут коней, — что мы тогда станем делать? Стыдно будет джигиту идти пешком, без коня.

Биби-Гюндюз догадалась, о чем ворчал Мердан, и величественным жестом пригласила его сесть.

— Ты у нас дорогой гость. Не бойся ни за коня, ни за свою голову. Ешь, пей и не думай о завтрашнем дне…

— Великий Искендер дал фирман[294] нашему роду, разрешив свободно кочевать по всем равнинам Азии.

— Сохранился ли у вас этот фирман?

Биби-Гюндюз провела рукой по большому серебряному амулету у нее на груди. Этот амулет имел форму початка кукурузы или еловой шишки и висел на серебряной цепочке с сердоликовыми украшениями.

— Этому фирману тысяча лет!

— Если его написал сам Искендер, то фирману две тысячи и триста лет!

Снова поднялись опущенные веки, и глаза испытующе остановились на мне.

— Фирман написан на древнем языке «руми»[295], который знал только один Искендер!

Курбан прошептал:

— Твой гость — мусафир-ага[296] — знает тринадцать языков!..

Биби-Гюндюз сняла серебряный амулет и протянула в мою сторону. Курбан подхватил его и передал мне. Серебряная коробочка была искусно сделана, бугорки подражали зернам кукурузы. С одного конца открывалась крышка; на ней были тонко вырезаны три многорукие и многоногие индийские богини.

— Можно открыть?

Биби-Гюндюз прошептала:

— Эввет![297]

Внутри амулета лежал кусок шафрановой шелковой материи, где находился какой-то сверток. Я начал осторожно разворачивать край свертка, ожидая увидеть пергамент, истлевший от времени. Но это был папирус, настоящий старый папирус с желтыми прожилками. Сверху шла цепь косых, словно прыгающих букв, и я сразу узнал древнегреческие значки. Первое слово было написано так:

Это было имя Александра, но почему-то оно стояло в дательном падеже: «Александро», а не «Александрос», как должен был начинаться указ (фирман).

— Ты права, рукопись написана по-гречески, «руми». Если я спишу все, что там написано, то вместе с Курбаном мы переведем фирман и напишем его по-туркменски.

— Хорошо. Ты останешься один. Тебе никто не будет мешать. Люди будут сторожить палатку, чтобы никто не вошел.

Мердан шепнул:

— Не верь женщинам! Они хитрые. Лучше отдай это назад.

Я ответил Биби-Гюндюз:

— Благодарю. К утру я тебе все переведу.

Мое сердце трепетало. Неужели в моих руках в самом деле документ древностью в две с лишком тысячи лет? Ведь это же величайшая редкость! Что скажут все академики Лондона, Берлина, Парижа! И в какой ярости будет Хэнтингтон, шагающий теперь по соленым тропинкам Немексара, что не он нашел документ Александра, а «московский варвар», один из коварных восточных «хэмбог» ов!

Меня провели в другую палатку. Старый мулла, ненавидевший кафиров, сел около меня и сонными глазами следил за моими действиями. Вскоре он свалился набок и крепко заснул. Я же всю ночь тщательно копировал свиток, бывший около метра длиной. Приблизительно я догадывался о содержании свитка. Это не был указ Александра Македонского, но тем не менее это была рукопись его времени.

У входа в палатку некоторое время шептались две женщины: одна из них опиралась на старинное ружье — мултук. Вскоре обе куда-то скрылись. Из крайних палаток доносились песни и удары бубнов: это кочевницы забавляли моих спутников — угрюмого Мердана и веселого Курбана…

Уже сгорели две сальные свечи и сквозь щели шатра стал пробиваться рассвет, когда я опустил голову на ковровый хуржум и закрыл глаза.

Утром Биби-Гюндюз угостила нас пловом с финиками. Она уже не была в своей золотой тиаре и походила на других женщин ее лагеря. Деловито осмотрела она наших коней и легко бегала между палатками, ловя разбежавшихся ягнят.

Я вернул ей серебряный амулет и заявил, что это действительно указ самого Искендера (зачем разрушать иллюзии ее рода?), но что мне трудно было перевести указ на туркменский язык.

Мы двинулись в путь.

Часов через шесть мы увидели на склоне оврага профессора Хэнтингтона. Верблюды с путами на ногах отыскивали в степи колючки. Хэнтингтон, сидя на вьюке, читал свою маленькую карманную Библию.

— Все ли благополучно? — спросил я. — Отчего вы не идете вперед?

— Как видите, все отлично. Сегодня воскресенье, когда я считаю долгом, как верующий, не двигаться с места и проводить время в размышлении. А кроме того, я подумал, что, может быть, вы меня догоните. Здесь есть небольшая лужа с малосольной водой, которую лошади пьют. Одним словом, все ол-райт!..

Через полгода я беседовал с профессором В. К. Ернштедтом[298], известным эллинистом, автором исследований о греческих рукописях, палимпсестах[299]** и намогильных надписях.

— Мне жаль, — сказал профессор, — что вы не представили подлинника, однако текст говорит многое. Это письмо к Александру, написанное одним из его воинов в последний период жизни великого авантюриста, когда он был уже владетелем всей Передней и Центральной Азии и находился в Экбатане. Я перевел вам весь текст. Он написан неким беотийцем[300] Аристоником, манера письма и сокращения слов, «титлы», также подтверждают беотийское происхождение рукописи.

В книге Флавия Арриана о походах Александра упоминается некий Аристоник, «кифаред», гусляр или цитрист, будто бы убитый скифами-массагетами[301] подле Зариаспы, нынешнего Чарджуя. Может быть, Аристоник был взят в плен и является автором этого письма. Я напишу обстоятельное исследование об этой рукописи. Желательно приобрести папирус у этой современной кочевой амазонки и передать на хранение в Публичную Библиотеку…

Перевод, полученный от профессора Ернштедта, я привожу ниже. Не знаю, написано ли им обещанное исследование; может быть, оно хранится среди его посмертных бумаг. В печати я его не видел.

«Александру, сыну Филиппа, царю Азии, потомку бога Амона[302], победителю персов, египтян, эфиопов, скифов, бактриан, согдиан, паропамисадов[303] и тысячи других племен и народов, имена коих я не знаю, а знаешь только ты, Великий, да Зевс всемогущий, — привет и пожелание здоровья и новых побед посылает твой верный товарищ по сраженьям кифаред Аристоник, сын Каллимаха, родившийся в городе Акрафии, в Беотии, близ Копайского болота.

Во время твоего блистательного похода к реке Оксу я вместе с другими товарищами переплыл на другой берег на надутых воздухом козьих шкурах и участвовал в сражении.

Меня ранили скифы-массагеты заокские; я был сброшен с коня, который влачил меня по камням, пока я не потерял сознание. Очнулся я от сильной боли. Около меня сидел старик, их лекарь, и держал выдернутую стрелу. Он спросил меня: «Что ты умеешь делать? Шить ли сапоги, ковать мечи, строить храмы или делать что-либо другое полезное? Тогда сохранишь себе жизнь, иначе тебя убьют».

Это было с его стороны коварством. Так как скифы любят знание и хотят уподобиться грекам в просвещении, то они из пленных отбирают им полезных и оставляют навсегда у себя, перерезав сухожилия около пятки, чтобы те не убежали.