Валентина ещё ниже опустила голову, пряча лицо, но Андрей увидел, привлечённый движением её рук, перчатку, которую она теребила, и то, что вспыхивало светлым блеском и тут же расплывалось пятнами на жёлтой замше: Валентина плакала.

Он был с нею... Он пошёл на всякие унизительные уловки, чтобы устроить это свиданье.

— Разве тебя не радует то, что мы вместе сейчас? Она ещё помедлила с ответом, и Андрей вдруг услышал надвигающийся шквал птичьего перелёта.

Прямо на них тянула стая гусей. Их было не меньше пятисот, и мощный плеск их крыльев прошумел, как буря, когда они взмывали все разом ввысь, заметив сидевших людей. Быстро удаляясь на фоне тускнеющего неба, стая извивалась огромной змеёй, то выравниваясь, то колыхаясь клубами. Неумолчно звучал в ядрёной свежести осеннего воздуха зовущий переклик голосов.

Андрей слушал, откинув голову, ноздри его раздувались.

Он вспомнил вдруг широкие розово-чёрные озёрные разливы, желтизну высоких болотных трав и то, как однажды, в такой же вот тускло-багровый, прохладный вечер, он нашёл у своего охотничьего шалашика Анну. Она оставила всё и прискакала к озёрам. Чувство испуганной виноватости охватило его, когда он увидел её, измученную, она сразу вся просияв, сказала: «Живой! Пороть тебя некому! Шестой день пропадаешь».

— Ты думаешь только о себе, — сказала неожиданно Валентина, поднимая заплаканное лицо; на нём было злое, ещё не знакомое Андрею выражение. — Ты думаешь только о том, что тебе тяжело. А мне легко?

— Я всё время думал о тебе, — искренне сказал Андрей, сразу весь обращённый к ней. — Я так тосковал о тебе...

— Конечно, ты приехал домой, к своему семейному очагу, — быстро продолжала Валентина, теперь уже спеша высказать то, что наболело у неё за эти дни, и пропустив мимо ушей уверение Андрея. — Я не имею никакого права упрекать тебя, но и спокойной оставаться не могу, когда ты — там, с нею!.. Это просто пытка. Я ненавидеть её начинаю.

Валентина взглянула в огорчённое лицо Андрея, и злость её исчезла. Ей стало стыдно и больно.

— Прости меня, — сказала она, порывисто обнимая его, — прости, я ничего не буду требовать. Только не забывай меня!

— Как могу я забыть? Но любишь ли ты меня по-настоящему? Я ведь тоже извёлся. Ведь я тебя целую неделю не видел.

«Что же тебе мешало притти?» — так хотелось возразить Валентине, но она только прошептала:

— Да, да, целую неделю!

Теперь ей хотелось одного: загладить то, что прорвалось поневоле, и в то же время она ощущала горький осадок оттого, что, вспылив, она лишь потеряла в его мнении.

— Я больше не стану упрекать тебя, — сказала она, снимая с куста легко отпадавшие, вялые листики и осыпая ими Андрея, лежавшего возле неё на сухо шелестящей траве. — Я постараюсь не ревновать тебя.

— Неужели ты думаешь, что я могу делить своё сердце между двумя? — спросил Андрей, облокачиваясь и положив на ладонь лицо. — Но ты пойми, насколько я связан! Я хорошо сознаю, какую ответственность несу перед тобой, но и Анну как-то... пощадить... надо.

Валентина вздохнула.

— Как хорошо было бы, если бы мы встретились лет десять назад! — задумчиво произнесла она.

Андрей промолчал. Десять лет назад он уже любил Анну. Хотел ли он вычеркнуть её из своей жизни в те годы? А пять лет назад? А в прошлом году?..

17

«Объявляться» Чулков приехал неожиданно. Даже Андрей, уже подготовленный к этому, растерялся, увидев, как ввалился в кабинет его старый приятель. Сам Чулков, хотя и старался напустить на себя небрежное спокойствие видавшего виды разведчика, не мог скрыть торжества, и скуластое лицо его так и расплывалось в улыбке.

— Вот, Андрей Никитич, — сказал он и, подмигивая, усмехаясь, покашливая, самозабвенно засуетился над привезенными им мешочками и пакетиками.

— Ну показывайте, показывайте, — говорил Андрей, тоже взбудораженный.

Вместе с Чулковым он начал высвобождать из обёрток образцы красноватого, ржаво-дымчатого и совсем белого кварца. Куски кварца были с тонким золотым накрапом, с блестками золота в изломах и сплошь спаянные золотом. А вокруг стола уже собирались сотрудники разведочного бюро, смотрели молча, только глаза и щёки у всех разгорались, точно озарял людей чистый блеск найденного ими металла. Они ведь тоже искали, эти топографы, геологи поисковых партий, геологи-разведчики, чертёжники, машинистка с бантом в белых девичьих косах. Находка, выложенная на стол, притягательная, как магнит, принадлежала им всем, она сразу подняла их над остальными работниками приискового аппарата.

Все молчали, а у крыльца конторы, у магазина, у шахтовых копров уже обсуждался вопрос о том, какую рудную фабрику будут строить на Долгой горе.

— Теперь загремим! — сказал Ковба Хунхузу, засыпая ему по такому радостному случаю добавочную порцию овса. — Ешь на здоровье. Теперь, брат, начнут нам подваливать всякого добра. А прежде всего народ к нам повалит. Это уж как водится. Он, народ-то, не станет разбираться, какое тут золото: рассыпное или рудное. Ему только бы золото!

Анна и Ветлугин узнали об открытии золота позднее всех: им сообщили по телефону.

— Да, очень богатое, — сдержанно ответил Анне голос Андрея.

— Поздравляю! — тихо сказала Анна. — Я тоже рада.

— Спасибо, — отозвался Андрей.

Потом в кабинет Анны влетел сияющий Ветлугин. Теперь и он гордился найденным золотом: разве не настоял он тогда, чтобы дать положительное заключение на весь сезон летних работ?

Только Анна осталась в стороне от общего торжества: ведь она больше всех протестовала против Долгой горы. Правда, об этом никто не напоминал ей, но она-то помнила и хотя не раскаивалась, но гордиться ей было нечем. Однако она вздохнула свободнее, огромная тяжесть свалилась с её плеч. Тупик, в котором находилось предприятие, был взорван, — только это... и только это радовало Анну.

— Пойдёмте посмотрим, — сказала она Ветлугину.

— Проходите, проходите, Анна Сергеевна! — вскричал Чулков, бросившись им навстречу.

В это время он чувствовал себя в кабинете Андрея совсем по-хозяйски.

Он осторожно раздвинул людей, толпившихся возле образцов, и, идя боком впереди Анны и Ветлугина, с таким видом подвёл их к столу, что не удивиться тому, что он хотел показать, было уже невозможно. Но Ветлугин и Анна удивились не из вежливости. Они, как и все остальные здесь, были захвачены могуществом, которое являло собой золото, блестевшее из каждого излома руды. Это было сказочное богатство. И это богатство они могли теперь от всего чистого сердца преподнести стране.

18

Красные до черноты, лежали на солнцепёке тяжёлые кисти брусники. От этих тёмных кистей-шишек лбище горы казалось кудрявым.

Анна смотрела на ягоды, раздавленные сапогами тех, кто шёл впереди, осторожно ступала по скользким листочкам, негромко говорила Чулкову:

— Сколько добра зря пропадает! Перебросьте-ка сюда на недельку человек сорок с лесозаготовок! Дайте им норму... ведра два-три.

— Три — много, Анна Сергеевна.

— На такой-то ягоде! Вооружите их совками — больше дадут. Ссыпать можно... в ящики. Зимой вывезем с обратным порожняком. — Анна помолчала, потом сказала доверчиво: — Я, когда была девчонкой, любила ягоды собирать. Меня «кабарожкой» звали на зимовьях. Знаете, коза такая есть — кабарга... Легко я по горам ходила.

Чулков стал рассказывать о своём, но Анна уже не слушала его. Она увидела себя девочкой-подростком. Платок всегда съезжал почему-то с её головы, гладко причёсанной в косу. Андрей любил дёргать её за эту косу Ох, и натрепала же она его однажды за такую грубую шутку! А потом они помирились... Он жил тогда у них только летам, пока в приисковом посёлке не открылась своя средняя школа. Каждую весну, вытянувшийся за время ученья, он вваливался к ним в барак с котомкой. В котомке были потрёпанные учебники — подарок Анне, которая одолевала их в течение года до следующей встречи, — пара белья, застиранного неловкими юношескими руками, да старое одеяло. Появление друга всякий раз казалось влюблённой девочке неожиданно прекрасным.