— А я не хочу в норму. И вы не можете желать мне того, чего избегаете сами, — резко сказала, Валентина, не заметив при этом подавленного вздоха Ветлугина. — До сих пор мне не особенно верилось в возможность семейного счастья, — промолвила она после небольшого молчания.

— А теперь? — спросил Ветлугин, едва заметным движением прижимая её локоть.

— А теперь я старше стала, — снова противореча себе и не замечая этого, уклончиво ответила,Валентина. — Трудно устраивать свою жизнь заново, когда тебе уже не восемнадцать лет, когда на жизнь смотришь трезво, когда чувства и требования к человеку совсем иные.

— Чему вы так язвительно усмехаетесь? — вспылила она взглянув на Ветлугина.

— Только не язвительно! Мне кажется, чувства всегда одинаковы и даже безрассуднее становятся с годами. Безрассуднее именно потому, что во всём остальном смотришь на жизнь трезво.

Валентина выслушала Ветлугина и рассмеялась:

— Пусть Уваров ещё раз обвинит меня в противоречии... Как говорил поэт Уитмэн: «Разве я недостаточно велик, чтобы вместить в себе противоречия?» Нет, серьёзно, я соглашаюсь, но с поправкой: безрассуднее потому, что любишь сознательно... Во всяком случае, можешь определить, какое значение это имеет в твоей жизни.

24

Через несколько дней Уваров, Анна и Ветлугин направились на деляну стариков-старателей, где был назначен пуск гидровашгерта. Все трое были в приподнятом настроении: крупные механизированные работы устанавливались на старательском участке впервые. Нужно было провести их как можно лучше, чтобы заинтересовать всех старателей района и оправдать доверие самих стариков, ожидавших себе тысячу благ от этой установки.

— Интересное дело, — басил Уваров, — теперь я хорошо представляю, что значит, когда почва уходит из-под ног. Бурильщики наших камер на руднике напоминают мне людей, идущих против движения конвейера. Правда! Шахтёры — всё-таки отчаянный народ. Силёнкой и характером они напоминают мне моряков. В молодости я служил в Тихоокеанском флоте... Как же! С Урала многих туда отправляют.

На делянке стариков-старателей Ветлугин и Анна пошли к насосной будке, а Уваров свернул к яме открытого забоя, в которую скатывалась по канату с высокой эстакады новенькая вагонетка. Человек семь забойщиков, покуривая, ожидали в яме. Старик Савушкин, всё такой же тощий, но в празднично-новой рубахе, при широком ремне, похаживал у эстакады, по-хозяйски посматривал кругом. Всё было начеку.

— Ишь как ты подтянулся, — сказал Уваров Савушкину, шутливо ухватив его под ремень. — Прямо, как красноармеец. Здорово, товарищи! Что это вы так плохо поправляетесь на молочке?

— Да мы его уже не пьём, — сказал Савушкин. — Это питьё нам не по вкусу пришлось.

Уваров прищурился:

— Что так?

— Да так уж... — неопределённо ответил Савушкин. — Оно тоже не совсем полезно, это самое молоко. С непривычки особенно. Бруцелёз ещё какой-то в нём имеется.

— Ну?

— Ну вот. Я и говорю: не полезно.

— Полезней спирта ничего нет, — ввернул своё слово старик-завальщик; он стоял наверху эстакады, сложив на животе костлявые, тяжёлые руки, с хитрой, по-ребячьи радостной, озорной усмешкой смотрел на Уварова. — Молоко, оно, бывает, и скисается, а спирт сроду нет.

Раздался взрыв такого сердечного смеха, что Уваров не выдержал и рассмеялся тоже.

— Чему это вы? — спросила подошедшая Анна.

— Да вот... корову-то они, похоже, продали.

— Продали, — деловито, уже с самым серьёзным видом подтвердил Савушкин. — Так уж, видно, не ко двору пришлась: то у ней молоко не спущается, то мышки её давят. Скотина нежная, за ней уход да уход нужен. Где уж нам!

— Жалко, — сказала Анна. — Сами себя обижаете.

25

Полная вагонетка поднялась наверх, зашумела комковатая земля, проваливаясь сквозь люк на промывальный прибор — вашгерт.

Старатели второй смены заинтересованно столпились вокруг вашгерта. Савушкин, побледнев от волнения, встал на своё место мониторщика. Под самый потолок навеса ударил столб воды из монитора, распался радужно сияющим облаком и снова сквозь эту расцвеченную утренним солнцем водяную пыль забил одной струёй, кипенно-белой и ровной. Лица старателей так и осветились радостью, но когда мощная струя ударила в комья породы, разламывая и перевёртывая их, когда полетели вниз выбиваемые ею большие, увесистые камни, все они сразу заволновались.

— Легче ты, легче! — закричали они Савушкину. — Придерживать надо малость.

— Попробуй, придержи! — огрызнулся Савушкин.

— Тебя, приспособили, ты и соответствуй.

— Разве этак можно?

— Силища какая! Поставить вместо пожарной кишки — она и дом разнесёт.

— Где же тут золотинке удержаться, когда такие каменюги выбрасывает?

— Всё идёт как следует, товарищи, — попробовал успокоить старателей Ветлугин, но они не слушали, даже не замечали его, а продолжали напирать на Савушкина-мониторщика, крича все разом:

— Хватит!

— Заткни ты её!

Савушкин растерялся. Струя взвилась вверх и оборвалась, обдав всех холодными брызгами.

Прислушиваясь к тому, как журчала среди внезапного всеобщего молчания вода, стекавшая по промывальным шлюзам, Анна оглядела старателей, громко сказала:

— В чём дело, товарищи? Вот Виктор Павлович, опытный инженер, ручается что всё идёт нормально. Я тоже это подтверждаю.

— А мы этак не можем...

— Пустое дело!

— Конечно, может, кое-что будет оставаться...

— Нет уж, лучше по-старому, на буторе. Хоть мало песков, промоешь, зато всё золото соберёшь.

Савушкин сразу злобно взъерошился и, расталкивая всех, протиснулся к Анне.

— Что это за баловство получается, товарищ директор? — закричал он сердито. — Мы, можно сказать, со всей душой на это дело пошли, ни себя, ни трудов своих не жалели. Силу клали — и на такое напоролись! Вам, конечно, ничего: вы — учёные — за это самое... за эксперименты за эти жалованьице получаете, а мы тут силу кладём. Нет уж, не согласны! Оставьте нам насосик и вагонетку, раз уж труды наши вложены, а дудку эту самую снимите. И будем мы по-стариковски мыть, потихонечку.

— Нельзя сейчас мыть потихонечку, товарищ Савушкин! Нам золото нужно. По-старому вы отсилы давали всей бригадой кубометров десять в сутки, а здесь будете промывать до ста пятидесяти. В пятнадцать раз больше.

— Нам это не больно интересно! Будем землю ворочать, надрываться из-за кубометров, а золото зря уйдёт.

— Да кто вам сказал, что оно уйдёт? — Анна посмотрела в холодные синенькие глаза Савушкина, на его сухие, упрямо поджатые губы, на минуту задумалась, потом обернулась , к Ветлугину. — Сходите в управление, возьмите в кассе... — она еще подумала, — возьмите четыреста граммов золота. Сейчас мы проверим.

26

Через полчаса Ветлугин вернулся в сопровождении работника охраны. В напряжённой тишине он распечатал тугой аккуратный мешочек, вытряхнул его на совок, пересчитал самородки и на глазах у всех швырнул золото на груду ещё мокрых камней и грязи.

Золото упало в грязь, и одновременно у всех старателей вырвался такой дружный вздох сожаления, что Анна невольно рассмеялась.

— Ну вот мы ищем, а они швыряются! — сказал Савушкин злобно сокрушаясь. — Чужим горбом — оно всегда легко!

— На ветер не напашешься! — откликнулся другой из толпы, и ещё кто-то Крикнул совсем невразумительное, и вся толпа взорвалась рёвом.

«А что, если и вправду уйдёт? — невольно смущённая порывом толпы, подумала Анна. — Бывают же нелепые случаи... она посмотрела на Ветлугина, ставшего на место мониторщика Савушкина. Бросил тоже под самый удар! И этого не смог сделать!..» — и ещё она подумала, бледнея, когда снова ударила струя воды: «Не бросаю ли я так же под удар свою любовь?»

Когда пробная промывка кончилась, промывальщик сгрёб в лоток железистые шлихи, чёрные и тяжёлые, осевшие сквозь решётки на дно деревянных колод-шлюзов. Теперь нужно было «довести» — отделить снятое золото. Старатели, оживлённо тесня друг друга, столпились около. С таким же острым волнением подошла теперь Анна. Она хотела видеть...