Анна промолчала. Она понимала, что всякое проявление радости с её стороны было бы сейчас оскорбительно для Ветлугина, но покривить душой она не умела, и радость невольно пробивалась в её лице, в движениях, в голосе. С этим выражением сдержанного самодовольства она обернулась к Уварову.

— Значит, завтра приступаем к подготовительным работам на руднике...

— Выходит так, товарищ директор! Только ещё раз прошу: не увлекайтесь, не забывайте ни на минуту о том, что вы посылаете людей на глубину почти двухсот метров.

— Да, конечно, мы будем очень осторожны, Илья. — Но чёрные быстрые глаза Анны заблестели ещё ярче на разрумянившемся от волнения, загорелом лице. И столько воодушевления искреннего, порывистого было в ней, что оно сообщилось не только Уварову, но и Ветлугину, в котором зависть и досада боролась с чувством дружеской симпатии к Анне. То обстоятельство, что она не только опротестовала его проект, но представила свой, который был принят и утверждён, равно увеличивало в душе Ветлугина оба эти чувства.

— Мы будем очень осторожны, — повторила Анна, и лицо её стало построже.

— У меня сейчас состояние лётчика, получившего разрешение на дальний полёт. И радостно и страшновато: ведь всё впереди, — сказала Анна Уварову, когда Ветлугин вышел из кабинета. — И даже странное такое чувство: боюсь торжествовать.

— И всё-таки торжествуешь, — смеясь сказал Уваров.

— А что... заметно разве? Я бы не хотела, чтобы Ветлугин принял это на свой счёт. Хотя прежде всего радуюсь провалу его проекта. Но я не хочу терять такого хорошего работника. Он всё-таки очень любит дело и знает его. Это Валентина Ивановна нагнала на него хандру и бестолковщину...

— А как Андрей? — после неловкого молчания спросил Уваров.

— Что Андрей? — широко открывая глаза, переспросила Анна, сразу увязывая этот вопрос с упоминанием о Валентине и Ветлугине.

— Как обстоит с разведкой Долгой горы?

— С разведкой? — Анна облегчённо вздохнула и тут же нахмурилась, тревожно припоминая. — Я думаю, это столкновение сглажено. Ты знаешь, я отдала на производство дополнительных работ все наши сбережения. Это даст Андрею возможность продержаться ещё без вмешательства треста, которое скорее всего закончилось бы прекращением работ. Все сбережения! Мои и его! Мы хотели купить дачу... где-нибудь под Москвой... Но ведь она ещё не скоро нам понадобится... дача-то... Мы ещё оба молоды и не скоро пойдём на покой. Я даже не представляю и не хочу этого покоя! Значит, можно пока обойтись и без денег. Правда, Андрей принял всё это как-то нехорошо. Он так тяжело переживает свою неудачу в работе, и я вполне его понимаю.

11

Андрей оторвался от книги и рассеянно взглянул на дочь. Её круглая спинка с переложенными накрест лямочками передника, её пухленькая тонкая шея задержали его взгляд. Этот тёплый, живой комочек занимал в жизни Андрея огромное место. «Какая большая она стала» — думал он, глядя, как ползала она по полу, поднимая то книжку, то исчерканный лист бумаги и всё бормоча что-то тихонько и озабоченно. Один из каблуков её туфлей был стоптан, и это особенно тронуло Андрея.

— Вот уже ботинки стала изнашивать, — сказал он себе прямо с гордостью и живо, точно вчера это было, представил, как няньчил её, спелёнутую и красненькую, как она корчилась у него на руках, как вертелась, требовательно плача, когда хотела есть. Уговаривая её, он наклонял к ней лицо, и она торопливо и крепко хватала его за щёки беззубым ищущим ротиком.

— Тогда я брился прежде всего для неё, — вспомнил Андрей и улыбнулся.

— Ты что смеёшься? — спросила Маринка, поднимаясь с полу. Она подошла к отцу, положила мягкую ручку на его колено, другой, с резинкой, зажатой в кулаке, обняла его локоть. — Я тебе не мешаю, правда?

— Правда.

— Ну вот, я же знаю, что это правда, — и она прижалась головой к его руке. — Мы с тобой вместе работаем.

— Да, да, — произнёс он уже снова рассеянно и, не обращая внимания на её деловую возню со стулом, снова стал читать. Потом он взял ручку, стал что-то записывать.

Маринка бросила рисовать, долго молча наблюдала, как под его пером возникали на бумаге тоненькие, рваные цепочки. Если закрыть глаза, то похоже, будто кто-то совсем маленький суетливо бегает по столу, нарочно шаркает подошвами.

Маринка тихонько приоткрыла один глаз, потом другой, потом широко открыла оба. На столе было уже тихо, и вечная ручка лежала смирно, уткнувшись в свой неровный след.

— Что же это вас не видно и не слышно? Вы, наверно, забыли, что сегодня выходной день? — ещё с порога спросила Анна.

Она только что вернулась с рудника. Густые, ещё влажные ресницы её были особенно черны, и лицо блестело после умывания: под землёй приходилось путешествовать и в подъёмной клети и ползком, на четвереньках.

— Может быть, мы совсем отменим выходные дни? — продолжала Анна, входя в комнату.

Маринка быстро взглянула на отца, но, видя, что он улыбается, тоже заулыбалась и сообщила радостно:

— Он исписал прямо сто листов. Я ему совсем не мешала.

— Валентина Ивановна заходила... — сказала Анна и, положив руки на плечи Андрея, тихонько поцеловала его в густые волосы. — У неё сегодня день рождения. Звала на пирог и на чай со свежим вареньем из жимолости.

— И я... И меня?

— О тебе особого разговора не было. Ты знаешь, я не люблю, когда маленькие ходят за взрослыми по пятам и лезут со своим носом в серьёзные разговоры.

— Я не буду лезть с носом, — пообещала Маринка с таким видом, точно отказ от участия в серьёзных разговорах был для неё большим огорчением. — Я буду сидеть и молчать. Хоть целый день.

— Ну, это положим!..

— Папа! — Маринка мигом перебралась со своего стула на колени Андрея. — Ну, папа же! — она обхватила обеими руками его голову, прижимала её к своему плечу, ерошила его крупные мягкие кудри и повторяла умоляюще: — Папа, да папа же!

— Прямо не знаю, — сказал Андрей совсем серьёзно, высвобождая голову из её цепких ручонок, — Взять её с собой или не стоит?

— Какой же ты, папа! Я же тебе не мешала и туфли принесла, и... я плакать буду.

— Поплачь немножко, — разрешил Андрей, смеясь.

— Нет, я, много буду плакать! — и глаза Маринки заволоклись слезами.

Андрей просительно взглянул на жену.

— Хорошо, возьмём её, — сказала Анна и, чтобы оправдать свою уступчивость добавила: — Клавдия тоже хотела идти в гости. Надо будет отпустить её, а квартиру закроем на замок.

12

Выйдя из дому, они увидели Уварова. Он шёл, рослый и плотный, в просторной русской рубашке, опоясанной шёлковым кручёным поясом, и ещё издали улыбался им и покачивал головой.

— Вот и навещай их после этого! Кое-как выбрал время, а они всей семьёй сбежали.

— Идём вместе, — предложила Анна. — Мы к Валентине Ивановне.

— Да, чай, неудобно, — возразил Уваров, сдержанно здороваясь с Андреем. — Знаешь, ведь незваный гость... Да ещё хозяюшка такая... щепетильная.

Анна вспомнила разговор в осиновой роще о семейной драме Валентины и сказала с неожиданной горячностью:

— Нет, Илья, ты её не совсем понял.

Уваров смутился немножко и наклонился к Маринке:

— А ты что скажешь? Идти мне с вами или нет?

— Идти! Валентина Ивановна сварила варенье из жимо... жимолости. А что мы ей купим? — вдруг заволновалась Маринка. — У неё ведь рожденье. Мама, что мы подарим ей?

— Не знаю. Правда, ведь нужно было купить что-нибудь, — сказал Анна, удивляясь, как это ей самой не пришло в голову.

— Надо зайти в магазин, — спокойно предложил Андрей.

— Мы купим ей конфеты, — суетилась Маринка, перебегая на его сторону, — с такими серебряными бумажками. Или такую чашку, как у мамы. Что мы ей купим, папа?

В магазине они все четверо долго ходили от прилавка к прилавку: конфеты были только дешёвые, а купить туфли или блузку всем, кроме Маринки, показалось неудобным.