— Нет, не думаю.

Она явно нервничала. Ее голос чуть заметно подрагивал. Может быть, его голос — тоже. Они были очень близки — в том числе физически — и разрыв, когда он наконец произошел, случился во гневе. С тех пор он не был с нею наедине.

— Какие у тебя шансы на победу?

Она улыбнулась.

— Неплохие.

— Да, похоже на то.

— Тебя это обрадует?

Она прекрасно знала, что нет. Ее политические устремления стали главной причиной их разрыва. В отличие от своих родственников, включая самых дальних, он не интересовался политикой. Наверное, подумал он опять с давешней горечью, Саймон Пауйс прав, и он унаследовал кровь от своего неизвестного отца. Алан покачал головой, чуть пожимая плечами и рассеянно улыбаясь.

— Я… я не знаю, — солгал он. Разумеется, его бы разочаровала ее победа. Алан ненавидел политическую сторону ее характера. Он не имел ничего против женщин в политике — считать так значило бы оторваться от настоящего и окунуться в старину — но чувствовал, что ее таланты — в чем-то ином. Может быть, в живописи, для которой у нее больше нет времени? Она могла стать выдающимся живописцем.

— Пора Солнечной системе встряхнуться, — сказала она. — Солрефы правили слишком долго.

— Возможно, — безразлично откликнулся он. И, отчаянно стремясь разделаться со своими сомнениями, спросил:

— Зачем ты пришла, Хэлен?

— Мне была нужна помощь.

— Какая? Лично тебе?

— Нет, конечно. Не волнуйся. Когда ты сказал, что все кончено, я тебе поверила. У меня на плече все еще видна та отметина.

Отметина эта лежала на совести Алана, и упоминание о ней причинило ему боль. Он тогда ударил ее по плечу, не желая бить сильно, вышло именно так.

— Прости меня… — запинаясь, пробормотал он. — Я не хотел…

— Знаю. Мне не стоило об этом вспоминать. — Она улыбнулась и быстро сказала:

— Мне на самом деле нужны кое-какие сведения, Алан. Я знаю, ты в политике не замешан, и я уверена, что ты не будешь против.

— Но ведь я не владею никакими секретами, Хэлен. Не то у меня положение — я всего лишь государственный служащий, ты же понимаешь.

— А это и не совсем секрет. Все, что мне нужно, — это, как бы поточнее выразиться, некие последние известия.

— О чем?

— Прошел слух, что городской совет собирается закрыть нижние уровни. Это правда?

— Не могу сказать, Хэлен, честное слово.

Новости путешествовали быстро. Очевидно, какой-нибудь несдержанный член совета кому-то упомянул о письме Саймона Пауйса, и это послужило началом слуха. С другой стороны, его дед, говоря об этом, рассчитывал, что внук не обманет его доверия. Он не мог сказать ничего, хотя слух основывался на истинном положении вещей.

— Но ты же чиновник городской администрации. Ты должен знать. Ты же будешь отвечать за этот проект, так?

— Если такой проект примут, — да. Но мне ничего не говорили ни в городском совете, ни мой начальник. На твой слух мне полагается не обращать внимания. А почему это тебя так беспокоит?

— Потому что, если это правда, было бы интересно узнать, кто из членов совета поддержал это предложение и кто их науськал. Единственный человек с достаточной властью и действительно одержимый — твой дед — и мой дядя, Саймон Пауйс!

— Сколько в совете членов партии Солнечного референдума? — рассеянно спросил он, поглощенный ароматом ее духов. Он с тоской вспомнил этот запах. И тоска все усиливалась, становясь невыносимой…

— Там пятеро солрефов, трое из РЛД, один независимый социалист и один как-то незаметно вошедший креспигнит, за которого проголосовали пенсионеры. Такое положение дает солрефам, раз уж ты так несведущ в политике, большинство и фактическую возможность управлять советом, ибо этот креспигнит почти всегда голосует заодно с ними.

— Значит, ты хочешь сказать людям, что это предполагаемое закрытие нижних уровней — заговор солрефов и удар по их свободе.

— Такими именно словами, — сказала она удовлетворенно, торжествующе. Он встал.

— И ты ждешь, что я помогу тебе? Обману доверие, не говоря уже о том, что подброшу боеприпасов противникам деда, и дам тебе знать о решении совета до его оглашения? Ты сходишь с ума, Хэлен. Должно быть, политика запутала тебе мозги!

— Но тебе же в любом случае все равно. Ты не интересуешься политикой!

— Это так. Одна из причин, по которой политика меня не интересует — та нечистоплотность, какая въедается в лучших людей, — людей, которые думают, будто ради победы на выборах все средства хороши! Я не настолько наивен, Хэлен. Я из той же семьи, что и ты. Я вырос на политике. Вот почему я держусь от нее подальше!

— Но ведь ты не поддерживаешь преследование Огненного Шута, Алан? Он простой, искренний…

— Мне неинтересно выслушивать список добродетелей Огненного Шута. А поддерживаю ли я какое-либо «преследование», как ты выражаешься, — это не имеет значения. На самом деле Огненный Шут мне симпатичен и я вовсе не считаю его опасным. Но мне кажется, вы с дедом используете этого человека для своих политических целей, а в этом я участвовать не стану! — Он примолк, обдумывая сказанное, потом добавил:

— Наконец, никакого «преследования» не было, и не похоже, что будет!

— Это ты так думаешь. Я поддерживаю Огненного Шута по надлежащим причинам. Его стремления и стремления РЛД взаимосвязаны. Он хочет привнести в этот одержимый машинами мир здравый смысл и настоящую жизнь. Мы хотим возврата к истинным ценностям!

— О, Боже! — Он нетерпеливо затряс головой. — Хэлен, сегодня вечером мне предстоит еще очень много работы.

— Отлично. Мне тоже. Если ты передумаешь…

— Если бы даже существовал заговор с целью ареста Огненного Шута, я и то не рассказал бы тебе, Хэлен, ничего такого, что ты смогла бы использовать в качестве политического топлива. — Он вдруг обнаружил себя придвинувшимся к ней, схватившим ее за руку. — Послушай. Зачем тебе в это влезать? У тебя хорошие шансы победить на выборах, не снисходя до таких вещей. Подожди, пока станешь президентом, а там делай Огненного Шута хоть Надеждой Солнечной системы, если пожелаешь!

— Ты не можешь понять, — сказала она мрачно, стряхивая его руку. — Ты не осознаешь, что нужно стать в какой-то степени безжалостным, когда знаешь, что идешь к верной цели.

— В таком случае я рад, что ты знаешь истину, — с сожалением сказал он. — Чертовски рад. Это больше, чем я могу.

Она в молчании удалилась, а он тяжело опустился обратно в кресло, с угрюмым удовольствием чувствуя, что повел в счете.

Но это настроение надолго не задержалось. К тому времени, как Стефан вошел и сообщил, что его трапеза готова, Алан уже впал в тягостное, бесплодное уныние. Алан бесцеремонно велел слуге поесть самому, а потом отпустил его на остаток вечера.

— Благодарю вас, сэр, — удивился Стефан, и ушел, пожевывая нижнюю губу.

Алан почувствовал, что в таком расположении духа работать не сможет. Да и работа, сказать по правде, в любом случае большой важности не имела — обычная чепуха, с которой он надеялся разделаться до того, как возьмет отпуск через пару недель. Он решил отправиться спать, надеясь, что добрых десять часов сна помогут ему забыть Хэлен.

Он дозрел настолько, что ощутил необходимость самому взглянуть на ту таинственную личность, ибо вокруг Огненного Шута как-то сразу закружилось так много всего…

Он вышел в темный коридор и приказал свету зажечься. Система освещения отозвалась на его голос, и квартиру залил свет. А еще заработал небольшой эскалатор, ведший наверх, на который Алан шагнул, позволив вознести себя.

Он вошел к себе в спальню. Она была обставлена скупо, как и вся квартира: кровать, лампа для чтения, небольшая полка книг, передняя спинка кровати, служившая вместилищем всему, что он удосуживался туда класть, и скрытый шкаф. Вентиляторы, тоже скрытые, подавали свежий воздух.

Алан снял свою алую куртку и штаны, приказал гардеробу открыться, потом приказал открыться желобу чистящего агрегата и бросил одежду туда. Выбрав спальный костюм из одного предмета, он уныло подошел к кровати и сел на краешек.