Он вздохнул и допил кофе — новый сорт, из которого удалили кофеин и заменили каким-то «менее вредным» стимулятором. Что удивительно, вкус кофе от такой замены улучшился, пусть Алану и не хотелось этого признавать.

Теперь предстояла схватка между его дедом и двоюродной сестрой. Поймет ли наконец Саймон Пауйс что к чему, перестанет ли обращать внимание на проблему Огненного Шута? Поскольку она пока еще не стала настоящей проблемой. Для этого нужна политическая борьба. Или по-прежнему будет лезть в бутылку? Алан с грустью предчувствовал, что будет — особенно, если Хэлен включит Огненного Шута в свою платформу.

Когда он добрался до конторы, Карсон выглядел бледно, даже хуже обычного. Глав городских администраций подбирают не по внешнему виду, но сейчас Алан скорее захотел бы видеть своего начальника улыбчивым, приятной наружности сексапильным мужчиной, который смог бы заморочить голову общественности относительно истинного положения дел.

— Что вам сказал Б'Ула, сэр? — спросил Алан.

— Я не смог с ним связаться, Алан. Пытался найти его на работе, однако он, должно быть, ушел, как только закончил с тобой разговаривать. Пробовал достать его дома, но жена сказала, что он еще не приходил. Позже я еще раз набирал его домашний номер, но он там по-прежнему не появлялся.

— Интересно, чем он занят?

— Могу тебе сказать. Он повсюду распространяет те самые новости. Не только распространяет, но и приукрашивает. Можно себе представить, что он говорит.

— Я могу представить, что сказал бы кто-то еще… Но Б'Ула…

— Я только что побеседовал с председателем Фоу. Он говорит, что Совет выказывает серьезнейшее беспокойство и полагает, что мы должны были точнее расценить Б'Ула. Я им намекнул, что это они его назначили. Похоже, однако, что мы стали козлами отпущения — и для общества, и, видимо, для Совета.

— Сегодня так много новостей о «бурных дебатах в Солнечном доме», что до нас они, возможно, пока не добрались, — притворно-весело сказал Алан. — Но, без сомнения, доберутся через час-другой.

— Я тоже так считаю. Ладно, у нас еще есть, чем заняться. Схожу сам в коммунальный, узнаю, что там думают об этом проекте. Если они настроены против столь же решительно, как и Б'Ула, у нас скоро начнутся неприятности с профсоюзами.

— И что же мы тогда будем делать?

— Что, что… Сами эти входы проклятые кирпичами закладывать, — Карсон выругался.

— Дохлое дело! — воскликнул потрясенный Алан. — Тогда мы столкнемся со всеобщей забастовкой! — Он не ошибался.

— Надеюсь, городской Совет поймет, чем это грозит, и с почетом отступит, — Карсон двинулся к двери. — Но не похоже, чтоб они собирались так сделать, судя по тону председателя Фоу. До встречи, Алан. Займись чем-нибудь, пока я выясняю, что происходит.

Когда Алан начал рыться у себя в картотеке, вошел его секретарь.

Он поднял бровь.

— Где Ливай?

— Он сегодня утром не приходил, господин Пауйс.

— Он болен?

— По-моему, нет. Я слышал, будто он попросил у кассиров расчет и говорил что-то насчет отставки.

— Понятно. В таком случае не принесете ли вы мне материалы касательно пешеходного сообщения? Кажется, номер документов — PV12.

Вгрызаясь в однообразную работу, Алан узнал от секретаря, что около четверти служащих городской администрации сегодня утром не приступало к исполнению своих обязанностей. Это составляло свыше трехсот человек. Где они все? Почему они ушли, было очевидно.

Дело принимало чудовищный оборот. Если в одном лишь здании триста человек испытывали к Огненному Шуту столь сильные чувства, сколько же миллионов его поддерживают?

Невероятно. Алан чувствовал, что так много людей не могло выйти из себя лишь из-за обещанного закрытия действительно неиспользовавшихся уровней — и по этой причине бросить работу в знак поддержки Огненного Шута. Должно быть, Огненный Шут олицетворял нечто, какую-то потребность современного человечества, о которой, возможно, знали социологи. Он решил не справляться у социологов, дабы избегнуть риска оказаться погребенным под таким множеством объясняющих это явление теорий, которые еще больше затуманили бы ему рассудок.

Но что же это за тонкий Zeitgeist[1]?

Возможно, мир охватит пламя, прежде чем он выяснит. Возможно, что бы ни случилось, он никогда по-настоящему не узнает. Он решил, что стал излишне напыщенным. И все же он был крайне озабочен. Ему нравились мир и покой — одна из причин, по которой он отверг мысль заняться политикой — а все вокруг пребывало отнюдь не в умиротворенном состоянии.

Взвесив факты, он пришел к выводу, что это не местное возмущение, что оно станет расти, пока его не обуздают или оно не исчезнет само по себе. Что затеял его дед? Конечно, в действительности — ничего. Его поступок лишь привел к тому, что нечто до того скрытое — чем бы оно ни являлось — стало явным.

Однако истерия в обществе нарастала, становясь очевидной повсюду. Истерия, не владевшая людьми со времен страха войны двумя столетиями ранее. Казалось, она взорвалась неожиданно, хотя, возможно, он видел, как она начиналась с поклонения Огненному Шуту, в требовании отставки Бенджозефа и других, менее значительных происшествиях, истинный смысл которых он тогда не распознал.

Неохотно наступило утро. Что-то свербило у него на краю сознания, пока он не сообразил, что этой ночью Огненный Шут проводит свою «аудиенцию». Его немного смущало, что идти придется сейчас, когда раздражение в обществе, видимо, выросло чрезвычайно, но он сказал, что пойдет, обещал себе пойти — значит, пойдет.

Как раз когда секретарь Алана принес ему перекусить, вернулся Карсон.

— Есть хорошие новости? — спросил Алан, предлагая начальнику хлеб с говяжьим экстрактом. Карсон отказался, раздраженно махнув рукой, легкой улыбкой извиняясь за свой бесцеремонный жест.

— Никаких. Большинство рабочих сегодня не вышло в любом случае. Профсоюзное начальство отрицает, что это его работа, но кто-то на них повлиял…

— Б'Ула?

— Да. Вчера вечером он выступал на массовом митинге в сопровождении большинства своих работников. Сказал, что это не просто преследование Огненного Шута, но и угроза их свободе. Обычная чепуха, а уж когда новость разнеслась, не он один стал болтать и подогревать толпу. Еще не меньше дюжины касались той же темы в своих речах, обращаясь к невероятно огромным толпам. Да убеждать им особенно и не приходилось. Толпы эти уже были на их стороне.

— Это все случилось так внезапно, — повторил вслух Алан свои былые мысли. — Никто не думал, что это так быстро разрастется. Люди даже не позаботились связаться с их политическими представителями или с городским Советом.

— Что и странно. Можно было ожидать гневных писем, требующих отозвать этот проект — и, если б их стало достаточно, нам бы пришлось подчиниться. В конце концов это и есть демократия. Я действительно считал, что человечество наконец впитало идею законности и порядка. Видимо, я ошибался.

— Это ставит под сомнение слезы Огненного Шута о том, будто «искусственная жизнь» вызывает появление «искусственных» людей и идей. Сегодня утром люди битком набиты человеческим естеством. Они так же кликушествуют и жаждут крови, как и всегда.

— Массовый психоз и тому подобное.

Карсон изучающе уставился на ноготь своего большого пальца. Ноготь был грязный. Как бы он их ни чистил, его ногти опять становились грязными в несколько мгновений.

К середине дня Карсон и Алан в полнейшем недоумении таращились друг на друга. По крайней мере еще двести человек не вернулись после обеда. Пытаться продолжать работу было бесполезно.

Беспокоило еще, что они не могли связаться с городским Советом. Там постоянно было занято. Очевидно, некоторые люди решили разузнать в городском Совете об одном известном деле.

— Думаю, нам лучше тихонечко разойтись по домам, — сказал Карсон, озабоченно пытаясь шутить. — Я оставлю дежурную бригаду, а остальных отпущу. Так или иначе, они и сами скоро разойдутся.