– Место знакомое, что ли? – спросил я.

– Однако, тут долго кто-то жил, снег, как на таборе, плотный, – ответил старик, сворачивая вправо и с трудом просовывая широкие лыжи сквозь кустарниковую заросль. – Тут тоже крепкий! – удивился он.

Я ничего не могу понять. Зря, думаю, задерживаемся. А Улукиткан осматривается, все что-то ищет.

– Смотри, – говорит он, показывая на дерево.

Я вижу череп сохатого с огромными лопатообразными рогами, положенный в развилку нетолстой лиственницы, на высоте немного, более полутора метров от земли.

«Кому и зачем понадобилось затащить рога так высоко на лиственницу? – недоумеваю я. – Человек сюда не заходит, а медведю не догадаться, да и не сумеет он этого сделать».

Лесная загадка

Улукиткан поводит плечами, не может понять, как это получилось. Он придирчиво осматривает каждую мелочь. Его опытный глаз замечает что-то на коре, задерживается на развилках и, видимо, находит между всем замеченным какую-то общую связь. По мере того как в его голове все яснее складывается картина, разыгравшихся здесь у лиственницы событий, лицо его светлеет, становится спокойнее.

– Тут дрались два быка-сохатых за матку, – говорит он вполне уверенно. – Это было в сентябре. Один случайно попал рогом в развилку, другой сразу убил его.

Я пока не вижу никаких доказательств словам старика и вслух выражаю свое недоумение.

Улукиткан, как всегда в таких случаях, бросает на меня укоризненный взгляд и неодобрительно качает головой.

– Ум человека должен понимать, что видят глаза. Незрячему в тайге худо. Вот смотри, шерсть осталась на коре, она короткая и черная, такая бывает на Сохатом только осенью во время гона, а зимою она длинная и светлая. Я и толмачу тебе: зверь пропал в сентябре. А вот это видишь? – продолжает он, показывая на две поперечные борозды на стволе лиственницы. – Это рогами сделал бык, когда дрались, а дерутся они только во время гона. Теперь понимаешь?

– Не все. Почему ты думаешь, что сохатый был убит?

Старик причмокивает языком, трясет головой.

– Говорю – беда со слепым, – и он, приподняв рог, указывает на развилину. – Видишь, кора мало продавленная, вся целая.

– Ну и что же?

Улукиткан смеется своим обычным беззвучным смехом, а я стою перед ним, как провинившийся школьник.

– Глухого оленя пока не толкнешь, он не услышит. Смотри да хорошо думай: если бы зверь тут стоял много дней, разве кора под рогами осталась бы? Сохатый шибко сильный зверь, даже дерево мог поломать, да, однако, не успел.

Теперь и мне становится понятной эта «лесная загадка». И остается снова подивиться старику: какие острые глаза и какой проницательный ум надо иметь, чтобы по шерстинке да царапине на стволе дерева восстановить всю картину происшедшего здесь когда-то поединка.

Я отчетливо представил себе страшную схватку двух лесных великанов: горбя спины в предельном напряжении мышц, звери кинулись друг на друга; взмахи рогов, удары, стон, треск сломанных деревьев; земля из-под ног летит клочьями во все стороны, и густой горячий пар окутывает морды разъяренных противников. Вот один из них, может быть тот, который уже считал себя победителем, попал рогом в развилку лиственницы, лишился способности обороняться и был тотчас же убит соперником.

Видимо, здесь всю зиму пировали росомахи, колонки, горностаи, обгрызая и растаскивая кости погибшего зверя. Если бы не перенова, прикрывшая их следы, Улукиткан, вероятно, рассказал бы много интересного и об этих хищниках, наторивших тропки и утоптавших снег вокруг лиственницы.

Я хотел снять рога, но старик удержал меня.

– Может, другие люди сюда придут, пусть видят и тоже подумают, как все это получилось…

Мы спустились на дно обширного лога и через три часа подошли к палаткам.

Стоило только нам появиться в лагере, как Бойка и Кучум мгновенно догадались о нашей добыче. Мы принесли на одежде запах убитого сокжоя. Собаки взбудоражились и были возмущены тем, что на этот раз охота состоялась без них.

– Мы так и подумали, что вы задержались возле добытого зверя, – сказал Василий Николаевич, от наблюдательности которого не ускользнуло поведение собак. – Далеко добыли? – обратился он к Улукиткану.

– Не шибко. Вот позавтракаем, да и поедем за мясом, – ответил тот, сбрасывая котомку и по-старчески устало опускаясь на нарту.

– Отвяжи собак, Василий, пусть бегут к кишкам, пока птицы не растащили их, – предложил я.

Через минуту Бойка умчалась по нашему следу, увлекая за собой Кучума. Мы не сомневались, что они найдут добычу.

Не всегда имеется возможность надежно спрятать от хищников мясо убитого зверя. А собака – лучший сторож, не подпустит медведя, росомаху, ворона, да и сама не тронет. Там они дождутся прихода Василия Николаевича. Для собак мы всегда оставляем внутренности убитого животного, их лакомое кушанье.

– Ну как с паутиной? – спросил я Геннадия.

– Пока все попрежнему. Макарова вчера натягивала нити искусственного шелка, но они оказались толстыми. Лемеш сообщает, что площадка вот-вот нарушится, просит поторопиться.

– Из штаба есть что?

– Официально ничего. Радист говорит, не могут найти кокон. Весь город обшарили, два пионерских отряда работают, с ног сбились. Премию установили двести рублей за кокон. А Пашка как ушел позавчера в тайгу, так до сих пор нет.

– Тогда нам тут надо искать кокон и везти Макаровой. Неужто ей дожидаться лета? С ума сойдет девка без работы, – вмешался в разговор Василий Николаевич. – Сколько километров до нее отсюда? – спросил он, обращаясь ко мне.

– Пожалуй, побольше трехсот.

– Можно рискнуть на лыжах, сейчас ход неплохой, – и он вопросительно взглянул на Улукиткана. – Так, пожалуй, надежнее будет. Как думаешь?

– Советоваться надо. Один голова – голова, два голова – еще больше. Только волк раненый своих боится – съедят, а человек должен друг другу в беде помогать. Мясо привезем да будем паук искать.

У палаток бесшумно догорает большой костер. С юга нет- нет, да и пахнет сырым теплым ветерком. Где-то за лесом неистово перекликаются кедровки, а из лощины нежными переливами позванивают колокольчики на пасущихся оленях.

Геннадий заканчивает прием, просит корреспондента повторить пропущенные слова и, читая радиограмму, громко смеется.

– Пашка-то ваш отличился, дьяволенок, читайте, – сказал он, подавая мне журнал.

– «Молния… Час назад Пашка доставил из тайги паутину. Самолет готов. При наличии в вашем районе благоприятных условий может вылететь. Обяжите начальников северных партий давать через каждый час погоду. Разрешите отправить Королева с этой машиной в партию Лемеша. Плоткин».

У всех повеселели лица. Василий Николаевич выглядывает из палатки, вертит по сторонам головой.

– Горы в облаках. Как думаешь, Улукиткан, без ветра не прояснит? – спрашивает он.

Тот тоже выглянул, пощупал теплыми руками снег, насторожил слух.

– Однако, сам эксери не знает, что будет в такой день. Может снег упасть, может появиться солнце – примет никаких нет.

– Соедините меня со штабом по микрофону, – попросил я Геннадия.

Через пять минут я говорил с Плоткиным.

– Здравствуйте, Рафаил Маркович! Расскажите, что за паутину привез Пашка, сколько? Хорошо бы поподробнее.

– Паутину привезли всем семейством: дед Гурьяныч, бабушка, Пашка, – говорит Плоткин. – Не только по их лицам, но и по морде Кудряшки можно было догадаться, что приехали с удачей. Привезли три кокона. «Куда это вы столько? – говорю им. – Ведь нам нужно паутины всего лишь с четверть метра, а тут чуть ли не на тысячу инструментов хватит». – «Это еще не все», – и дед с Пашкой стали вытаскивать из карманов спичечные коробки с пауками. Дед показывал мне пауков, пойманных на снегу, в заброшенном зимовье, в дупле старой сосны. Есть даже зимовавшие под стогом сена. Гурьяныч боялся, что не все они одинаковую паутину прядут, вот и рассадил их по коробкам. А все это дела Пашки. Старик доволен им, прыткий, говорит, он у нас, на все руки! Ружьишком бы ему пора обзавестись, да никак деньжонок не накопят. Что же делать с пауками? Их одиннадцать, все крестовики.