Я не знаю подробностей, Шалико не захотел о них рассказывать. Но я представил себе эту картину так: Шалико приближался к «великому» по-пластунски, затем слезно молил его не губить семью. Просьба заключалась в том, чтобы увольнение было оформлено «по личной просьбе», на что Сихарулидзе (это уже достоверно известно) сказал:
— Ты должен был это сделать тогда, когда писали заявление другие. Ну да ладно, пиши сейчас. Переведем тебя доцентом кафедры по собственному желанию.
Четвертого — заведующего кафедрой лыжного спорта Балаевича — сняли с должности по еще более пустяковой причине: он не оказался в день Нового года в Бакуриани на учебно-тренировочном сборе и не оставил распоряжения выдать лыжи команде гребцов.
Всех их давно уже нет на свете. Последним трагически погиб Балаевич. Он поехал с друзьями на рыбалку, и на какой-то станции пролезал под железнодорожным составом, который неожиданно стал набирать ход. Рюкзак Балаевича зацепился за движущийся вагон, и ему отрезало руку и ноги. Некоторое время бедный Балаевич пролежал в больнице, не подозревая, что у него нет ног. Это было давно — лет 30 тому назад…
В рассказе об институте я невольно нарушаю хронологию событий, то и дело возвращаясь к началу моей работы.
Кафедра, которую я возглавил, состояла из пяти человек: преподавателя классической борьбы Гоги В., с которым мы, как оказалось, работали вместе, когда я был еще токарем, а он слесарил в той же мастерской, преподавателя бокса Бори М., штангиста Мамия Ж., лаборантки Ларисы Б. и вашего покорного слуги.
Конечно, никакой кафедры, собственно научно-учебного подразделения с принятыми на кафедрах планами учебного процесса, научной деятельности, конспектов лекций или наглядных пособий, ничего такого не было, равно как и помещения для лекций и зала для занятий спортом.
Обиженный Тиканадзе долго ходил на кафедру с какой-то папочкой. В конце концов он обратился ко мне с вопросом, почему я не принимаю «дела» кафедры? Я поинтересовался, а где же они, он указал мне на папку. Я порекомендовал ему оставить ее себе на память.
Институт наш находился в школьном здании на Харпухи, а занимались мы все в другом конце города на стадионе «Динамо». Но стараниями предыдущего директора был утвержден проект, и уже строилось новое здание.
Директор, о котором пойдет речь, руководил институтом года четыре, в промежутке между веселым, жуликоватым женолюбцем Гуло (он был освобожден после ухода с поста председателя комитета его друга и покровителя Схиртладзе) и Сашей Палавандишвили. Звали его Дмитрий или — на грузинский манер — Мито. Был он по-своему колоритной и известной в спортивных кругах личностью по многим причинам: во-первых, он как и ГБЧ числился рекордсменом мира, но в другой дисциплине — по прыжкам в длину с места. Правда, к моменту установления этого достижения оно могло быть внесено лишь в книгу рекордов Гиннесса, так как прыжки с места, по решению Международной федерации легкой атлетики уже давно были исключены из программ соревнований, и рекорды по ним не фиксировались. Но следует признать, что прыгал Мито с места отлично, за что ему было присвоено звание «Заслуженный мастер спорта». Во-вторых, во время войны он был в Минске связным у партизан, за что получил медаль, а к 30-летию образования Белорусской ССР в 1947 году был награжден Орденом Ленина, и, наконец, Мито защитил связанную с его любимыми прыжками кандидатскую диссертацию.
Был Мито высок и худощав. Его лицо напоминало редьку хвостом вниз со скошенным назад лбом и втянутым подбородком и узким, длинным, горбатым носом. Не красила его физиономию еще и огромная вмятина на лбу, полученная им при столкновении с лошадью, когда Мито ехал в коляске мотоцикла. После этой аварии он стал плохо видеть правым глазом и ходил, несколько задирая голову. Люди могли воспринять это как проявление надменности или пренебрежения, хотя на самом деле Мито был отзывчивым и добродушным человеком, склонным к безобидным фантазиям и странностям. Например, начав о чем-нибудь говорить, он никогда не знал заранее, куда его занесет. Большей частью все сводилось к партизанским приключениям, при этом разнообразие концовок невольно ставило под сомнение достоверность его рассказов..
В книге о грузинских партизанах в очерке, написанном с его слов, у Мито возник еще и Орден Красной Звезды, а количество убитых им лично фашистов перевалило за рекордную цифру. Тогда из Ленинграда, где, оказывается, фиксировались подвиги снайперов и иных истребителей гитлеровцев, пришел официальный запрос, в котором просили подробно изложить данные о достоверности приведенных цифр. Директор попросил Мито документально их подтвердить, на что последний ответил: «Разве можно подсчитать, сколько могло их погибнуть в подорванных мною железнодорожных составах? Напиши им, что я еще преуменьшил свои подвиги».
Над фантазиями нашего Дмитрия сослуживцы добродушно подшучивали, но в общем уважали и за прошлые заслуги и за то, что при его активном участии в Тбилиси был построен новый институт физкультуры и легкоатлетический манеж.
Мито рассказывал, с каким трудом ему удалось «пробить» проект института:
— В послевоенные годы нужно было строить жилье, разрушенные фабрики и заводы. Средств и фондовых материалов не было. И тут мне, по протекции зятя, то есть мужа моей сестры, человека близкого к бюрократической элите, чудом удается с чертежами попасть на прием к самому Ворошилову. Из доклада референта ему, видимо, запомнилось не столько существо моей просьбы, сколько аргументация.
Состоявшийся разговор между Ворошиловым и Мито удобнее передать в виде диалога:
Ворошилов: — Ну что у тебя там? Какой-то самолет? Давно я уже отошел от военных дел, а все ко мне, ко мне идут. Жестковат Георгий Константинович (Жуков. — И.А.)… Да, и тогда, в Ленинграде, пришел на готовенькое. Я там и без него бы справился. Да бог с ним…
Мито (раскладывая план): — Не самолет я принес, а план института, который действительно похож на самолет. Вот фасад, основное здание, как крылья, выдающаяся вперед центральная часть фасада вроде пилотской кабины, расположенный перпендикулярно к фасаду коридор, по сторонам которого гардеробы и душевые, а на втором этаже — актовый зал — фюзеляж, корпус спортивных залов за коридором — хвостовая часть.
В.: — Да, действительно, похож… Но жаль, что гражданский…
М.: — Ну почему же, а наш ночной бомбардировщик ПО-2, который часто к нам, партизанам, залетал в белорусские леса, где я громил немцев…
В.: — А что, и правда. Я как-то запамятовал, ПО-2 действительно был очень и очень полезен. Ну что ж, ты меня убедил…
М.: — Мне, видите ли, пришлось до вас дойти. Некоторым этот план не нравится.
В.: — Ну, конечно, вредители всегда у нас были. Товарищ Сталин им спуску не давал, а теперь смотри какую силу взяли. Не нравится им такой план самолета…
М.: — Института…
В.: — Да, я и говорю, самолетный план института. Я одобряю. Его нужно обязательно построить в память о наших героических летчицах. Пусть строят. Я дам команду, и средства найдутся. Ну, спасибо, что зашел ко мне. Обрадовал старика. Вспомнились славные походы. Тогда тоже, не помешай нам Фрунзе, мы бы с Буденным до Берлина дошли бы.
Ну, будь здоров…
Был ли действительно этот исторический диалог, на самом ли деле план одобрил Ворошилов или это была очередная фантазия Мито? Трудно угадать. Но институт построили. А может быть, все так и было, ведь с представителями высшей партийной иерархии в нашей республике Дмитрий всегда находил общий язык.
То ли потому, что Мито был не очень крепок на желудок, то ли этим страдал архитектор, но количество уборных в здании превышало всякие разумные нормы. Впрочем, это оказалось очень кстати: в бывших переоборудованных сортирах были сооружены сауна, кабинет заведующего кафедрой, виварий, фотолаборатория и склады. Оставшиеся уборные принялся усовершенствовать наш завхоз Або. Это был тоже по-своему интересный человек, бывший борец, весом килограммов 130, он был известен в городе тем, что на спор мог съесть 100 штук хинкали.