У меня были необыкновенные и хорошие родители, они очень любили меня и баловали, особенно папа, и не мучили меня наставлениями и нравоучениями. К их огорчению, я была очень болезненной девочкой и много времени проводила в постели, то с ревматизмом, то с почками. Любила всякую живность, и у меня в комнате постоянно жили и рыбки, и канарейки, и котенок, и даже кролики, пока их не убрали из-за очень уж крепкого запаха...
Мы жили в большой просторной квартире, во всех комнатах было много книг, а у папы в кабинете еще всегда было полно журналов на иностранных языках. Папа получил очень хорошее образование и читал и говорил на нескольких европейских языках.
В нашем доме часто собирались интересные и знаменитые люди: маршал Тухачевский с женой Ниной Евгеньевной, командарм Иона Якир, Ян Борисович Гамарник, он жил над нами, а его единственная дочь Виктория была самой моей близкой подругой. В нашем доме познакомились Михаил Афанасьевич Булгаков со своей будущей женой Еленой Сергеевной, ее два сына – Женечка и Сережа тоже были моими хорошими друзьями. Бывала и Лиля Юрьевна Брик с мужем Виталием Примаковым и Осипом Максимовичем и много-много других людей...
Я очень любила ездить с отцом в Смоленск. Сейчас я вспоминаю с удивлением, что папа никогда не рассказывал мне ни о Гражданской войне, ни о себе в ней. Только много лет спустя, оставшись один на один со своей судьбой, я осознала роль моего отца в Гражданской войне и то, что был он выдающимся полководцем и воспитателем военных кадров. Что тебе сказать? Мои родители ушли из жизни, так и не успев рассказать мне о себе... Поэтому я так мало о них знаю...
Училась я в 110-й школе и в музыкальном училище Гнесиных, училась всегда хорошо и не огорчала родителей плохими отметками.
Папа всегда был блестящим, подтянутым, безупречно носил военную форму, помню его очень красивые руки, длинные пальцы. Мама мало занималась моим воспитанием, она была очень занята работой, и жизнь вокруг нее кипела... Как-то, помню, я спросила маму, почему мы живем так хорошо, у нас большая квартира, вкусная еда, есть домработница, автомобиль... А многие живут очень бедно, в страшной тесноте коммунальных квартир? У них никогда нет денег, дети считают копейки, а мне папа частенько дает сто рублей, чтобы я купила себе книги... Мама помрачнела и после паузы принялась объяснясь мне, что наш папа очень много сделал для победы революции, и теперь страна воздает ему должное. Сам папа ничего не берет, он все получает от правительства. Не знаю, убедила ли меня мама, но больше я таких вопросов ей не задавала...
Мое сказочное детство мгновенно оборвалось летом 1937 года. Первым был арестован командарм Виталий Примаков, потом застрелился Гамарник, а через несколько дней арестовали всех крупных военачальников, и отца, конечно, тоже. Жен арествованных с детьми выслали в Астрахань. Я плохо понимала всю глубину происшедшей катастрофы, очень беспокоилась о своей живности, которую мама разрешила взять с собой. Я везла кенаря, подаренного мне Лилей Брик, рыбок, черепаху, котенка, они доставляли мне массу хлопот. Мне было в ту пору тринадцать лет...
В Астрахани я встретила своих подруг – Вету Гамарник, Светлану Тухачевскую. Мама с присущей ей энергией взялась за устройство нашей жизни. В заброшенном гараже, который ей выделили вместо квартиры, мама оборудовала несколько вполне приличных комнат и даже уютно их обставила. Была с нами и наша милая домработница Машенька – святая женщина, бывшая монашка, безгранично преданная нашей семье. 1 сентября мы, дети, пошли в школу, a 5-го числа вечером к нам во двор вошел военный. Мама быстро встала ему навстречу, сказав нам: «Это за мной!»
Да, это за ней... Обыск со всеми формальностями, и маму увели. Мама несколько раз спрашивала у военного, что будет с ее дочерью? Он хмуро отвечал, что ничего не будет, никуда не денется. Но он врал. Спустя час пришла машина и увезла меня. Все кончилось…
Новая жизнь началась с «Детприемника» – так было написано на здании, куда меня вскоре определили. Там уже были мои подруги и дети арестованных работников НКВД, которых я раньше не знала. Нас никуда не выпускали, и к нам никто не мог зайти.
Вскоре нас погрузили на поезд и повезли куда-то на северо-восток, на Урал. Мы все время приставали к сопровождающим с расспросами, куда нас везут, и они неизменно отвечали, что везут нас к нашим матерям. Мы жили этой надеждой.
Привезли нас наконец в Нижне-Исетский детский дом, недалеко от Свердловска. Директор вышел к нам и сказал, что ничьх матерей здесь нет. Власти, как всегда, нам врали...
В этой полутюрьме-полудетдоме меня продержали до 1941 года. Правда, мы учились в школе…
Началась война... Мы отправились в военкомат, просились на фронт – ведь в Нижне-Исетске мы окончили курсы медсестер. Но нам отказали, вероятно, не доверяли «детям врагов народа». И вскоре мы разбежались кто куда: Вета Гамарник вышла замуж и уехала в Кузнецк к родителям мужа-военного, Светлана Тухачевская разыскала в Казахстане одну из репрессированных сестер Михаила Николаевича и отправилась к ней. Петра Якира арестовали и посадили еще в Астрахани.
В 1942 году я выдержала вступительные экзамены в Московский архитектурный институт, эвакуированный в Ташкент, но проводивший набор студентов и в Свердловске. Потом, благодаря помощи чудесных людей, получила пропуск, оформила билет и укатила в Ташкент – «город хлебный»... Правда, во время войны Ташкент отнюдь не был хлебным городом.
Там я встретила Елену Сергеевну Булгакову, и она приютила меня, согрела и вдохнула жизнь и надежду, что я в конце концов найду свою маму...
В Ташкенте, как и в Москве, Елену Сергеевну окружали интересные и талантливые люди – Владимир Луговской, Константин Симонов, Николай Вирта, артисты, киношники... Было очень интересно. В Ташкенте же я встретила Светлану Бухарину, с которой подружилась.
Меня все время мучила мысль: что с мамой? Наконец я решилась написать заявление в НKBД с просьбой сообщить адрес мамы. Вскоре меня вызвали в мрачное здание управления, и любезная женщина сообщила, что моя мать, Нина Владимировна Уборевич, осуждена Особым Совещанием на десять лет лагерей без права переписки... Тогда я еще не знала, что «10 лет без права переписки» означает приведенный в исполнение смертный приговор...
В начале 1943 года Архитектурный институт возвращался в Москву. Что мне было делать? С институтом и я оказалась в Москве. Поселилась в студенческом общежитии, чтобы никого из уцелевших маминых и папиных друзей не пугать своей фамилией… Вскоре меня арестовали и привезли на Лубянку. О тюрьме рассказывать не хочется, ты ведь тоже прошел этот путь и все знаешь...
После нескольких месяцев мучительного следствия, нас ознакомили (в порядке 206-й статьи УПК РCФСР) с делом и дали прочитать обвинительное заключение. И тут я узнала, что Петр Якир в нашем деле выступал в роли настоящего провокатора. Он рассказал следователю, что Владимира Уборевич «соглашалась» с ним, «возмущалась», «ненавидела» и «была готова на все»... Но его показания не смягчили его участи, он получил тот же срок, что и мы. Еще в нашем «деле» я прочла и не могла не рассмеяться, что Владимира Уборевич в качестве туалетной бумаги использовала гениальный труд великого Сталина «Краткий курс истории ВКП(б)». Более серьезной крамолы в нашем «деле» я так и не обнаружила, но и этого оказалось достаточно для Особого Совещания, чтобы осудить нас на пять лет содержания в отдаленных лагерях... Принимая во внимание наши фамилии, нельзя не признать, что приговор ОСО был весьма гуманным. Мне в ту пору был 21 год, Светлане 23 года, Петьке – 22, Аркадию – 23...
Ну, дальше, как у всех – по программе... Общая камера, где десятки осужденных женщин ждут отправки на этап, в лагерь. Все осуждены по 58-й статье Уголовного кодекса, то есть за контрреволюционную деятельность, которой, к сожалению и стыду, ни у кого не было... Ярославский вокзал, где конвоиры посадили нас прямо на корточки на грязный перрон, и под дулами автоматов мы ждали наш вагон для перевозки арестантов, «столыпин». Потом знаменитая Вологодская пересылка, голодуха в ней ужасающая, все этапники быстро «доходят», особенно мужчины. Кормят в основном горячей водой, в которой плавают черные листья крапивы... Не хочу вспоминать, ты ведь там тоже был и все знаешь. Правда, ты был там уже в 1948 году, тогда уже не так морили голодом, а я была в начале 1945-го, когда еще шла война...