Смертельная бледность покрыла щеки Марии.

— Скажи мне все, что ты знаешь, — взмолилась она.

— Спроси своего мужа, — отвечал брат. — Он разъяснит тебе это лучше, чем я.

И больше ока ни слова от него не добилась.

Всех охватило уныние; праздник был испорчен. Старик Эббе молчал, но все видели, как он потрясен мыслью, что Хутор на Ключах может перейти в чужие руки. Марии уже не сиделось, она велела запрягать и хотела тотчас же ехать домой.

Петра умоляла ее остаться и поужинать.

— У меня сегодня такой вкусный ужин, — говорила она. — Мне так обидно, что вы торопитесь домой!

— Никуда Мария сейчас не поедет, — вмешался старик Эббе. — Йенс раньше завтрашнего дня не вернется, так что ты сейчас все равно ничего предпринять не можешь.

Это соображение немного успокоило Марию, и она осталась ужинать.

— А разве я не могу запретить ему продажу? — огорченно спросила она, когда коляска остановилась у «Тихого уголка», куда она подвезла стариков.

— Нет, — спокойно отвечал отец, — не можешь. Во всяком случае, не можешь на основании закона! Но почему бы тебе не попытаться добром уговорить его, если еще не поздно? Собственно в этом вопросе ему следовало бы считаться с твоими желаниями!

Йенс Воруп вернулся домой на следующий день, под вечер. Настроение у него было отличное, и он никак не мог взять в толк, что такое творится с Марией. Она холодно слушала его рассказы и отвечала ему коротко, отрывисто.

— Что с тобой? — дружелюбно осведомился он после ужина, когда они вдвоем сидели в кабинете. — Случилось что-нибудь неприятное?

Он хотел обнять ее, но она уклонилась.

— Правда, что ты уже чуть ли не запродал наш хутор? — Голос Марии дрогнул.

Йенс Воруп расхохотался. Впрочем, смех его звучал несколько принужденно.

— Да, это вышла забавная история! Ты только послушай/

И он рассказал, что какой-то делец соблазнил его предложением очень высокой цены и он продал ему Хутор на Ключах. Это произошло в Кольдинге, по пути из Эсбьерга в Копенгаген. Но, уже переезжая на пароме Малый Бельт, он пожалел о своем поступке — главным образом из-за Марии и ее семьи, ибо сама по себе продажа была очень выгодна. Но как он ни раскаивался, помочь делу было невозможно, — делец уже отбыл куда-то в неизвестном направлении, а Йенс Воруп даже имени его толком не знал. Расстроенный, он поехал дальше, и уже в поезде к нему подсел какой-то человек; они разговорились, и тот предложил ему купить хутор. Вскоре выяснилось, что речь шла именно о Хуторе на Ключах.

— Я, как ты сама понимаешь, немедленно согласился. Вот и выходит, что наш хутор за это время трижды переменил владельцев и за какие-то несколько часов возрос в цене на пятьдесят тысяч.

У Марии даже голова закружилась. Так вот, значит, как близка была катастрофа! Потерять отчий дом и хутор! А он сидит здесь и хохочет! Она отказывалась его понимать, отказывалась понимать что бы то ни было. Йенс, всегда такой серьезный и осмотрительный, особенно в денежных вопросах, и вдруг — продать ее родной хутор, дом, где она выросла! Но он, видимо, совсем не понимал ее, ему просто недоставало каких-то органов восприятия, для того чтобы ее понять, а потому и упрекать его не имело смысла.

— Ну и что же теперь? Тебе пришлось доложить целую кучу денег? — проговорила она наконец; ей казалось, что это единственный пункт, о котором они еще могут говорить друг с другом.

— Нет, я ничего не доложил, — отвечал он и передразнил недоуменное, расстроенное выражение ее лица. — Напротив, я считаю, что заработал на этом деле. И другие считают так же.

— Ну, я, видно, слишком глупа, чтобы понимать такие тонкости, — насмешливо заметила Мария.

Йенс весело рассмеялся.

— Слушай же! Хутор обошелся нам в семьдесят пять тысяч, правильно я говорю?

— Обошелся нам?.. — с удивлением повторила Мария. — А я-то всегда считала, что мы получили его от отца.

— Ах ты придира! Я хочу сказать, что мы ценили его в семьдесят пять тысяч — на случай продажи.

— Но нам и в голову не приходило его продавать, в этом мы с тобой, кажется, всегда были согласны?

— Вещь имеет свою продажную стоимость, независимо от того, собираешься ли ты ее продавать, или не собираешься.

Вот этого Мария никак не могла взять в толк. Тем более что муж сидел перед нею с лицом невинным, как у новорожденного младенца, и, видимо, ни в малейшей степени не понимал безумия своего поступка.

— Но ты же все-таки продал его? — заметила Мария.

— А по-моему, мы с тобой сидим на своем хуторе в качестве законных его владельцев, — коротко отвечал он, считая вопрос уже исчерпанным. — Но мы уклонились от нашего разговора. Итак, хутор ценился в семьдесят пять тысяч, а я получил за него сто. Значит, двадцать пять тысяч чистой прибыли, ясно как день! Или ты мне не веришь?

— Но ведь ты же добавил эти двадцать пять тысяч, и еще ровно столько же, чтобы его выкупить. Так я во всяком случае поняла.

Йенс Воруп принужденно засмеялся.

— Право же, мать, ты меня смешишь! Пожалуйста, загляни в мой бумажник. В нем ровно столько же денег, сколько было перед продажей. Ни больше и ни меньше. Но в результате этой операции хутор стал стоить на пятьдесят тысяч больше, и это уже наша прибыль.

У Марии голова шла кругом.

— Да разве же ты заработал эти деньги? — недоверчиво спросила она.

— Видишь ли, тот, у которого я его перекупил, получил от меня обязательство на двадцать пять тысяч крон. В остальном же я их, конечно, заработал.

— Но я хочу понять, можешь ли ты пустить эти деньги в оборот, если захочешь?

У Йенса Ворупа был такой вид, словно бестолковость жены приводит его в отчаяние.

— Собственно говоря, нет, но ведь это решающей роли не играет. Разве мы забиваем свиней или снимаем урожай, когда нам этого хочется? И тем не менее мы и то и другое считаем реальной ценностью. Сначала все должно созреть!

Убедить он ее не сумел. Но тем не менее она снова почувствовала себя побежденной. Действительно ли он считает, что они, оставшись владельцами хутора, увеличили свое состояние на пятьдесят тысяч? У нее, наоборот, составилось впечатление, что хутор ускользает из их рук и что вдобавок на нем лежат теперь еще лишние двадцать пять тысяч долга.

Он видел ее растерянность и недоверие.

— Сегодня мы бы получили за него не меньше ста пятидесяти тысяч!

— На бумаге, — в голосе ее послышалась насмешка.

— Да, на бумаге. Но чем бумага отличается от наличных денег? Это старинный крестьянский предрассудок, что все расчеты должны производиться только наличными. А потом ведь и наличные в конце концов тоже только бумага! О нет! Мария совсем не намерена остаться вместе с детьми без крыши над головой.

— Тебе все-таки следовало бы спросить меня, прежде чем что-либо предпринимать, — тихонько сказала она.

— Впредь так оно и будет, мать, — решительно отвечал Йенс, обнимая ее. — На этот раз я действительно поступил необдуманно, но больше это не повторится. А сейчас ты уже не сердишься на меня, правда?

Сердится? Странное ощущение овладело Марией. У нее подгибались колени и сердце билось едва-едва, словно она перенесла какое-то большое горе. Печально, очень печально! Странно даже представить себе, что родной хутор был уже продан, а она ничего об этом не знала, и только случайность спасла ее от необходимости оставить родной дом и уйти с детьми куда-то в неизвестность, как уходят цыгане.

Мария непрестанно думала об этом и после отъезда Йенса, по большей части в часы, когда укладывала детей спать. Боль, прежде не знакомая ей, теперь не оставляла ее. И страх! Ибо кто мог поручиться, что подобная история не повторится, особенно теперь, когда он с такой страстью предался торговле, спекуляции. Может быть, в эту самую минуту он сидит где-нибудь и запродает то, что для нее и детей равноценно жизни? Ей казалось, что он уложил в чемодан и взял с собой в дорогу ее сердце, все сердца, приверженные к Хутору на Ключах, чтобы проиграть их, если придет охота, первому встречному. Неужели она так мало верит ему? Ведь он же дал ей слово. Увы, Мария должна была признаться себе: она ему не верила!