Таким образом, все окружающие певицу Вичини находят свои корни жизни, только ей самой не хватает их, и она тоскует о своей дочери Нине, которую она бросила в трехлетнем возрасте, уйдя к барону, и которой теперь девятнадцать лет.
Певице Вичини удается узнать о дочери случайным путем, через начинающего поэта, жениха Нины. Встреча с мужем не приводит ни к чему; отец запрещает дочери видеться с матерью; но Нина, в которой пробудилось к матери нежное чувство, бежит от отца к ней. Музыкальный педагог пребывает в грустях о дочери. Некий неунывающий извозопромышленник, его домохозяин, человек хороший (потому что уже двенадцать лет не набавляет ему платы за квартиру), и старая преданная прислуга подготовляют внутренний перелом в душе музыкального педагога. Дочь его Нина довершает остальное, заставляя отца помириться с матерью при помощи нескольких монологов о христианском всепрощении и незаметно введя в комнату, освещающуюся к тому времени вечерним солнцем, свою мать.
Нина находит корни жизни, сочетаясь браком с начинающим поэтом, а мать ее, оперная певица, — вновь сойдясь со своим мужем, музыкальным педагогом. Педагог, обнимая жену, восклицает, чтобы «распорядились насчет чайку», «самоварчик мигом вскипит», но быстро спохватывается, что у него есть одна бутылка шампанского, при помощи которой все эти счастливые обыватели и «склеивают» свои жизни под занавес.
Пьеса, исключительно банальная по содержанию, написана соответствующим языком, напоминающим добросовестный протокол, вследствие чего она представляется неприемлемой для постановки на сцене.
Отчеты, заявления и письма в редакцию. Ответы на анкеты
Новое общество художников
Среди новых художников нет таких мощных, как Врубель. Здесь никто не испил чашу до дна, но чаша ходила в кругу. На наших глазах сгорели и сгорают передовые бойцы искусства. Тем строже мы судии преемников, которым не суждено отпылать на первом, и самом мучительном, костре. Мы и от них требуем сгораний тем ярче, чем задумчивей в нас память о ранних и дерзких и чем стремительней разносится площадной гам подделок.
Прежде бездарности просто не имели отношения к искусству. При трудолюбии они недурно «воспроизводили действительность». К этому можно было отнестись благодушно. Труднее стерпеть теперь, когда модничают, лезут из собственных рам, не обладая ничем, кроме посредственных зрительных органов, передающих самые неважные цвета и линии.
Рядом с этим особенно радует «Новое общество». Здесь вспоминается стих нашего поэта: «И тот, кто любит, любит в первый раз». Эти художники — любят. И за их любовь, еще святую, хочется простить им их недостатки, хочется видеть лишь то лучшее, что было в их замыслах и мечтах.
Мурашко написал большой триптих «В сумерках». Картина знакома ощутившим тайны большого города, блистательного беспутства. Искра надежды всегда теплится в самом сердце безнадежного ужаса. На главном полотне фигура рыжей парижанки в черном газе, с собачкой на розовых пальцах руки, с чувственным оскалом зубов; но на утомленных веках бродит пугливая заря. Другая — пришла в город из Пиренеи и, может быть, больше подруг заставила согнуться человека с усталой спиной, с белой рукой, одного из «безликих» вечернего ресторана. Полный тайного смысла портрет болезненной девочки в гробовом глазете — тоже работа Мурашко.
Несколько темпер Кандинского. «На берегу» — у бездонной воды: белое облако над горой, над омутом. «Поэты», «Всадники», — но один поэт, один всадник. В красном камзоле, на зеленой опушке, на облачном фоне — это поэт. Всадник проскачет — рядом промчится тень. Будут ли другие? В «Тишине сумерек» Фокина — вечернее небо, поросль, тихая вода, костер с прямой струйкой дыма, мальчик кричащий. Хорош портрет Н. Б. Поленовой — Кустодиева; возбуждают любопытство «Амазонки» Кардовского.
Но орнаменты Щусева для трапезной Киево-Печерской лавры — не смелы и не религиозны. Карикатуры Зальцмана мало смешны и несколько вымучены. Милы вышивки и некоторые акварели («В детской», «Старушка», «Цветы») Линдемана. Интересен «Оркестр» Билита. Из розовых мраморов Аронсона хороши «Sagesse»[174] и «Etude d'enfant».[175]
Есть, конечно, «Свадебный поезд времен тишайшего царя», из числа поездов, встречающихся на всех выставках, есть «Бабочка», есть «На лыжах», есть «Уборка хлеба» и, увы, даже «Типы баб», но о явно плохом и неинтересном этот раз мы не будем говорить.
Обстановка выставки носит печать прежних выставок «Мира искусства». Все любовно обдумано — драпировки, мебель, майолики, художественные издания, цветы.
Январь 1904
<Заявление, помещенное в журнале «Золотое руно»>
Редакция «Золотого руна» поручила мне сложное и ответственное дело — критические обозрения текущей литературы. Для того чтобы успеть отметить своевременно все ценное, я намереваюсь объединить в каждом из первых очерков maximum того, что мне представляется возможным объединить. Так, я думаю, можно говорить о современном реализме, охватывая большой круг очень разнообразных писателей. Точно так же можно собрать много литературных фактов в главах о новой драме, о лирике, о критике, о религиозно-философском движении наших дней. Задача моя облегчается тем, что я буду иметь в виду по преимуществу художественную литературу, согласно с существом журнала.
Первый очерк в ближайшем номере «Золотого руна» я посвящу реалистической беллетристике последних месяцев. Исчерпав объединяющие очерки возможно скорее, я постараюсь давать ежемесячные отчеты о выдающихся литературных явлениях со всею возможной полнотой.
Апрель 1907
Александр Блок.
Письмо в редакцию <журнала «Весы»>
М. г., г. редактор!
Прошу вас поместить в вашем уважаемом журнале нижеследующее: в No «Mercure de France» от 16 июля этого года г. Семенов приводит какую-то тенденциозную схему, в которой современные русские поэты-символисты рассажены в клетки «декадентства», «неохристианской мистики» и «мистического анархизма». Не говоря о том, что автор схемы выказал ярую ненависть к поэтам, разделив близких и соединив далеких, о том, что вся схема, по моему мнению, совершенно произвольна, и о том, что к поэтам причислены Философов и Бердяев, — я считаю своим долгом заявить: высоко ценя творчество Вячеслава Иванова и Сергея Городецкого, с которыми я попал в одну клетку, я никогда не имел и не имею ничего общего с «мистическим анархизмом», о чем свидетельствуют мои стихи и проза.
Примите и пр.
Александр Блок.
26 августа 1907
Письмо в редакцию <газеты «Свободные мысли»>
М. г., г. редактор.
Прошу вас напечатать следующее мое заявление. Несмотря на то, что я не принимаю более участия в литературных вечерах, мое имя иногда печатается на афишах без моего согласия. Покорнейше прошу гг. устроителей более не делать этого.
Примите и пр.
Александр Блок.
Январь 1908
<О Льве Толстом>
Толстой живет среди нас. Нам трудно оценить и понять это как следует. Сознание, что чудесное было рядом с нами, всегда приходит слишком поздно.
Надо всегда помнить, что сама жизнь гения есть непрестанное излучение света на современников. Этот свет остерегает от опасностей и близоруких: мы сами не понимаем, что, несмотря на страшные уклонения жизни от истинного пути, мы минуем счастливо самые глубокие пропасти; что этим счастьем, которое всегда твердит нам: еще не поздно, — мы обязаны, может быть, только недремлющему и незаходящему солнцу Толстого.