Однако я не утверждаю, будто подобная маскировка совершенно лишена неудобств. Какой бы путь мы ни избрали, всегда следует ожидать неприятных последствий. Мой собрат Люсьен Декав[459], анализируя «Маленького Пьера», показал однажды, со свойственным ему тонким умом и глубокой проницательностью, как много потерял мой отец, превратившись по моей прихоти во врача. Я согласен, что он действительно потерял при этом книжную лавку, — утрата немалая в глазах такого библиофила, как Люсьен Декав. Но мне лучше других известно, что отец не питал ни малейшей привязанности к книжной лавке, которую я у него отнял. Он был лишен коммерческих талантов и гораздо лучше умел читать свои книги, чем их продавать. Его ум, чисто отвлеченный, не интересовался формой вещей; внешний вид книги не имел для него значения, и он терпеть не мог библиофилов. Я даже скажу, и это не будет парадоксом, что доктор Нозьер в кабинете в сущности больше похож на моего отца, чем сам отец в своей книжной лавке. Я отнял у него то, что досталось ему от судьбы, и даровал взамен то, что соответствовало его природе. Правда, лавку букиниста я действительно уничтожил. Да простит мне это Люсьен Декав, приняв во внимание, что я открыл книготорговлю в другом месте, — для Жака Турнеброша. Декав отметил, насколько мне известно, самую тяжкую из моих ошибок. Надеюсь, никто не поставит мне в упрек, что я переселил своего крестного на расстояние ста шагов, с улицы Великих Августинцев на улицу св. Андрея, где некогда жил Пьер де Л'Этуаль. Зато многих современников моего детства я не потревожил и не внес никаких изменений в их привычный уклад; некоторым, например г-ну Дюбуа, я даже сохранил подлинное имя, отняв только дворянский титул, которым он, впрочем, и не дорожил.
Как я уже говорил, мне хотелось бы, по примеру Жан-Жака, предостеречь всякого, кто скажет, что он лучше меня. Спешу добавить, — это отнюдь не значит, что я ценю себя высоко. Я считаю, что люди в большинстве своем злее, чем кажутся. Они не показывают своего истинного лица; они скрывают поступки, которые возбудили бы к ним ненависть или презрение, и, напротив, выставляют напоказ дела, могущие снискать одобрение и похвалу. Если мне случалось нечаянно распахнуть чужую дверь, предо мной почти всегда открывались такие зрелища, что я не мог не испытывать к человечеству жалости, ужаса и омерзения. Что поделаешь! Тяжело говорить об этом, но я не могу удержаться.
Был ли я всегда верен правде, которую люблю так страстно? Я только что этим хвалился. Но по зрелом размышлении я не могу в этом поклясться. В этих рассказах искусства не много; но все же оно чуть-чуть туда просочилось; а кто говорит искусство, тот говорит обработка, иносказание, ложь.
Еще большой вопрос, вполне ли приспособлен человеческий язык для выражения истины; он возник из криков животных и сохраняет их особенности; он выражает чувства, страсти, потребности, радость и страдание, ненависть и любовь. Он не создан для того, чтобы говорить правду. Правда несвойственна натуре диких зверей; она несвойственна и нашей природе, а метафизики, которые утверждают обратное, — просто маньяки.
Единственное, что я могу сказать, — это то, что я был искренен. Повторяю: я люблю правду. Я думаю, что человечество в ней нуждается; но, конечно, оно еще гораздо больше нуждается во лжи, которая услаждает, утешает и непрестанно обольщает его надеждами. Не будь лжи, человечество погибло бы с отчаянья и тоски.
НОВЕЛЛЫ[460]
МАРГАРИТА
Выйдя в пять часов из Бурбонского дворца[461], я наслаждался воздухом и светом. Небо было прозрачно, вода сверкала, листва на деревьях дышала свежестью; все располагало к блаженной праздности. По мосту Согласия, устремляясь к Елисейским полям, катились ландо и пролетки, уносившие с собой женщин, чьи лица можно было ясно разглядеть, потому что сегодня у каждой коляски был откинут верх. Мне доставляло удовольствие смотреть, как они проносятся мимо, словно исчезающие и тут же возрождающиеся вновь надежды. Каждая из них оставляла после себя впечатление ослепительной вспышки и особый аромат. Мне кажется, что рассудительный человек не должен требовать большего от красивых женщин. Ослепительная вспышка и аромат! Как часто минувшая любовь не оставляет по себе и такого воспоминания. Впрочем, в этот день, если бы даже сама Фортуна катила передо мной свое быстрое колесо по проезжей части моста Согласия, я бы не протянул руки, чтобы схватить богиню за ее золотые волосы. Я не желал ничего; я обладал всем. Было пять часов дня, и до обеда я был свободен. Да, свободен. Я мог в течение двух часов гулять, дышать воздухом, смотреть по сторонам, ни с кем не разговаривать и вволю мечтать. Я говорю, что обладал всем. Счастье сделало меня эгоистом. Я воспринимал все, что меня окружало, как великолепную живую картину, созданную специально для того, чтобы радовать мой взгляд. Мне казалось, что и солнце светит только для меня и что для меня оно льет на реку потоки своих пламенных лучей. Мне казалось, что вся эта веселая и пестрая толпа кишит здесь лишь для того, чтобы как-то скрасить мое одиночество, не выводя меня из него. Я также склонен был полагать, что все эти люди мелки, что у них нет ничего, кроме внешней представительности, что все они марионетки. Вот какие мысли приходят на ум, когда не думаешь ни о чем. Можно извинить их человеку, чья голова вот уже десять лет забита политикой и законодательством и который растрачивает свою жизнь на ничтожные делишки, называемые государственными делами.
Для широкой публики закон есть нечто абстрактное, не имеющее ни формы, ни цвета. Для меня закон — это стол с зеленым сукном, сургучные печати, бумага, перья, чернильные кляксы, свечи под зелеными колпачками, фолианты, переплетенные в телячью кожу; официальные бумаги, только что вышедшие из-под печатного станка, еще влажные и пахнущие типографской краской; совещания в зеленых кабинетах, папки, дела, спертый воздух, газеты, речи; закон наконец, — это уйма всевозможных вопросов, бесчисленное множество забот, которые завладевают всем вашим временем, отнимают у вас и утренние часы, подернутые легкой дымкой, и яркие дневные часы, и обагренные закатом вечерние часы, и тихие ночные часы, полные молчаливых раздумий. Эти заботы лишают вас обладания собственным «я» и доводят до того, что вы перестаете себя узнавать.
Вот и у меня так получилось. Я оставил там свое «я». Оно рассеялось по служебным запискам и докладам. Исполнительные молодые чиновники подшили частичку его в каждую из своих прекрасных зеленых папок. После этого я стал жить без своего «я», как, впрочем, живут все политические деятели. Но это самое «я» — удивительно тонкая штучка. О, чудо! Оно внезапно вернулось ко мне на мосту Согласия. Да, это было оно. И оно даже не особенно пострадало от своего пребывания среди заплесневелого бумажного хлама. Как только оно пришло ко мне, я вновь обрел себя, осознал, что существую на свете, а ведь я не замечал этого целых десять лет. «Ну, что ж! — сказал я самому себе. — Раз я существую, не так уж плохо знать об этом. Я даже немедленно извлеку для себя пользу из этого знания и прогуляюсь для души по Елисейским полям».
И вот я оказываюсь у пьедестала коней Марли[462] исполненный большей ретивости, чем эти благородные животные, и вступаю на широкий проспект, начало которого отмечено их вечно поднятыми каменными копытами. Экипажи движутся один за другим бесконечной лентой, похожей на темный, искрящийся поток горной смолы и лавы; дамские шляпки в этом потоке кажутся какими-то цветами. Как все, что видишь в Париже, это одновременно и грандиозно и мило. Я зажигаю сигару и, не глядя ни на что в особенности, вижу все. Наслаждение, испытываемое мной, настолько остро, что это меня даже пугает. Я курю первую сигару за десять лет. У себя в кабинете я обычно зажигал по десятку сигар на дню, но я давал им сгорать, обкусывал, изжевывал, тратил попусту; я их не курил. А сейчас я на самом деле курю, и дым, который идет от моей сигары, — это дымок поэзии: он распространяет вокруг себя очарование и прелесть.
459
Люсьен Декав (1861–1949) — французский писатель и драматург, одно время был близок к натуралистам.
460
Новеллы, включенные в данный том, написаны Франсом в разные годы и различны по своему характеру
Новелла «Маргарита» была напечатана в первый раз в журнале «Les Lettres et les Arts» в декабре 1886 г. и вторично издана лишь в 1920 г. отдельной книжечкой. По сюжету и по тону повествования «Маргарита» имеет много общего с романом «Преступление Сильвестра Бонара» (1881); точная дата написания новеллы неизвестна, но вполне вероятно, что она создавалась одновременно с этим романом. Оба произведения сближает их глубокая поэтичность, любовь к человеку, сочетание лирической темы с социальной критикой; и в новелле и в романе мечта о счастье олицетворяется в образе синей птицы из старинной французской сказки
В новелле занимает большое место осмеяние чиновничьего бюрократизма Третьей республики, казенщины и бездушия министерских канцелярий, уродующих душу человека, лишающих его собственного «я», отнимающих у него возможность думать и чувствовать. Герой новеллы, рядовой французский чиновник, трагически ощущает оскудение и опошление жизни в буржуазном обществе конца XIX в. Новелла «Маргарита» создавалась в тот ранний период творчества писателя, когда он не отказался еще от пассивно-созерцательного отношения к жизни; таково же настроение героя новеллы, который спасается от тупости и грязи действительности в мире своей мечты, — мечты о счастье, о красоте, о больших чувствах
В том же 1886 г. во втором номере журнала «Revue Independante» была напечатана новелла «Граф Морен», переизданная затем в 1921 г. Один из эпизодов «Графа Морена» очень близко повторяет основную сюжетную ситуацию новеллы «Маргарита»; и здесь герой встречает больную девочку и искренне старается ей помочь. Но в новелле «Граф Морен» этот эпизод играет второстепенную роль и решен автором совершенно по-иному, в более реалистической манере. Франс совершенно отказывается здесь от того романтически-мечтательного тона, который был характерен для «Маргариты»; в новелле «Граф Морен» главное — сатирическое изображение действительности. Здесь впервые в творчестве Франса появляется тема разоблачения фальшивой буржуазной демократии, продажности буржуазной прессы. Действие новеллы отнесено к 1868 г., но в ней нашли отражение наблюдения Франса над политической жизнью Третьей республики. Позднее, в 1892 г. он писал: «Я близко наблюдал парламентских деятелей в течение ряда лет. За исключением немногих достойных людей они представляют собой самую серую посредственность. Бездарность их равняется только их могуществу…» Писатель создает сатирический образ биржевого спекулянта Веле, добивающегося депутатского мандата наглой демагогической ложью, подкупом и обманом. Один из эпизодов новеллы, рисующий нравы буржуазной прессы, Франс опубликовал в 1892 г. в газете «Temps» под названием «Госпожа Планшоне», а в 1899 г. включил в книгу «Пьер Нозьер»
В новелле появляется и образ преуспевающего буржуазного «героя» Фонтанэ, причем в 1886 г. он дан совершенно в том же плане, что и более развернутый образ Фонтанэ из книги «Жизнь в цвету» (1922). Новелла «Граф Морен, депутат» свидетельствует об укреплении и развитии реалистических тенденций в творчестве Франса 80-х годов
Новеллы «Пасха, или Освобождение» (впервые опубликована в парижском издании газеты «New-York Herald» 18 апреля 1897 г.) и «Чудо со скупым» (напечатана в той же газете 5 апреля 1905 г.) весьма близки друг к другу и примыкают к многочисленной группе рассказов Франса, являющихся стилизацией христианских легенд и житий святых
В новелле «Пасха, или Освобождение» Франс еще раз обращается к характерной для него теме — к осуждению богатства католической церкви, противоречащего догматам раннего христианства. Он разоблачает политические интриги епископов, их властолюбие и жестокость. Наивный искренний брат Жан очень близок к брату Джованни, герою новеллы «Трагедия человека» из сборника «Колодезь св. Клары» (1895)
Ирония по отношению к религиозным чудесам и таинствам, придающая своеобразный колорит «благочестивым» рассказам Франса, нашла яркое выражение в новелле «Чудо со скупым». Религиозное обращение скупого, его отказ от преследования неимущих должников происходит не под воздействием проповедей «святого» монаха Антонио, а в результате ловкой проделки служанки Барбары и аптекаря Дзеноне
Тема природы занимает в произведениях Франса сравнительно небольшое место, но писатель глубоко ощущал и понимал красоту родной ему французской природы и посвятил ей прочувствованные поэтические строки. Отрывок «Зeмля» — это своего рода стихотворение в прозе, славящее величие, красоту матери-земли, своеобразную прелесть земли Франции. «Земля» впервые была напечатана в «Almanach du bibliophile pour l'annee, 1902», вышедшем в 1904 г. в издательстве Пеллетана
В следующем выпуске того же альманаха, в 1905 г., Франс опубликовал историческую новеллу «Штурм», рассказывающую о неудачной попытке герцога Савойского при поддержке испанского короля Филиппа III захватить в 1602 г. город Женеву. Новелла была предназначена для задуманного писателем сборника «Исторические рассказы». В 1911 г. Франс полностью составил этот сборник, но так как в него должны были войти новеллы, по большей части уже опубликованные ранее, писатель решил его не издавать (сохранилась только первая корректура). В новелле «Штурм» Франс, как обычно, подробно выписывает детали исторического события. Он восхищается героизмом защитников цитадели веротерпимости — Женевы и с резким осуждением говорит о завоевателях, выделив весьма неблаговидную роль отца-иезуита, обманывающего солдат обещанием вечного блаженства за победу над «вероотступниками» — женевцами. Новелла «Штурм» — звено в большой цепи антимилитаристических и антиклерикальных произведений Франса
Диалог «Беседа в аду» был впервые напечатан в 1907 г. в качестве своеобразного предисловия к комедии Мольера «Мизантроп», в 1908 г. диалог был перепечатан в январском номере журнала «Illustration» и в том же 1908 г. инсценирован на одном из собраний в «Издательстве искусств», руководимом другом Франса Эдуардом Пеллетаном (который и был издателем «Мизантропа»). Мольер относится к числу тех писателей, творчество которых Франс ценил особенно высоко. Он посвятил Мольеру специальный очерк, включенный им затем в книгу «Латинский гений». Среди произведений Мольера Франса особенно интересовала комедия «Мизантроп», и он по-своему толковал образ героя комедии Альцеста. Об этом свидетельствовал, в частности, друг писателя Поль Гзелль в своей книге «Мои беседы с Анатолем Франсом». Франс утверждал, что Альцест — комический персонаж, что комизм его образа обусловлен противоречивостью его характера и поведения, что, по замыслу Мольера, Альцест — это молодой человек и «поэтому особенно смешно, когда он читает поучения. Актеры извращают роль, делая Альцеста сорокалетним; нужно показывать комичного брюзжащего юнца, а не старого ворчуна». Вопрос о комизме образа Альцеста составляет основное содержание «Беседы в аду». Франс выделяет лишь одну сторону этого образа: он подчеркивает комическое несоответствие между силой гнева Альцеста и ничтожеством вызывающих его причин; в мизантропии Альцеста писатель видит только проявление самомнения и эгоизма, но ничего не говорит об Альцесте как об искреннем искателе правды и обличителе несправедливости и фальши дворянского общества
Иррациональные явления часто служили сюжетом для Франса-новеллиста. Его новеллы на эту тему всегда в той или иной степени ироничны. Новелла «Величайшее открытие нашего века» (1910) как бы подводит итог развенчанию писателем сверхъестественного. Его ирония переходит здесь в саркастическое осмеяние самовлюбленного доктора Бода и его необычайных методов гипнотического лечения. Новелла — яркий образец реалистического мастерства Франса. Блестяще владея искусством описания, тонкой характеристики, используя сочные живописные детали, он нарисовал запоминающиеся картины провинциальных нравов и жизни парижской богемы
Новелла «Величайшее открытие нашего века» была обещана Франсом венгерскому журналу «Возрождение». В 1910 г. венгерская писательница г-жа Дьердь Беллони (писавшая под псевдонимом Сандор Кемери) получила от Франса письмо с просьбой перевести эту новеллу на венгерский язык. Однако, когда перевод был закончен, журнала «Возрождение» уже не существовало, и новелла осталась ненапечатанной. Впервые она была опубликована лишь в 1935 г. в 25-м томе Полного собрания сочинений Анатоля Франса (издание Кальман — Леви).
461
Бурбонский дворец — место заседаний палаты депутатов.
462
Кони Марли — две скульптурные группы работы Кусту, поставленные в начале проспекта Елисейских полей; ранее стояли во дворце Марли.