— Как же вы не подошли к нему? Не посмотрели?

— Только мне и смотреть! У меня свой мальчик, внучонок, — старуха махнула рукой в сторону коляски, — почитай, при смерти был. Я и вышла-то за пеленками. Болел Петенька наш, судороги и рвота чуть не каждый час… Еле выходили…

— Дайте, пожалуйста, мой плащ и туфли, — взволнованно сказала Валя и сбросила с ног валенки.

— Сиди, что ты?! — всплеснула руками старуха. — Сохни!

— Пожалуйста, — торопливо повторила Валя, — дайте мои вещи… — Она босиком побежала к двери.

— Да погоди ты! — прикрикнула на нее старуха. — Не шлепай босиком-то! Сейчас принесу, раз тебе не сидится.

Она вышла и через минуту вернулась, протягивая Вале плащ и туфли.

Валя торопливо надела не успевшие высохнуть туфли и накинула теплый, но все еще мокрый плащ.

— Простите меня, — сказала она. — Спасибо. Я очень тороплюсь.

И стремительно выбежала на шоссе.

Ей сразу указали дом, где жила Анна Матвеевна Саврасова. Это была небольшая изба, с крохотным палисадником. Валя с трудом доковыляла до крыльца: каблук на правой туфле сломался, и она держала его в руке.

Дверь открыла женщина лет пятидесяти.

— Мне нужно видеть Саврасову… Анну Матвеевну, — робко сказала Валя.

— Я и есть Саврасова. Проходите, — ответила женщина. У нее был мягкий, грудной голос.

Прихрамывая, Валя вошла в комнату. У стола сидел пожилой человек в милицейской форме. Увидев Валю, он встал.

Валя смутилась. Тревога охватила ее с новой силой. Милицейская форма живо напомнила ей день суда.

Все, что она до сих пор слышала о происшествии на шоссе, выражалось холодными, официальными словами: «совершил наезд», «не принял мер, обеспечивающих безопасность»…

Теперь Валя стояла лицом к лицу с матерью, чей сын так жестоко пострадал по вине Володи.

Нет, Валя никогда полностью не оправдывала Володю. Но мысль о том, что с ним обошлись несправедливо, как бы заслоняла от нее само происшествие. Сюда, в Колтыши, она спешила в надежде убедить Саврасову, что вина Володи не так уж велика…

Под пристальным, настороженным взглядом немолодой женщины ей стало страшно. Она испугалась, что предстоящий разговор может только повредить Володе. Захотелось уйти. Но в эту минуту Саврасова спросила мягко и участливо:

— Вы что же, пешком шли?

— Нет, нет, — торопливо ответила Валя. — Совсем немного. Потом меня попутная машина подвезла. Но я ехала в кузове. В кабине сидела женщина с ребенком…

Валя попыталась продолжить разговор об этом, чтобы отдалить то главное, что ей предстояло сказать, но она не нашла слов и умолкла.

— Я пойду, — произнес человек в милицейской форме. — Если что надо будет, скажи, Анна Матвеевна. Я зайду. Или парня своего пришлю.

Он направился к двери.

«Лучше уж при нем, — лихорадочно подумала Валя. — Лучше рассказать о Володе при нем. Пусть и он знает, что Володя не такой, как, наверное, думает о нем Саврасова. Пусть и он знает, пусть все…»

Она сделала над собой усилие и громко сказала:

— Я от Володи пришла… От Харламова. Который вашего сына… — Она закусила губу.

— От Харламова? — удивленно переспросил милиционер и остановился уже у самой двери.

— Да, да, — собрав все свои силы, повторила Валя, — он мне велел!

Милиционер вернулся, сел на старое место у стола и произнес с расстановкой:

— Ин-те-рес-но!

«Вот, вот, — подумала Валя, — этого я и боялась…»

— Он велел мне прийти, поговорить с вами… — упавшим голосом сказала она.

Саврасова молчала.

— Говорить тут, гражданка, поздно, — строго сказал милиционер, — да и самому бы ему не зазорно было прийти. А не просителей вместо себя посылать.

— Но он не может прийти! — воскликнула Валя. — Его… нет! Он… там!

Слезы потекли по ее мокрому от дождя лицу, она пыталась вытереть их кулаком, в котором все еще был зажат сломанный каблук.

— Подожди, Василий Иванович, — сказала Саврасова, — а вы, девушка, успокойтесь. И плащ свой снимите.

Она подошла к Вале и стала расстегивать на ней плащ.

— Если разрешишь, Анна Матвеевна, я, пожалуй, останусь, — твердым и все еще недовольным голосом сказал милиционер. — Послушаю, что тут к чему.

Не отвечая ему, Саврасова повесила Валин плащ на никелированную, прибитую к стене вешалку, заставила ее снять туфли.

— Что вы в руке-то держите? — спросила она.

— Каблук… — все еще всхлипывая, ответила Валя.

Саврасова взяла каблук, сокрушенно покачала головой и принесла тапочки.

Потом она усадила Валю на стул, стала у стены, скрестила на груди свои большие, полные руки и негромко сказала:

— Ну, рассказывайте…

— Я… от Харламова, — все еще не в силах успокоиться, глотая слезы, произнесла Валя. — Он мне письмо прислал… оттуда… из тюрьмы. Велел пойти… сказать, что ему… что ему очень жалко… что он… всю жизнь себе этого не простит.

— Не надо было за руль садиться, когда не положено, вот что, — назидательно сказал милиционер.

— Вы… вы не знаете! — горячо воскликнула Валя.

— То есть как это я не знаю? Как это я могу не знать, когда все это случилось в мое дежурство? Я, можно сказать, этого Харламова и задержал, — по-прежнему недовольно и, видимо, не обращая никакого внимания на Валины слезы, сказал милиционер.

— Подожди, Василий Иваныч, — прервала его Саврасова, — не об этом сейчас речь… Что ж тут говорить, девушка, — все так же негромко и не разжимая скрещенных на груди рук, продолжала она после недолгого молчания. — Что было, то было. Слава богу, поправляется мой Дима. Вчера я у него в больнице была. Ходит уже. Обещают скоро выписать.

— Скоро! — снова вмешался Василий Иванович. — Десять дней между жизнью и смертью находился… Из-за лихача, можно сказать, хулигана…

— Он не хулиган и не лихач! — воскликнула Валя. — Вы… вы не имеете права так говорить!

— Нет, девушка, имеет, — строго сказала Саврасова. — Единственный у меня сын Дима. Тринадцать лет без отца воспитывала. Отец, как с фронта вернулся, три года всего и походил по земле. Ранения имел тяжелые. Ради Димы жила. — Ее скрещенные на груди руки дрогнули. — А тут чуть жизни не лишился. Не в войну, не от бомбы, не от врага…

— Понимаю… — Валя опустила голову. — Я только хочу, чтобы вы знали… не хулиган он. Я сейчас у одной женщины была… она видела.

— Какая такая женщина? — настороженно спросил Василий Иванович.

— Петровна ее зовут. Она видела… Дождь, говорит, был, скользко…

— Когда скользко, надо ехать со скоростью, обеспечивающей безопасность движения, — официально произнес Василий Иванович.

— А вы кто ему будете? — спросила Саврасова.

— Невеста, — чуть слышно ответила Валя.

— Когда поженитесь, скажите ему… — начал было Василий Иванович, но Валя прервала его:

— Не могу я ему ничего сказать! Осужден он. В колонию. На два года…

— Первая судимость? — деловито осведомился Василий Иванович.

— Что значит первая? — с недоумением переспросила Валя, но тут же воскликнула: —Конечно, первая… Как вы могли подумать!

Наступило молчание.

— Молодой он, Володя-то ваш? — спросила Саврасова.

— Двадцать три года.

— Молодой… а имени своего вы мне так и не назвали.

— Валя.

— Любишь его?.. Что ж, понимаю. Когда любишь, все прощаешь, — с печалью в голосе сказала Саврасова.

— Нет, — покачала головой Валя, — я не прощаю. Не прощаю, но люблю.

— Что ж, и так бывает, — согласилась Саврасова. Она помолчала немного, потом подошла к Вале и легонько погладила ее по мокрым от дождя волосам. — Выйдешь замуж, Валя, — сказала она своим низким, грудным голосом, — ребенка родишь, поймешь, что значит, когда единственный… Ты, может, думаешь, у него, — она кивнула в сторону милиционера, — сердца нет, пуговицы одни на груди блестят? Нет, милая, у Василия Иваныча Толкунова характер дотошный. Кому по хозяйству поможет, такой, скажем, как я, а кого и к порядку призовет. Он поступок к человеку примеряет, к характеру. Ему человека знать нужно, понимаешь, человека! Ты мои слова понимаешь?