Она снова всхлипнула и вытащила из кармана скомканный платок.

— Целый год ведь он за мной ходил, Славка-то. Все жениться хотел… Только я сомневалась… Парень-то хороший, только слабый. Характер у него слабый, понимаете? Целый год меня уговаривал. А тут приходит, — четырнадцатого августа это было, за день до несчастья, — и говорит: «Да или нет, Катя, решай!» Знаешь, без злобы, без угрозы, тихо так, горько спрашивает, словно наперед знает, что я отвечу. Поняла я: если не соглашусь, Славке совсем плохо будет. Он ведь в такой семье рос, не приведи бог. Отец — пьяница… Ребята вокруг него не все хорошие… Знаешь, теперь какие ребята бывают? Живи — приспосабливайся, на работе — не выкладывайся, а главная радость в жизни — пол-литра на троих… Потом подумала: а у самой-то сил хватит? Образование — семь классов, на ткацкой фабрике работаю… Смотрю я на Славку: вся его надежда в том, чтобы мы вместе были. Сейчас, думаю, слово скажу, рухнет эта надежда. Что с ним тогда будет, со Славкой?..

Катя тяжело дышала, словно после трудного подъема.

— Согласилась? — тихо спросила Валя.

— Решилась.

Катя опустила голову. Казалось, она снова размышляла о том, правильно ли тогда поступила.

— Ты, наверное, удивляешься, — сказала она, поднимая голову, — зачем я все это тебе рассказываю. Мы и видимся-то всего второй раз… Только должна я была рассказать. Одним горем мы связаны… Ну вот, ушла ты, я Славку и спрашиваю: всю ли правду сказал? Гляжу на него, и страх мне в глазах его мерещится. Поняла я: не наказания он боится, меня ему потерять страшно. Заявление-то еще в загсе лежит, в любой час забрать можно… Я ему говорю: «Слушай, Славик, не бойся. Ничего в жизни не бойся. На неправде не такие люди, как ты, головы теряли». А он мне отвечает: «За правду-то больше теряли». — «А ты, — говорю ему, — про это не думай. Сейчас время другое». А он мне: «Другое? Одним-то краем другое, а другим не больно». Чувствую я, опять Славка темнит. Лежит у него на душе что-то, а сказать боится. Я ему говорю: «Славка, хочешь, чтобы мы вместе были? На всю жизнь? Послушай меня, не таись. Я хочу, чтобы мы знаешь как жили? Чтоб никто не ловчил. Чтоб душа у человека была открытая». Он мне в ответ: «Ты так хочешь, а кое-кто иначе думает». — «Кто иначе думает?» Мнется… Полночи я его пытала, пока поняла: это следователь научил его так показывать. Так, сказал, тебе лучше будет. Не прямо, конечно, сказал, а обиняком. Я ему кричу: «Ты на того следователя наплюй! Тебе кто дороже — я или он? Скажешь правду — всегда с тобой буду. В тюрьму заберут, — пять, десять лет ждать буду. Веришь?» — Она глубоко вздохнула. — Он мне и рассказал, как дело было. Не видел, говорит, Харламов наезда. «Ах, не видел? Тогда пиши. Сейчас же пиши!» У него в комнате и чернил-то не было. Я соседку разбудила…

Валя порывисто притянула к себе Катю и крепко ее обняла. Они долго сидели молча, всхлипывая и утирая слезы.

Потом Катя преувеличенно резко сказала:

— Будет реветь-то! Надо дёло делать. Куда бумагу-то нести? В суд, что ли? Я ему велела в суд писать. Может, куда еще надо?

Валя попыталась собраться с мыслями. Завтра же она выяснит, куда лучше передать это заявление.

Сначала ей показалось, что достаточно предъявить его судье или прокурору, чтобы Володю немедленно освободили. Потом она подумала, что признание Васина, в сущности, мало что меняет. Ведь дело-то заключалось в том, что Володя незаконно взял руль и сбил человека. «Нет! Меняет! — возразила она себе с торжеством. — Володя не знал, что сбил человека. Иначе он не оставил бы его без помощи».

Ах, если бы отец был сейчас дома! Пусть бы он прочел эту бумагу и понял, как ошибался насчет Володи! Подумать только: еще вчера — да что вчера? — еще полчаса назад, казалось, никому не было никакого дела до Володи. Решительно все: и отец, и Андрей, и судья, и Пивоваров, и даже Митрохин — все уверяли, что приговор правилен и ее намерение защищать Володю бессмысленно. А теперь и Катя, да и сам Васин так или иначе стараются помочь Володе. Значит, есть в нашей жизни высший закон, которого не понимают ни отец, ни Андрей, ни Пивоваров, ни даже Володя! Да, да, он, видимо, потерял веру, иначе не вел бы себя так на суде!

Валю вывел из раздумья озабоченный голос Кати:

— Он уже там?.. В колонии?

Валя представила себе Володю в арестантской одежде, похудевшего, небритого, окруженного рядами колючей проволоки.

— В колонии, — чуть слышно ответила она.

— Очень любишь его? — участливо спросила Катя.

— Люблю…

— Когда любишь, всегда веришь, — убежденно сказала Катя. — Теперь тебе легче будет. Сможешь доказать, что он честный…

Катя помолчала немного и без всякого перехода спросила:

— Одна комнату занимаешь? Соседей много?

— Я с отцом в этой квартире живу.

— Отец-то из начальства?

— В совнархозе работает.

— Парню твоему помочь не сумел. Не смог, что ли?

— Если бы и смог, то не захотел бы.

— Не ладят они? — Видя, что Валя не отвечает, Катя добавила: — У меня мать тоже Славку не больно жалует… Ладно! — Она тряхнула головой. — Теперь надо добиваться, чтобы пересуд был!

Валя улыбнулась. Эта почти незнакомая девушка стала необычайно близка ей. Ощущение одиночества, которое владело Валей с тех пор, как закончился суд, исчезло. Даже к Васину она не испытывала сейчас никакой злобы.

— Ты чего молчишь? — спросила Катя.

— Думаю, — ответила Валя.

— О нем?

— О нем. И о тебе. О том, как я тебе благодарна.

— Ты меня благодаришь, — опустив голову, произнесла Катя, — а я тебе не все сказала.

— Как не все?

— Помнишь, ты говорила, что Володя нам со Славкой счастья на суде пожелал? Славка мне и это объяснил. Знаешь, почему твой Володя руль взял?

— Конечно, не знаю, — ответила Валя, чувствуя, что ее охватывает нервная дрожь.

— Из-за меня это было, — тихо сказала Катя, — моя тут вина.

— Твоя?! — воскликнула Валя.

— Славка мне все объяснил. Выпил он, понимаешь. На радостях. Как из загса на работу пошел, кружку пива по дороге хватил. Когда поехали они, Володя твой заметил. «Выпил?» — спрашивает. Славка ему все и рассказал. Где утром был и почему выпил. Тогда Володя и взял руль: «Дорога ровная, шоссейная, я доведу. А тебя, если заметят, могут прав лишить. Будет тебе тогда свадьба!» Может, Славка и про это должен был написать? — спросила Катя. — Если нужно, я заставлю. Пусть хоть в слесаря переводят. Я, бывает, по сотне в месяц зашибаю. Проживем!

— Катя, милая ты моя, — воскликнула Валя, — спасибо тебе, спасибо!

— Мне Славка говорил, — не слушая ее, продолжала Катя, — что это роли не играет, по какой причине руль взял. Володе твоему от этого легче не будет, а Славке хуже. Поэтому он ничего и не написал. Может, опять соврал? Может, и об этом написать надо? Я заставлю!..

Валя хотела объяснить ей, что дело сейчас в другом: рушится еще одно обвинение против Володи, тяжкое, несправедливое обвинение. Не безответственный человек Володя, не лихач! Вот что самое главное. Но она не могла вымолвить ни слова. Это была разрядка, кончилось то мучительное напряжение, в котором она находилась все последние дни.

Валя не слышала, как хлопнула входная дверь, не слышала шагов по коридору и увидела отца только тогда, когда он заглянул в дверь.

— Папа, — закричала Валя, бросаясь ему навстречу, — все выяснилось! Володя не виноват. Васин все написал. Вот, прочти!

Некоторое время Кудрявцев стоял молча и, казалось, разглядывал лежавший перед ним на столе листок бумаги.

Было бы неверно сказать, что в последние дни Николай Константинович успокоился. Нет, его не переставало тревожить, что Валя по-прежнему думает только о Харламове и живет только его интересами. Но мысль о том, что два ближайших года Валя волею судьбы будет разлучена с Харламовым, все-таки несколько успокаивала его. Два года — огромный срок. Валя постепенно отойдет, остынет, забудет этого человека, угрожавшего сломать всю ее жизнь…

Но сейчас, услышав лихорадочные, полные надежды слова Вали, Кудрявцев почувствовал, что опасность, которая, как ему казалось, уже уходила в прошлое, вдруг возникла с новой неожиданной силой.