Гори, душа, сгорай! Судьба плеснет за край. Там безразличны ей и ад, и рай. И в том краю зеленом для сердца нет закона и сердцем чего хочешь выбирай.
Я выбрал песню эту. И старая планета вдруг уместилась в сердце у меня. И я пошел по свету, да свету краю нету, а жизнь короче светового дня.
На исходе дня мама ждет меня. Там над гробом сгорбилась земля. Я еще живой! Я иду домой с тех пор, как домом стал мне шар земной...
В детстве снились мне две птицы, как судьба, которой сбыться: мне в одну из них влюбиться, а с другою быть в друзьях... Прозывались эти птицы прирученная синица и журавлик, и журавлик, и журавлик в небесах.
Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...¦
С той поры, как был ребенком, я бегу за журавленком; воздух рвет мне перепонки, небо кружится в глазах. Я бегу, а рядом мчится долгу верная синица. А журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.
Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...
Я добился этой птицы, приучил ее садиться, но ведь надо ж так случиться: только у меня в руках стоит птице очутиться - превращается в синицу, а журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.
Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...
Сентиментальная песенка
Вот как живу теперь:
только лишь скрипнет дверь,
я уж кричу себе
'Ты ей не верь, не верь!"
Входит, однако, друг.
Вот и замкнулся круг.
И остается мне
вытравить свой досуг.
Можно надеть пальто,
с другом сходить в кино.
Но, увидав его,
тут же пойму:"Не то.
"Если откроешь дверь,
взглядом мне скажешь:"Верь!" -
рук протянуть не смогу...
Разве обнять судьбу?
Эй, прохожий, оглянись. И остановись! Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое - не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.
Потому что ветер странствий остудит его в пространстве внеземной зимы. И, на нас на
всех похожий, скоро станет он прохожим так же, как и мы.
Так же кружит ветер странствий нас с нелепым постоянством ветреной судьбы, каждому суля, что все же - нет! - не станет он прохожим в сумерках гульбы.
Ну так, прохожий, оглянись. И остановись. Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое - не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.
Вчера я умер. Смерть не наступила. Жизнь отошла. И жизненная сила меня оставила. Я выпал из времен. И жизнь моя теперь посмертный сон.
Окольцованные
Ах, ты птица моя окольцованная,
окольцованная другим...
Я смотрю в темноте на лицо твое,
сигаретный глотая дым.
Не нужны мне оркестры и почести.
Это все - для забав молодым.
Похоронен я буду честь по чести:
не прославлен, зато любим.
Но объятьем чужим окольцованная -
не впервой ни тебе, ни другим -
взглянешь в зеркало ты, и лицо твое
расплывется, как горький дым.
Жизнь моя уже съедена дочиста.
Как легко умирать молодым.
Похоронен я буду честь по чести:
не прославлен, зато любим.
И когда ты, судьбой окольцованная,
изменяешь другому с другим,
знай, что я вспоминаю лицо твое,
как отечества сладкий дым.
Ты прости мне мое одиночество.
Смерть со славой к лицу молодым.
Похоронен я буду честь по чести:
не прославлен, зато любим.
Уходя, гасите свет и целуйте на прощанье даму самых средних лет, говоря ей:"До свиданья!" Темнота стоит в окне зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.
Уходя, гасите свет и душевные порывы. В сердце веры, видно, нет. Лишь пороки и нарывы. Темнота в твоей душе зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.
Уходя, погасит свет. Не оглянется на диво. Поцарапанный паркет. И снежок неторопливый. Темнота стоит в двери зимняя, холодная. В спину стон:"Не уходи в тишину бесплотную!"
Стирающая женщина на небесах не венчана и здесь не с тем расписана. И здесь - не там - прописана.
Не в церкви под поповский бас венчали вас. Районный загс вам выдал на законный брак свидетельство, составив акт.
И понеслась душа не в рай! Стирай, не разгибай спины... Ах, на ногах отметины оставил этой ванны край.
Пусть завтра ты уйдешь в бега. Очнешься на краю страны: пригрезится гора белья, ах, дети не обстираны.
Что ж, вольному всегда - беда, блаженному же рай - всегда. А впрочем, тем и этим - рай! Какой захочешь - выбирай...
Жизнь была, жизнь была, жизнь была, горевала и пела. Жизнь цвела, жизнь цвела, жизнь цвела, а теперь облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.
И одна в глубине моих глаз головою желтела. И она, и она не спаслась. И она облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.
Здесь врастал стебель сердца во дно. Оно родиной стало. Все прошло, все прошло, все прошло - жизнь как бездна предстала. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.
Все равно, все равно, все равно, жизнь, спасибо за память. Из груди сердце к вам проросло, обернулось словами. Я спою эту песню у какой-то реки, где кувшинкам расти...
Был нежным и упрямым, ходил под кличкой "граф", когда однажды мама мне подарила шарф. Она сказала:"Милый, шарф на груди носи, а счастья и могилы у бога не проси."
То ли шарф грел грудь, то ли жгла слеза, и я выбрал путь, повела стезя. А куда вела? Не понять никак. Позади зола. Впереди маяк.
Мытарили и выли с утра и до утра, мне в грудь и душу били ненастные ветра. И вот уже навылет душа просквожена, ее прикрыть не в силе ни друг и ни жена.
То ли шарф грел грудь, то ли кровь текла, пламенел мой путь, выгорал дотла. Да не держал я зла. Одного не знал: там зола, зола, где маяк сиял.
Ах, не спасают нервы, да и любовь не в счет, когда сгорела вера и жизнь из вен течет, когда ты видишь клочья того, что сердцем знал... Я шарф однажды ночью на шею повязал.
То ли явь в мозгу, то ли явный бред: на золе стою, а шарфа-то нет! Я гитару взял - не гони коня. Я не все сказал - слушайте меня.
На моей невечной земле
Начиная с сентября,
по Руси горят леса,
озаряя лица и сердца.
Да печальный тот огонь
осыпается, лишь тронь.
Разноцветным пеплом летит листва.
Так и октябрю сгореть,
обнажив леса на треть.
Там, как обожженным, стволам чернеть.
Да природа, видно, не зря
любит сумерки ноября.
И на пепелища лягут снега.
Вновь земля белым-белым бела,
словно обожженной не была.
Забинтуют раны снежные ветра.
Застывает лес и душа.
Засыпает их, не спеша,
порошок - наркотик декабря.
На моей невечной земле