ДМИТРИЙ АБРАМОВ

ОРДЫНСКАЯ БРОНЯ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

Часть первая. «СОКРОВЕННОЕ»

Бурная весна 1223 года встревожила и разбудила южные степи Восточной Европы топотом тысяч лошадиных копыт, боевыми криками, предсмертными стонами, пожарами горных селений и степных кочевий, запылавшими от Дербента и предгорий Северного Кавказа до Крыма и Южного Поднепровья. Здесь на восточных границах западного мира даже в ту тревожную и грозящую нашествиями эпоху редко видели люди столь хорошо организованных и жестоких завоевателей.

«В лето 6731 по грехам нашим пришли народы незнаемые… Пришла неслыханная рать, безбожные моавитяне, рекомые татары, их же никто ясно не знает, кто они и откуда пришли…» — так звучала бы в современном переводе запись древнерусского летописца, сделанная в тот год.

Уже были залиты кровью и покорены Армения и Грузия, оказавшие сопротивление татаро-монголам в горных долинах Закавказья. Уже пали казавшиеся неприступными стены Шемахи — столицы азербайджанских ширван-шахов. Уже были разбиты горцы Дагестана, не сумевшие задержать завоевателей в узких ущельях Кавказского хребта, когда стремительная монгольская конница вырвалась на степной простор и разметала племенные дружины обезов и касогов.[1] Монголы выжгли их селения, пленили их женщин и детей, угнали табуны лошадей и стада скота. Лишь аланы,[2] сражавшиеся в предгорьях не на жизнь, а на смерть, смогли большой кровью отбиться от завоевателей. Они уходили высоко в горы, уводили с собой свои семьи, угоняли скот и укреплялись в горных крепостях.

Часто меняя уставших коней, откармливая их весенней молодой травой, монголы быстро продвинулись к низовьям Дона. Передовые отряды монгольской конницы совершали переходы до 80 верст в день. Обозы конного войска со стадами скота и запасными лошадьми двигались намного медленнее, но находились под надежной охраной. Как крылья орла по обе стороны от главной части войска разлетались конные отряды, разорявшие окрестности, возвращавшиеся с полоном и менявшие друг друга.

Узнав о приближении завоевателей, забеспокоились и стали сниматься с насиженных мест по берегам степных рек бродники[3]. Они прятали свои семьи и скот в глухих урочищах, собирались в небольшие конные дружины и ватаги. Днем отсиживались в глубоких логах, ночью стояли в степи на стороже. Выйдя к Дону, монголы обрушились на кыпчаков, кого на Руси знали как «безбожных половцев». Засвистели меткие монгольские стрелы, зазвенели монгольские сабли, запылали половецкие кочевья, завыли и запричитали половецкие жены, оплакивая своих мужей и сыновей, заплакали дети и старики, угоняемые в полон[4]. Оставляя родные степи, половцы побежали к рубежам Руси — к Суле и Днепру.

Глава I. На берегах Словутича

Белые чайки тревожно кричали и кружились над Днепром. Теплый южный ветер гулял в волнах вольной и широкой реки и в волнах молодой степной травы. С реки на берега несло свежестью воды, запахом камыша, осоки и рыбы. Весна заканчивалась и медленно уступала лету. Шумно было на малообжитом правобережье Днепра в нескольких днях пути на юг от Киева. Уже три дня подряд вдоль берега вниз по течению под парусами и на веслах шли полки с Южной и Средней Руси. Вешняя вода быстро катила в море. Днепр все заметнее входил в свои берега после весеннего разлива. Все явственнее определялись далекие острова посреди широкой реки. Несмотря на грозное движение ратей, здесь на правом берегу еще было мирно и спокойно.

Русские полки встали у небольшого прибрежного городка Заруб напротив острова на реке, известного как Варяжский. В сухое время года у острова появлялся брод. Войска разбили стан. Истомленные долгими переходами и греблей на веслах, воины отдыхали, купались, купали и холили боевых коней, ловили рыбу. Вечерами у костров собирались ватагами, варили уху, кашу, понемногу бражничали, играли в зернь и судачили о том, что творилось окрест.

— Виждь, колико воев совкупиша ся суть зде и пеше и комонно? А колико лодей и насадов пришед? Числом суть полъвътора ста, — молвил бородатый немолодой княжеский кметь[5] из Козельска, сидевший, поджав ноги на щите в одной из ватаг. Он обращался к своему усатому соседу помоложе, сидевшему на бревне.

— Любо велико обстояние приближило ся есть, аще убо и погании половци со своима князми прибегли по ны, — ответствовал усатый. — Чи видел еси половци, Гориславко? — спросил усатый у еще более молодого и безусого гридя[6] в белой рубахе с подпояской и в портах.

— Видел есьм. Чудни суть погании, — отвечал гридь. — Почто же сии потщили ся суть под стязи христьянские? Нешто неции погании по другом брезе Словутиця сиим злы недруги, Твердислав? — спросил он у бородатого кметя.

— Попущением Божиим ступили суть половци под християнские стязи. Не быти ту добру, бо посреде христьян погании суть, аки волии середь овчать. И во Святем Писании глаголемо: «Всяко убо древо, еже не творит плода добра, по-секают е и во огнь вметают», да еще глаголемо: «Жатва убо многа, делателей же мало», — заключил он.

Беседа продолжалась. Твердислав не спеша рассказал товарищам о том, что сам слышал от своего знакомого из челяди князя Мстислава Удалого. А тот повествовал, как половецкий хан Котян прискакал со своими князьями и остатками разгромленной рати к Половецкому валу, что на левом берегу Днепра у реки Сулы, и поставил там свои шатры. Этот Котян был тестем Мстиславу Мстиславичу, князю Торопецкому, прозванному на Руси Удатным (Удалым). Мстислав сидел на Галицком столе[7]. А позвали его туда галицкие бояре из Новгорода Великого, ибо были они в распре с молодым наследным галицким князем Даниилом Романовичем. Но не врагом стал Мстислав Удалой Даниилу, а помощником и тестем — дочь свою отдал за молодого князя. Котян прибыл в Галич и поклонился зятю своему Мстиславу и Даниилу, и брату его Васильку, и одарил русских князей и конями, и верблюдами, и быками, и невольницами, и говорил так:

— Нашу землю татары отняли сегодня, а вашу завтра возьмут. Приходите, обороните нас. Если не поможете нам, то мы нынче иссечены будем, а вы завтра.

Долго думали князья и поехали в стольный Киев и сотворили совет с великим князем Мстиславом Романовичем. Призвали и других русских князей. На совет прибыли: князь Мстислав Святославович Козельский, сидевший тогда в Чернигове, князь Смоленский Владимир Рюрикович и их бояре. Были на совете и молодые князья — сын Мстислава Киевского Всеволод и наследник черниговского стола Михаил Всеволодович. И решили князья: лучше встретить татар на чужой земле, нежели на своей. Собрали войска и пошли в Поле.

— Зде у Поля и обретохом ся есте днесь, — закончил Твердислав.

— А велико есть число воев, совкупиша ся по зову княжеску? — опять спросил Горислав.

— Два-десять тысящ, не менее есть, — высказал предположение усатый кметь, кого звали Боримиром.

— Не право речеши еси, Боримирко, — возразил Твердислав, — поменее есть, чти менее два-на-десяте тысящ.

Воины заспорили. Боримир упирал на то, что с половцами в русском войске набиралось до двадцати тысяч воинов. Твердислав же, более опытный, побывавший не в одном походе, хорошо знал, как собирались полки. Он спокойно и без пыла убеждал, что русская рать и с половцами не имела двенадцати тысяч. Вздохнув, он с сожалением добавил, что на княжеский совет в Киеве не приехал великий князь Владимиро-Суздальский Юрий Всеволодович. И хотя обещал в грамоте послать в помощь свой полк, но видимо с этим не торопился. По слухам, владимирские и суздальские вои были еще где-то на пути к Чернигову.