Через несколько минут я уже старательно разрывал землю вокруг старого башмака; впрочем, теперь могу сказать: вокруг ступни.
Она торчала носком кверху в середине воронки, в которой сохранились еще следы от ногтей Донифана, хотя было видно, что и до этого кто-то царапался там. Но по этим старым следам, следам от могучих когтистых лап, видно было, что они были оставлены какой-нибудь огромной собакой, по-видимому, Нелли, в то время, когда ей не запрещалось свободно и без надзора бродить по парку.
За ступней показалась небрежно зарытая нога. Я старался уверить себя, что это остаток анатомического препарата, но тщетно.
Вслед за ногой появился полосатый торс, а затем и остальные части еле прикрытого одеждой трупа, очень плохо сохранившегося. Его зарыли вкось: голова, помещавшаяся ниже ног, еще не была видна. Дрожащими руками я продолжал раскопки, освободил от земли голову и увидел черные до синевы бакенбарды, густые усы и, наконец, все лицо…
Теперь я знал участь всех лиц, которых видел на фотографической группе. Передо мной лежал на глыбе земли наполовину вырытый из могилы Отто Клоц. Я узнал его без всякого труда; незачем было продолжать выкапывать его больше: наоборот — лучше было снова закопать его и постараться изгладить следы моих розысков…
А между тем, я вдруг снова схватился за лопату и начал яростно копать землю рядом с вырытым Клоцем. В земле появилась белая большая кость губчатого строения… Что же… это… такое… значит… тут… еще другие… трупы… О!..
Я рыл и рыл, не отдавая себе отчета; меня лихорадило. В глазах мелькали белые и красные круги, мне казалось, что идет огненный снег…
Я рыл и рыл… и отрыл целое кладбище; но, благодарение Богу, это оказалось кладбищем животных: от одних остались только скелеты, другие сохранили свои перья и шкурки; морские свинки, собаки, козы, иногда в целом виде, иногда отдельными кусками; по-видимому, остальное послужило пищей для своры; целая лошадиная нога — дорогой мой Бириби, это была твоя нога; и, наконец, под кучей свежевзрытой земли я нашел куски мяса, завернутые в пегую шкуру: останки Пасифаи…
Затхлый приторный запах вызывал тошноту. Измученный вконец, я остановился, опершись на свою оскверненную лопату посреди этой бойни. Пот, кативший с меня градом, попадал мне в глаза. Я задыхался.
В это время я машинально пристально взглянул на лежавший передо мной кошачий череп. Я немедленно поднял его. Великолепная головка для трубки: наверху была вырезана круглая дыра… Я поднял другой череп, кролика, если память мне не изменяет, та же странность; я поднял еще и еще, четыре, шесть, пятнадцать: на всех черепах было такое же отверстие, различавшееся только размером. Везде кругом валялись черепа, зиявшие своими глубокими или плоскими, большими или маленькими, но непременно круглыми отверстиями. Казалось, что все эти животные были прикончены ударами резца, послужив для каких-либо жертвоприношений.
И вдруг мысль. Ужасная мысль.
Я присел у трупа Клоца и стал быстро откапывать голову. Спереди — ничего ненормального; волосы сбриты. Но сзади от виска к виску шел такой же разрез, как и у Мак-Белля…
Лерн убил Клоца… Он уничтожил его из-за Эммы таким же образом, каким он уничтожал животных и птиц, когда они теряли способность дольше переносить его опыты. Оказывается, это было хирургическим преступлением. Я вообразил, что окончательно разоблачил тайну.
— По моему мнению, — думал я, — сумасшествие Мак-Белля происходит вот отчего: оттого, что несчастный видел, какая ужасная смерть ему приготовлена; но почему дядюшка не прикончил его?.. Должно быть, в полном разгаре работы, за которую он принялся, ослепленный бешенством ревности, он вдруг образумился и испугался возможности ответственности и возмездия со стороны семьи Мак-Беллей… Клоц — тот был сиротой и холостяком, так утверждает Эмма, — и вот почему он здесь… Эта же участь грозит и мне… А может быть, и ей, если он нас накроет вместе… Ах, надо бежать, бежать, чего бы это ни стоило; ей и мне остается только бегство. Как раз судьба нам благоприятствует. Представится ли еще такой случай? Нужно сейчас же уйти и добраться до вокзала сквозь лес, чтобы избежать встречи с Лерном и Карлом, возвращающимся по прямой дороге… А лабиринт?.. Может быть, воспользоваться автомобилем и проехать по их телам, если они попробуют пое-мешать нам. Я сам не знаю… Там видно будет… Но удастся ли мне вовремя добраться до Эммы? Скорее, ради Бога, скорее.
Я помчался во всю прыть, и бежал, сломя голову, два раза падал, снова вскакивал на ноги, задыхаясь от боязни опоздать…
Замок… Лерна еще нет: его шляпа не висит на своем обычном месте на вешалке. Первая часть плана была выиграна мною. Вторая заключалась в том, чтобы скрыться до его возвращения.
Я взбежал по лестнице, прыгая через четыре ступени, промчался по коридору, ворвался в гардеробную и оттуда в комнату Эммы:
— Бежим, — сказал я, задыхаясь, — бежим, мой друг!.. Идем скорее. Я объясню тебе по дороге… в Фонвале убивают… Да что с тобой случилось?.. В чем дело?..
Она не сдвинулась с места и стояла, как окаменелая, вытянувшись во весь рост.
— Как ты бледна. Но не пугайся…
Тут, но только в это мгновение, я заметил, что она во власти безумного страха и что ее измученное лицо с перепуганными глазами и обескровленными губами дает мне знак замолчать и указывает на присутствие громадной опасности, тут, совсем вблизи, слишком близко для того, чтобы она могла предупредить меня жестом или словом без того, чтобы насторожившийся враг не отомстил ей.
А между тем, ничего не происходило… Я окинул взглядом мирную комнату. Мне все показалось таинственным: даже воздух казался враждебным — вредной для дыхания жидкостью, в которой я потерплю крушение. Я безумно боялся того, что могло появиться за моей спиной. Я ждал какого-нибудь легендарного появления…
И на самом деле, я убежден, что сверхъестественное появление Мефистофеля из-под пола нагнало бы на меня меньше страха и ужаса, чем мещански естественное появление Лерна из шкафа за моей спиной.
— Ты заставил нас долго поджидать себя, Николай, — сказал он.
Я был потрясен. Эмма упала со всего размаху на пол, свалив стоявшие около нее стулья, и с пеной у рта стала биться в сильнейшем истерическом припадке.
В соседней комнате послышался шум шагов и падение манекенов. Вильгельм и Иоанн бросились на меня.
Схвачен. Связан. Погиб…
Безумная боязнь мучений сделала меня подлецом.
— Дядюшка, — умолял я, — убейте меня сразу. Заклинаю вас. Не мучьте меня. Ну, что вам стоит пулю из револьвера или яду?.. Все что хотите, милый дядюшка, только не надо мучений.
Лерн ничего не отвечал и, иронически усмехаясь, приводил в чувство Эмму, нахлестывая ей щеки мокрым полотенцем.
Я чувствовал, что схожу с ума. Кто может поручиться, что рассудок Мак-Белля не помутился при таких же обстоятельствах и не в такую именно минуту?.. Мак-Белль… Клоц… Звериное кладбище… Я почувствовал, как острая боль пронизывает мой череп от виска к виску… Я галлюцинировал…
Меня понесли вниз, Иоанн держал меня за голову, Вильгельм за ноги.
А что если они просто снесут меня в пустое помещение и запрут там на замок? Что за черт, ведь нельзя же прикончить племянника, как цыпленка!
Они понесли меня по дороге в лабораторию.
Вся моя жизнь, день за днем, пронеслась передо мной в тумане в течение одного биения сердца.
Профессор присоединился к нам. Мы прошли мимо дома, в котором жили немцы, теперь меня несли мимо стены двора. Лерн открыл широкую дверь в левом павильоне, и меня внесли в помещение вроде прачечной, помещавшееся под залом, в котором стояли аппараты. Эта комната была обнажена, как скелет, и вся от полу до самого потолка выложена белыми плитками. Занавес из грубого полотна, подвешенный к железному пруту при помощи колец, разделял это помещение на две равных комнаты. Воздух был пропитан аптечными запахами. В комнате было очень светло. У стены была приготовлена небольшая походная кровать. Указывая на нее, Лерн сказал мне: