— Видишь ли, какое дело, брательник. Тут у нас появились непредвиденные обстоятельства, так что ты сам понимаешь…

От обиды сжалось сердце: да, Андрей понял, почему так мялся брат, так заискивающе улыбался: не хотелось принимать лишнюю обузу. Ну и пусть.

— Я тогда пойду, — упавшим голосом произнес Андрей. — Я пойду.

— Ты не торопись, — забеспокоился Виктор. — Ты хоть переночуй.

Андрей поднял глаза и вдруг увидел, какое багровое, до противного багровое лицо у брата. И эти капельки пота, выступившие на лбу, тоже были противными, и лысина отсвечивала противно. У Андрея даже дрожь прошла по телу.

— Нет! Я пойду, — уже твердо заявил Андрей. — Я еще успею на поезд.

— Смотри, смотри, тебе виднее, — пожал плечами Виктор. — А то бы переночевал. Утро вечера мудренее.

Виктор ушел в комнату, и Андрей отчетливо услышал, как он переговаривался с женой, сколько дать на дорогу непрошеному гостю. Виктор назвал какую-то сумму, а жена грубо перебила его:

— Не сори деньгами. И сотни ему хватит. Подумаешь, барин какой!

Виктор появился в прихожей и виновато, украдкой сунул Андрею сотенную бумажку. Андрей не взял. Бумажка упала на пол.

— Чудак человек! — удивился Виктор. — Деньги ведь. Бери, бери. Пригодятся.

Андрей выбежал из квартиры, услышал, как жена Виктора прорычала вслед:

— Щенок!

Андрей кинул камешек под гору, вздохнул: его и сейчас мучила обида на Виктора, на его жену.

— Ох, какие эгоисты! — воскликнула Нина Петровна. Возле уголков рта резко обозначились горькие складки, и в глазах затрепетал холодный огонек. На лице появилось выражение горечи и презрения.

— Уж так устроен, наверное, свет, — тихо проговорила Нина Петровна. — Людей вокруг много, хороших и плохих, а живет каждый для себя. И думает о себе.

— Не всегда так.

— Мало еще вы жизнь знаете, Андрей, не хлебнули ее через край и не дай бог. Я ведь тоже когда-то так думала. Я много мечтала, торопила время — хотелось скорее будущего. Каким оно было лучезрным, боже мой! В двадцать лет полюбила парня, тихого, скромного, умного. Я быала счастлива, и все люди, казалось мне, были счастливы! Счастье затмило глаза, ничего я не замечала и замечать не хотела. А мой любимый женился на другой.

Нина Петровна потупила голову, несколько минут сидела молча, потом продолжила:

— Но время — лучший лекарь. Боль в сердце притупилась. Я стала забывать измену. Молода была. Думаю, все равно найду свою долю — должна же она быть, эта хорошая моя доля, если мать на свет родила! Повстречался один мужчина, представительный, ласковый. Поженились. Я уже институт окончила, он учился заочно. Помогала ему как могла, поддерживала. Бориска у нас родился. Вот, думаю, и моя доля нашлась. Успокоилась. Выучился мой муж, инженером стал. Помоложе встретил, девочку почти, и опять осталась я одна. Теперь единственная во мне вера — это мой сын. Тяжело мне, ой как тяжело — ни одной близкой души на свете нет. А у меня душа горит, кричать хочется. Ведь мне тоже хочется жить по-человечески. Разве я не имею на это право?

Уходила Нина Петровна от Андрея расстроенная воспоминаниями, откровенным разговором.

— Вы уж меня извините, — печально улыбнулась она на прощанье, — что я так с вами откровенна. Ведь мне тоже хочется поговорить с кем-нибудь.

Жалко было эту славную маленькую женщину. Ободрить бы ее, сказать бы ей такие слова, чтоб веселее стало у нее на сердце. Да только не знал таких слов Андрей, не умел утешить. Он только сказал:

— Приходите еще, Нина Петровна. С вами так хорошо!

Вскоре начались дожди. Маленькую избушку обдувало со всех сторон ветрами, обмывало холодными дождями. Тоска одиночества настойчивее и настойчивее овладевала Андреем. Неожиданно пришел племянник Демид. Они были почти ровесниками — Демид был всего на два года моложе. Но плечистый, краснощекий, с диковатым взглядом серых глаз, с медвежьей увалистой походкой он казался старше стройного черноволосого Андрея. Как хорошо, что Демид пришел! Андрей изнывал от одиночества: не появлялась Нина Петровна, не забегал Борис, исчезли ягодницы, надоели бестолковые разговоры по телефону с кордонной телефонисткой. Правда, эти разговоры имели одну положительную сторону: не давали забывать, что в мире еще кто-то существует, кроме него, Андрея. От книжек болела голова. Стихи не давались — сколько ни пробовал их писать.

Демид на горе был впервые: все некогда, дела. Он придирчиво осмотрел избушку со всех сторон.

— Свистит? — спросил он, показывая на щели. И неодобрительно покачал головой:

— Непорядок!

Молча выстрогал маленькую деревянную лопаточку, сходил в лес, принес моху, умудрившись где-то достать сухого, и, посвистывая, закрыл все щели.

— А теперь здорово можно сказать! — скупо улыбнулся Демид, и скуластое лицо с мохнатыми бровями сразу подобрело, стало привлекательным. Демид закурил. Как и отец, говорить много не любил, а уж если говорил — обязательно о деле.

— Держись. Я к тебе не простой. Письма принес.

— Письма?! — вскочил Андрей. — Откуда?

— Увидишь. — Демид полез во внутренний карман пиджака и вытащил сверток из газетной бумаги, перевязанный крест-накрест ниточкой. Андрей поспешно сорвал ниточку. Ах этот Демид! Аккуратнейший человек, любящий всюду порядок, — он и письма постарался плотно завернуть, в несколько слоев. Распутывай одной-то рукой!

— Дай-кось! — Демид не спеша развернул газеты и вывалил на дощатый стол письма. Их было много: в серых, синих, белых конвертах, даже были треугольники.

— Ух ты! — изумился Андрей. — Да тут их, никак, штук тридцать?

— Двадцать семь, — уточнил Демид. — На заводе в комитете комсомола нашел. Спрашиваю на днях: Андрею Синилову писем нет? Думаю, не может быть, чтобы не было. Не такие ребята на целину поехали, чтоб забывать друга. А Ванька Самойлов из механического — он теперь секретарем — говорит: «Нету». Тут Анечка вбегает: «Есть, есть!» Вот бюрократы!

У Андрея на глазах выступили слезы. Он обнял левой рукой Демида и проговорил:

— Спасибо, дорогой!

— Брось! Не я ведь писал, — грубовато ответил Демид, вообще не любивший сентиментов. Докурив папироску, он поднялся:

— Пока! Вижу, не до меня. Потом приду. Что принести?

— Ничего. Ой, и славный же ты, Демидка!

— Ладно, ладно. Да, чуть не забыл: Иван Митрич и Витька Горелов по привету передали, — пожав Андрею руку, ушел, ни разу не оглянувшись. Андрей крепко обрадовался привету от мастера и друга. С Витькой пришли в цех в одно и то же время и попали в заботливые руки Ивана Митрича.

Ах, какую драгоценность принес Демид! Андрей перебрал письма, нашел прежде всего от Дуси.

Снова в мыслях унесся в далекий целинный совхоз; в бескрайний расхлест полей, в тот самый беспокойный мир, в котором хотел жить Андрей и где теперь жили его друзья. И повеяло весенними запахами талой земли, суровыми степными ветрами, очаровали серебряным звоном мартовские ручьи.

— Плохо, Дуся, очень плохо, — прошептал Андрей. — Если бы ты только знала!

Он не стал дочитывать это письмо. Хотелось прочесть ее письма в том порядке, в каком они писались. Вот оно, первое, еще в начале мая пришло на завод. Ну, что стоило переслать вовремя? Демида в комитете знают, да и брат Василий на заводе человек известный.

Дуся в первом письме передавала многочисленные приветы от товарищей — перечень их занял чуть ли не тетрадную страничку.

— Да нет, Дуся, не надо писать министру, ко мне отнеслись хорошо, по-человечески-