Итак, мы отправились в путь — Каплан, доктор, Ураим-Голова болит и я. Взвалив на спины треногу и аппарат, мы пробрались через сераки и вышли на ледник.

Обойдя несколько трещин, мы прошли вглубь, в самую середину цирка.

Ярко светило солнце. Стояла безветренная тишина.

Каплан, установив штатив, укрепил на нем аппарат. Щеточкой прочистил телеобъектив и навинтил его на место. Потом нагнулся, чтобы проверить экспозицию. И в это самое мгновение страшный грохот прокатился по цирку. На южном ребре пика Коммунизма справа и впереди нас показались клубы снега и, захватывая сверху вниз все километровое ребро, обрушилась гигантская лавина на черном фоне скал с боковым освещением. Природа точно выполнила «заказ» Каплана.

Тысячетонный вал фирна и льда, скатившись с ребра, шел перед нами поперек цирка. Высоко вверх вскидывались клубящиеся клочья снежной пыли, образуя облако.

Каплан впился в окуляр и, не отрываясь, крутил ручку киноаппарата; доктор, быстро щелкая затвором своего «Тессара», бросал мне назад кассеты с отснятыми пластинками.

Лавина прокатилась поперек всего цирка, отразилась от противоположной стены и, неожиданно изменив направление, пошла вниз по глетчеру. Она неслась на нас со скоростью и грохотом экспресса. Каплан и доктор продолжали снимать. Страшный снеговой вал неотвратимо приближался. Снежное облако серым крылом закрыло солнце. Еще мгновение — и лавина должна снести нас в трещину. Смешно и бесполезно было бы пытаться спастись бегством. Каплан продолжал вертеть ручку аппарата, доктор продолжал щелкать затвором...

Мощь лавины с каждой секундой ослабевала. Трещины глетчера поглощали снег, он распылялся и поднимался вверх легким облачком. Положение все же было критическим...

Но вот, повинуясь рельефу ледника, лавина начала уклоняться вправо. Мы увидали перед собой ее левый край, который шел не то на нас, не то немного левее.

Еще мгновение, и ледяной вал пронесся метрах в двадцати слева, обдав нас вихрем и снежной пылью.

Лавина промчалась дальше. Через несколько секунд послышался громоподобный грохот: снежный вал крушил ледяные сераки на изрезанной части ледника пика Коммунизма. Грохот постепенно стихал, и затем, вновь наступила прозрачная горная тишина.

Мы стояли неподвижно, все еще не веря, что остались живы. Потом, радуясь своему спасению, бросились в объятия друг друга.

«Охота» оказалась удивительно удачной. Единственная за два безветренных дня лавина обрушилась в ту самую минуту, когда Каплан приготовился к съемке.

Впоследствии эпизод был вмонтирован в киножурнал. Кадр действительно получился «мировой». Зрители первых рядов поеживались на своих стульях, когда страшный снеговой вал мчался на них с экрана.

...Вернувшись в лагерь, мы не нашли обеда: Елдаш, увидя лавину, решил, что готовить обед больше не для кого.

На другой день доктор с Ураимом-Голова болит ушел в лагерь «5600», где должен был ждать возвращения верхней группы. К вечеру Ураим вернулся обратно и принес записку от Горбунова, помеченную двадцать шестым числом. Горбунов писал, что носильщики трижды форсировали ребро и занесли самописец в лагерь «6400», где находятся Абалаков и Гущин, что Гущин при восхождении по ребру поранил себе руку и что вторая связка покидает лагерь «5900» и поднимается на «6400».

Записка была доставлена в лагерь «5600» заболевшим Зекиром.

Итак, первое из «узких» мест плана удалось благополучно миновать: носильщики форсировали ребро, самописец доставлен в лагерь «6400».

Восхождение, хотя и с опозданием на один день против плана, продолжалось.

Дни ожидания. — Туман и шторм. — Подготовка спасательной экспедиции. — Спуск Шиянова и Гущина. — Рассказ спустившихся. — Ранение Гущина. — Подъем штурмовиков на высоту 6900 метров.

Ледниковый лагерь представлял собой в эти дни как бы ближний тыл большой битвы. Ураим Ташпек, каждый день ходивший в лагерь «5600», приносил сверху записки от доктора и от альпинистов, поднимавшихся по ребру. По запискам мы вкратце узнавали обо всех перипетиях восхождения.

Кроме того, мы продолжали тщательно следить за горой с нашего наблюдательного пункта на скалах пика Орджоникидзе.

27 вечером спустился в ледниковый лагерь Зекир, первый выбывший из строя участник штурма вершины. Печать большой усталости и нечеловеческих усилий лежала на всем его облике. И была в нем большая внутренняя перемена. Это был уже не прежний, враждебно к нам относившийся Зекир Прен. Это был наш верный союзник в трудной и опасной борьбе с горой. Увлеченный восхождением, он охрипшим голосом рассказывал Елдашу обо всех его подробностях. При первой возможности Зекир хотел идти снова наверх, нести штурмовикам продукты.

На другой день пришел измученный, охрипший, с распухшей шеей Ураим Керим и принес последнюю записку Горбунова, написанную 27 августа в лагере «6400». Горбунов писал, что восхождение срывается из-за недостатка продуктов. «Соберите все, что есть, — просил он доктора, — и посылайте наверх». Однако доктор тоже сообщал, что и третий носильщик, Нишан, спустившийся в лагерь «5600», заболел и что отправить продовольствие в верхние лагеря не с кем.

Таково было положение. Самый трудный этап восхождения был пройден — удалось преодолеть скалистое ребро и поднять по нему самописец. И теперь, когда цель была так близка, недостаток продовольствия мог вырвать победу из рук. Мы были бессильны помочь делу. Ураим-Голова болит по-прежнему каждый день ходил в лагерь «5600» с грузом продовольствия. Но, как и раньше, он не соглашался подняться выше. Зекир и Ураим Керим стремились идти наверх, но они были больны. Оставалось одно: принять все меры к тому, чтоб возможно скорее вылечить Зекира и Ураима Керима. И мы принялись за их лечение по письменным указаниям нашего доктора.

Продолжаем неотступно наблюдать за горой. Но уже два дня на ней не заметно никакого движения. Гора бесследно поглотила смельчаков. И только двадцать девятого во второй половине дня мы совершенно неожиданно видим на фирне над ребром всех пятерых альпинистов. Они поднимаются двумя связками в направлении к вершине. С удивительной четкостью выделяются их силуэты на белом фоне. Они медленно идут туда, где был намечен последний лагерь, и скрываются за покатым выступом фирнового поля. Итак, не дождавшись продуктов, они продолжали восхождение с тем ограниченным запасом, который у них был. Завтра они начнут штурмовать вершину...

Был ясный холодный вечер. Легкие облака плыли в лунном свете над пиком Коммунизма. Я сидел у своей палатки и думал о тех пятерых, которые там наверху проводили свою последнюю ночь перед штурмом. Они устали, им трудно дышать, им не спастись в спальных мешках от жестокого мороза, но все это — легкая цена за большую победу. Однако будущее показало, что за победу пришлось заплатить дорогой ценой.

На другой день к утру пик Коммунизма наполовину скрылся в тумане. Гора пустила в ход свое самое страшное оружие. Туман в горах опаснее лавин и камнепадов. Он фантастически меняет очертания предметов. В тумане легко сбиться с пути даже в хорошо знакомых местах. Туман надо пережидать, отсиживаясь в палатках. Но для этого нужно иметь достаточно продуктов. У наших же товарищей их почти не было. И мы понимали, что, если погода испортится окончательно и надолго, штурмовики окажутся в ловушке.

Доставить наверх, в последний лагерь, продукты — такова была наша задача. Но как ее выполнить? У Ураима Керима все еще болело горло, и Зекир все еще не мог как следует разогнуть колени. Их нельзя было послать наверх.

Ни Каплан, ни я в одиночку не могли бы преодолеть ребро. Каждый из нас мог бы это сделать только на веревке с первоклассным альпинистом, знавшим дорогу по «жандармам».

Елдаш приходит ко мне в палатку.

— Товарищ начальник, — говорит он, — Ураим и Зекир хотят гору идти, продукты нести.

— Но ведь они больны, Елдаш?

— Говорят, все равно надо идти. Большой начальник без продукт сидит. Наверно, у него курсак пропал[19].