Мы проезжаем мимо небольшого озерка, поросшего камышом. Закатное небо отражается в нем, как в зеркале. Камыш кладет на розовую поверхность воды темные полосы тени.

Солнце заходит. В вечернем небе загораются бледные звезды. Подъезжаем к реке. Уже стемнело. В оглушительном реве потока тонут наши голоса. Где-то здесь должен стоять лагерем караван.

Едем вдоль русла, пристально всматриваясь в темноту. На том берегу показывается сигнальный огонек. Кто-то размахивает фонарем. Мы осторожно переправляемся через реку.

Шесть палаток расставлены в два ряда. Сложенный штабелем груз покрыт брезентом. В казане варится ужин. За палатками темными шерстистыми грудами лежат верблюды. Время от времени они тяжело и как бы обиженно вздыхают. Доносится мерный хруст — лошади жуют траву. И над всем этим черный полог неба, расшитый серебром созвездий...

На второй день похода я решаю отдохнуть от Федькиных аллюров и иду пешком с Шияновым и Капланом. Шагаем за караваном с раннего утра и до темноты.

Мы коротаем путь в беседе. Шиянов с увлечением рассказывает о своей работе. Он техник по испытанию самолетов. В этом юноше с не совсем еще сложившимся характером нельзя было угадать ту силу воли, целеустремленность, которые впоследствии сделали из него одного из самых выдающихся наших летчиков-испытателей, Героя Советского Союза...

...Каплан уже начал терять свой облик горожанина, загорел и оброс рыжей бородой. Он ведет ожесточенную и беспрерывную борьбу с караванщиками-киргизами. Утром ему надо следить за тем, чтобы его кинокамеру завьючили сверху других вещей и при этом не опрокинули и не повредили веревками, вечером, чтобы ее осторожно сняли с верблюда, не ударив о землю.

Камера была импортная. Сначала Каплан, пытался объяснить это киргизам. Потом, поняв безнадежность своих попыток, он всякий раз, как караванщики брались за нее, просто кричал во все горло:

— Франция! Германия! Франция! Германия!

Эти непонятные слова возымели свое действие. Караванщики стали обращаться с камерой менее варварски, чем с другим багажом, а Каплана звали «Франсгерман». На третьи сутки мы разбили лагерь у Гумбез-Мазара, недалеко от какого-то киргизского кишлака.

После дневки продолжаем путь по Алаю. Вскоре нам предстоит покинуть Алайскую долину и свернуть к югу, в ущелье Терс-Агар, ведущее к Алтын-Мазару. Это нас радует. Однообразный пейзаж чукуров порядком надоел. Мы приближаемся к повороту, но еще бесконечно долго огибаем подножие горы, за которой начинается Терс-Агарское ущелье.

На холме стоит большой мазар — могила мусульманского святого, — постройка из сырцового кирпича правильной кубической формы без окон, с небольшими деревянными дверями. Стены и пол устланы коврами. Снаружи мазар украшен черепами кииков и архаров и хвостами яков и лошадей, укрепленными на высоких древках. Тысячелетней древностью степных кочевий веет от этой суровой могилы, сторожащей пустынный простор Алая.

Мы обогнули, наконец, подножие горы. Перед нами ущелье Терс-Агара. Бурная Алтын-Дара течет нам навстречу. Река размыла в ущелье глубокий, крутой каменистый каньон.

Последняя ночевка в Алае, и на следующий день мы углубляемся в Терс-Агарское ущелье.

Горбунов и Шиянов уезжают вперед. Каплан и я идем с караваном. Медленно поднимаемся вверх по ущелью. Оно становится все круче и живописнее. Справа и слева снежные вершины, висячие ледники.

Через несколько часов мы видим необычную картину: Николай Петрович и Шиянов в трусах и широкополых шляпах сидят на корточках у ручья и ковшами промывают шлих, ища золото.

Лошади пасутся невдалеке. Мы с Капланом забираем их и уезжаем вперед: на перевале будем ждать Горбунова и Шиянова.

Приближаемся к перевальной точке Терс-Агара. В небольшой уютной ложбинке со свежей зеленой травой мы решаем отдохнуть. Слезаем с лошадей. Ноги и спину ломит от долгого пути.

Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит:

— Смотрите — киик! Один, два, три, шесть!

Вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом различаю несколько кииков, почти невидимых на фоне скал благодаря изумительной защитной окраске.

Усталости как не бывало. Хватаю винтовку, перехожу вброд стремительно несущуюся по камням реку, поднимаюсь на склон и хочу стрелять, но киики исчезли. Долго всматриваюсь в скалы и наконец вижу их на том же месте, где и раньше. Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я намного к ним приблизился. Ложусь, кладу винтовку на большой камень и тщательно выцеливаю киика, который едва заметен на скале. Выстрел. Смертельно раненное животное прыгает вверх и падает. И в то же мгновение целое стадо, испуганное выстрелом, пускается вскачь, вверх по осыпи, поднимая облако пыли. Камни градом сыплются из-под копыт. Кииков было гораздо больше, чем мы смогли разглядеть.

Поднимаюсь по склону. Над убитым кииком плавными кругами реет орел: хищник уже почуял добычу. Красивое животное с тонкими стройными ногами и изящной небольшой головой лежит неподвижно. Безжизненные глаза кажутся стеклянными. Пуля попала под переднюю лопатку и вышла через шею.

Волоку киика вниз, к берегу Алтын-Дары. Николай Петрович уже успел вскочить на лошадь и переправиться через реку. Он быстро и умело потрошит киика. Мы приторачиваем его к седлу и продолжаем путь.

Приближаемся к перевальной точке. Ущелье расширяется, подъем становится положе. Река все ленивее течет нам навстречу, образует заводи и повороты. Перевал представляет собою широкое седло. Справа из карового ледника вытекает водопад. Мощная струя воды падает на самую вершину перевала и здесь разделяется на две части. Одна из них течет к северу и образует Алтын-Дару, вдоль которой мы поднимались по ущелью; другая почти отвесно падает на юг, в долину Муксу.

Мы проходим еще несколько сот метров и останавливаемся, пораженные открывшимся зрелищем.

Перевал обрывается вниз километровым отвесом. Плоская каменистая долина Муксу, исчерченная сложным узором русел, лежит под нами. Ярко-зеленым пятном вкраплен в нее оазис Алтын-Мазара. Над противоположным берегом долины прямо против нас взмывает почти на четыре километра мощный массив Мазарских Альп.

Четыре зубчатые вершины — Мусджилга, Сандал, Шильбе и Безымянная — четко выделяются на светлом вечернем небе. Под ними, грозя обвалами, нависают над кручами снежные карнизы[10]. Холодно блестят ледяные отвесы, расчерченные следами лавин. Ниже, в фирновых ущельях, насыпаны ровные снежные конусы — сюда скатились лавины. Еще ниже, вперемежку со скалами и темной грязью морен, лепятся по крутым ущельям и кулуарам висячие ледники, серые, изорванные, рассеченные зияющими трещинами. Под ледниками обрывается вниз двухкилометровая стена скал, могучее основание горного массива.

Широкая долина Муксу, разделяющая Заалай от Мазарских Альп, позволяет охватить их взором сразу — от подножия и до вершины. В этом сочетании высочайших горных хребтов с широкими плоскими долинами — особая, свойственная Памиру грандиозность панорамы.

Снега вершин алеют в лучах заходящего солнца, розовые, пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами.

Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы стоим неподвижно, в глубоком молчании. Мы теряем ощущение самих себя перед этой величавой, покоряющей красотой.

Солнце садится все ниже. Алые отблески покидают вершины и окрашивают небо над ними. Голубые тени вечера ложатся на снега. Горы меркнут, становятся холодными, суровыми, хмурыми.

Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу.

Начинаем спуск по бесконечным зигзагам тропы. На высоте 3300 метров, прижавшись к камням, трогательно приютилась маленькая березка.

Скалы на спуске кое-где выглажены, словно отшлифованы. Это работа глетчеров. Миллионы лет тому назад все три ущелья — Саук-Сая, Коинды, Сельдары — и долина Муксу были заполнены ледниками. Следы шлифовки на скалах позволяют судить о мощности этих древних глетчеров. Толщина ледяного пласта превышала километр.