Заслуживает пашей памяти Николай Александрович Львов (1751–1803). В жизни Львова есть сходство с жизненным путем Болотова. Он родился в дворянской семье, настолько обедневшей, что образования родители ему дать не смогли. А он стал одним из образованнейших людей своего времени. Н. А. Львов писал стихи, очерки, пьесы, был автором многих научных и исторических сочинений, переводил античных поэтов и Петрарку. Критическое чутье и вкус Львова заставляли прислушиваться к его суждениям знаменитых литераторов Г. Р. Державина, В. В. Капниста, М. М. Хераскова. Однако Львов хотел успеть во многом и стал незаурядным художником-графиком, архитектором и строителем. Занимался горным делом, учился и учил. Среди его учеников были крестьяне. Он наставлял их, как сооружать земляные постройки в безлесных местностях по его методу. Был Львов в ту пору директором Училища земляного битного строения — одна из многих практических должностей, которые он с успехом занимал. Словом, жил жизнью, полной трудов, исканий в разных областях и постоянного самовоспитания. А кроме того, Львов собирал, изучал и издавал народные песни; сборником этих песен, им составленных, впоследствии пользовались известные русские композиторы. Он и сам писал комические оперы. И все, что делал, делал хорошо. Ему случалось жаловаться на недостаток сил, времени, здоровья, но он никогда не жаловался на обстоятельства и среду. Сам определил свой путь, и сам создал свой характер.
Разные это люди, разной была их жизнь. Но во всех этих биографиях есть нечто общее — рано поставленная перед собой большая цель и самоотверженное стремление к ней. Неблагоприятные обстоятельства никогда не служили для таких людей оправданием. Самовоспитание и самообразование они начинали рано и продолжали всю жизнь.
Важным условием самовоспитания они считали постоянный критический и требовательный самоанализ. Самоанализ, то есть желание разобраться в своих мыслях, проверить свои поступки.
Было время, когда самоанализ в нашей литературе считался признаком слабости, когда близкое к нему понятие «рефлексия» употреблялось в осудительном смысле в выражениях вроде «интеллигентская рефлексия» или «рефлектирующий интеллигент». Это несправедливо.
Нельзя воспитать себя, не размышляя над самим собой — глубоко, тревожно, иногда мучительно.
Рефлексия, то есть критическое осмысление своих мыслей и действий, неутомимая работа самопознания, — важнейшая сторона духовной жизни человека. Великий греческий философ Сократ, если верить преданию, сказал: «Познай самого себя!» Размышления о природе и необходимости самопознания проходят через труды и жизнь многих выдающихся мыслителей. Вопрос «Быть или казаться?» — один из сложных и острых вопросов, которые задает себе человек, задумываясь о самом себе, о своем образе и поведении, входит в область рефлексии.
Людям, прошедшим путь упорнейшего самовоспитания, свойственно постоянно оценивать себя на этом пути, мысленно и на бумаге соотносить поставленные перед собой задачи.
Некоторые из них вели дневники или писали воспоминания. Многие запечатлели свой путь в письмах к родным, друзьям и ученикам. Их воспоминания, дневники, письма столь же различны, как различны яркие индивидуальности. Размышления, извлеченные из этих дневников, писем, воспоминаний, могли бы составить тома пока еще не составленной библиотеки.
Расскажем о некоторых страницах, которые могли бы войти в нее.
Люди, близко знавшие Чехова, вспоминают, что он не любил говорить о себе. Не вел он и дневника. А его записные книжки — это короткие записи сюжетов, беглых впечатлений, характерных деталей, словечек или фамилий. Записей, в которых отразились бы раздумья о себе, записей, проникнутых рефлексией, у Чехова в «Записных книжках» нет. Именно поэтому внимание его биографов давно привлекли в письме к Суворину такие строки: «Напишите‑ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Вдумчивый литературовед А. М. Турков в недавно вышедшей книге «Чехов и его время» сомневается в автобиографическом характере этого письма и приводит убедительные доказательства для своих сомнений. Однако даже если это не исповедь самого Чехова, а история другого или других молодых людей, история не одной личности, а типа, страница эта тем не менее — проникновенный рассказ о самовоспитании. О преодолении неблагоприятных обстоятельств. О преодолении предрассудков и привычек среды. О выработке поведения и шире — характера.
И еще пример. Французский писатель и драматург Жюль Ренар.
Жюль Ренар (1864–1910) не обрел такой известности, как Стендаль, Бальзак, Гюго, Франс. При жизни его произведения не привлекли внимания современников. Недаром он с горькой иронией просил, чтобы на его памятнике было написано: «Жюлю Ренару — его равнодушные соотечественники». Писать о нем стали, когда в 1927 году посмертно вышел его «Дневник», самое замечательное из того, что он написал, человеческий документ и художественное произведение большой силы и великой правдивости.
Судьба оказалась неблагосклонной к Жюлю Ренару. Тягостная обстановка в доме родителей, мать, лицемерная ханжа с ужасным характером, нелюдимый и суровый, но робеющий перед истерическим напором жены отец. В юности Жюль Ренар работал в канцеляриях, занимаясь глубоко чуждым ему делом, зарабатывал гроши, вечно нуждался. Пришлось ему принимать унизительную помощь, пробиваясь в литературу, заниматься литературной поденщиной, — писать по заказу какого‑то дельца книгу на чуждую его интересам тему. Труден и горек был его путь и тогда, когда он стал профессиональным литератором. Ренар имел все основания винить семью, среду, обстоятельства, время. Такие мотивы в его «Дневнике» есть. Но не они главное. Ренар постоянно размышляет об упорстве, которое необходимо художнику, о труде, без которого нет искусства, о моральном долге литератора и вообще личности. Его «Дневник» спорит с людьми, полагающими, что талант ниспослан как некий дар свыше, а вдохновение озаряет и не требует усилия. Он безжалостен к позе, самолюбованию, эгоизму, поблажкам самому себе. Вот одна из записей.
1 января. Исповедь. Недостаточно работал: слишком сдерживал себя. Хотя в жизни я скорее расточителен и слишком расходую себя, в литературе я, стоит мне взяться за перо, колеблюсь, становлюсь чересчур совестливым. Я вижу не прекрасную книгу, а ту дурную страницу, которая может эту прекрасную книгу испортить, и это мешает мне писать…
Недостаточно бывал на людях, следует видеть людей, чтобы расставить их но местам сообразно с заслугами. Слишком презирал журналистику, мелкие неприятности, щелчки судьбы. Недостаточно читал греческую литературу, недостаточно — латинскую. Недостаточно занимался фехтованием или велосипедом: заниматься ими до одурения…
Все больше и больше становлюсь эгоистом… Стараться искать счастья в том, чтобы делать счастливыми других. Не смел восхищаться книгами или поступками. Что за мания изощряться в остроумии перед теми самыми людьми, которых хочется обнять! Слишком добивался, и добивался лицемерно, от друзей похвал «Рыжику»…
Слишком много ел, слишком много спал, слишком трусил в грозу. Слишком много расходовал денег: дело не в том, чтобы много зарабатывать, а в том, чтобы мало тратить.
Слишком пренебрегал мнением других в важных вопросах, слишком часто спрашивал совета по пустякам…
Слишком упивался своим сочувствием несчастью других. Разыгрывал уверенного в себе человека. Притворялся маленьким мальчиком в присутствии мэтров; перед теми, кто моложе, изображал добряка и великого человека, который не виноват в том, что он гений.
Слишком интересовался киосками, в надежде увидеть там свои книги, слишком присматривался к газетам, надеясь найти там свое имя.
…Слишком много говорил о себе. О да, слишком, слишком! Слишком много говорил о Паскале, Монтене, Шекспире и недостаточно читал Шекспира, Монтеня и Паскаля.
В театре слишком вертелся направо и налево, как снегирь, чтобы подзадорить свою еще такую юную славу…
И я бью себя в грудь, говорю: «Войдите!!» — и встречаю себя очень приветливо, уже совсем прощенного…
Слишком много пил шартреза.
Слишком часто говорил: «добро, о котором я думаю», вместо: «зло, о котором я думаю».