После того, как все, кто мог и хотел из России бежать, оказались в эмиграции, а международная обстановка начала меняться в отношении советского государства к лучшему, пришло, видимо, время всерьез задуматься о судьбе «инстинктивной оппозиции», широко представленной в советском обществе «старой» интеллигенцией. И первым шагом в разработке операции по административной высылке стало выдворение за рубеж в январе 1921 г. группы арестованных анархистов и меньшевиков[69].

Инструкцией Ленина Дзержинскому начинается собственно операция по высылке интеллигенции. Важнейшей частью в подготовке этой акции стало рецензирование небольшевистских изданий. Критика в адрес идейных противников появлялась на страницах коммунистической прессы и раньше. Теперь каждое официальное издание 30–40 % своего объема стало посвящать такого рода критике.

Обычно современные исследователи попадаются на удочку «революционной фразы» большевистских критических статей — ярлыки и ругательства в адрес оппонентов раздражают и возмущают, а суть изложения ускользает. Между тем, современникам такой способ полемики был привычен — это изобретение не только и даже не столько большевиков, им грешили все предреволюционные публицисты, отличаясь друг от друга лишь набором идеологических клише. Поэтому мне представляется полезным посмотреть, в чем по существу состоял смысл этой критики.

В поле моего внимания попали два наиболее авторитетных в 1922 г. коммунистических издания — «Под знаменем марксизма» (ПЗМ) и «Печать и революция» (ПиР) — и несколько сборников статей.

Начну с последних. Здесь главным героем всех нападок является все тот же проф. П. А. Сорокин, один из самых заметных авторов «Экономиста», «Экономического возрождения» и «Утренников». Основной мотив для критики — его теория экономического либерализма и «англосаксонская позиция», которая «защищала положение о самодеятельности, <о> личной инициативной работе интеллигенции „независимо от власти“ („Утренники“, с. 15)»[70]. Есть и более серьезное обвинение, адресованное не только Сорокину, но и его коллегам по «Экономисту» и Русскому техническому обществу, в том, что они «начали работать по доставлению <…> нэпману соответствующей идеологии. Сам он аполитичен, но эти остатки интеллигенции не были аполитичны…»[71] Замечу, что высылке подверглись многие члены общества и сотрудники журнала вместе с его издателем и редактором Д. А. Лутохиным (он был одним из немногих, кто вернулся в Россию спустя 5 лет, в 1927 г.).

Самой большой популярностью у критиков пользовался Л. П. Карсавин. Потому, наверное, что его концепция с научной точки зрения была уязвимее и слабее. Статья «Ученый мракобес» В. Ваганяна[72], ответственного редактора «ПЗМ», посвящена сразу нескольким работам Карсавина: «Введение в историю (Теория истории)», «О свободе» и «Noctes Petropolitanae». Ваганян показывает архаичность учения Карсавина, который со всей серьезностью рассуждает о том, что «история представляет собой постепенное развертывание абсолютного или бога», что

В качестве доказательства своей мысли он приводит пророчества Нострадамуса, иллюстрируя некоторые из них — якобы уже исполнившиеся — случаями из истории.

Научный метод с предсказательной силой «постфактум» — «открытие», способное удивить даже самого искушенного эпистемолога!

Этим же карсавинским работам, а также его книге «Saligia» посвящена статья «Философия как служанка богословия»[74] П. Ф. Преображенского, где не без помощи цитат показано, как Карсавин дискредитирует философское знание: гносеологию объявляет «лженаукой», «подобной в некотором отношении зверю, носящему имя „скорпион“»[75], «во славу единственно истинной, по его мнению, философской системы, которая имеет в своем основании идею совершенного Всеединства. Она [эта идея] дает твердое основание для учения о семи смертных грехах и даже оправдывает убийство несовершенного, чтобы вернуть его Всеединству <…> Поклонник Всеединства должен „убивать любя и любить убивая“ (Sal., 72)»[76].

После знакомства с такого рода рассуждениями язвительность критиков из коммунистических изданий становится более понятной и обоснованной: «Стать в истории попом, а в поповском ремесле — схоластиком, — нужно же быть действительным мракобесом!»[78] — «Такова уж судьба нашего поколения — призываешь на священную войну пророческими словесами, а выходит что-то близкое к кощунству…»[79]

Добавлю, что последней книгой Льва Платоновича Карсавина, опубликованной перед отъездом из России, была работа «Восток, Запад и русская идея». Здесь, кроме уже знакомых рассуждений мистико-православного содержания, встречаются неожиданные курьезы: дешевый популизм

и глубокомысленная нелепость, достойная психоанализа

Анализ работ, написанных Карсавиным с 1918 по 1922 г. в Советской России, позволил некоторым западным историкам сделать вывод о близости его мистической концепции к идеям раннего фашизма…[82]

С. Л. Франк, по его собственному признанию, «ближе всего стоит к взглядам, выраженным в указанной выше книжке Карсавина „Введение в историю“»[83]. Действительно, в рецензии на его работу «Очерк методологии общественных наук» некто Кривцов доказывает, что «основная ценность его книги <…> заключается в том, что такое обществоведение прямехоньким путем приводит к господину богу с седою бородою»[84]. В. В. Адоратский, спустя десять лет академик АН СССР, начинает разбор той же работы фразой, в которой заключен весь смысл последующей критики: