Потом сел и стал описывать, не упоминая имени Нерона, прошлую распутную жизнь, перечисляя неизвестные и неожиданные связи, не называя их участников. Однако всем было ясно, что главным действующим лицом здесь был император.

Затем он запечатал написанное и отправил Нерону.

Попросил снять бинты, выпил несколько бокалов вина из Фалерна и Альбы и твердой рукой вскрыл себе вены на ногах. Кровь быстро вытекала из его тела, и смерть пришла к Петронию как сон.

Судьбу Тразеи и его дочери Сервилии должен был решить сенат.

На заре одного августовского дня я увидел, как две вооруженные преторианские когорты окружили храм Плодородия.

У входа в сенат собралась группа людей в тогах, под которыми были спрятаны мечи. Было слышно, как центурионы отдавали команды подразделениям солдат, стоявшим на главном римском форуме и на форумах Августа и Цезаря, в то время как другие окружили базилики Эмилия и Юлия.

Сенаторы проходили в курию под их угрожающими взглядами.

Я знаю, о чем говорили обвинители. Коссуциан Капитон утверждал, что Тразея мешал всеобщему счастью, называл форумы, театры и храмы пустынями, собирал вокруг себя врагов Нерона, сына Аполлона, умножавшего славу Рима и установившего мир на земле. Тразея мечтал покинуть империю, и сенату не следует проявлять к нему милосердие. Смерть должна разорвать связь Тразеи с этим городом, который тот давно перестал любить и не хотел видеть.

Потом появилась Сервилия. Она упала перед алтарем Августа, целовала его ступени, плакала, клялась, что никогда не поклонялась нечестивым богам, не произносила кощунственных слов.

— В моих молитвах я просила только одного: чтобы мой отец, лучший из отцов, был спасен и тобой, Цезарь, и вами, лучшие мужи отечества.

Потом выслушали Тразею. Но кто из сенаторов прислушался бы к их словам, если здание сената было окружено вооруженными людьми? Тразею и Сервилию приговорили к смерти, но представили им право самим выбрать ее.

Коссуциан Капитон получил за свою обвинительную речь пять миллионов сестерциев.

Молодой квестор сообщил Тразее решение сената. Приговоренный удалился к себе комнату и протянул врачу обе руки, чтобы тот перерезал ему вены. Кровь потекла на пол.

Тразея сказал квестору:

— Я приношу эту жертву Юпитеру-избавителю. Смотри, юноша, и пусть боги опровергнут мое предсказание, но я полагаю, что тебе предстоит жить во времена, которые потребуют от твоей души много твердости. Так укрепи же ее достойными примерами.

В душе Сервилии, как и в душе ее отца, царил дух свободы. Она приняла смерть достойно. Так же, как Винициан и Корбулон.

Первый был разоблачен в Риме прежде, чем успел собрать несколько человек, решивших покончить с тираном.

Корбулон же, призванный Нероном, поверил похвалам, которыми император осыпал его в своем послании. Он отправился в Рим, оставив свою армию, бывшую его мечом и щитом. Когда генерал предстал перед Нероном, то был тут же окружен солдатами и получил приказ наложить на себя руки. Приставив свой меч к груди, он вскричал:

— Я заслужил это!

«Заслужил».

Каждый раз, когда я слышал, как Нерон произносил это слово, обагренное кровью генерала Корбулона, мне становилось тошно.

Я стоял в нескольких шагах от императора. Он ходил взад и вперед. Развевающаяся тога открывала его тощие ноги. Нерон был загримирован как актер или сильно накрашенная женщина. Волосы были завиты в локоны. Он разглагольствовал, как пьяный, перебирал кольца на руках, поглаживал лицо своей новой супруги Статилии Мессалины, мужа которой, консула Вестина, посмевшего взять ее в жены, он уничтожил. Вдова, которая пережила уже нескольких мужей и имела от них детей, что свидетельствовало о ее плодовитости, тут же согласилась сочетаться браком с убийцей ее предыдущего супруга. Потом Нерон подошел к Спору и Пифагору, с которыми также состоял в супружестве, причем первый исполнял обязанности жены, а второй — мужа, и стал кончиками пальцев ласкать им подбородок и шею.

Склонив голову, он говорил:

— Я превзойду величием самых знаменитых победителей греческих игр, — говорил он и возводил глаза к небу. — Я стану достойным величия Рима! Властитель рода человеческого затмит славу Александра.

И тут кто-нибудь — Тигеллин, или Сабин, или вольноотпущенники Эпафродит или Кальвия Криспинилла, которая занималась гардеробом Спора и развлечениями Нерона, — обязательно восклицал:

— Ты, Нерон, достоин быть богом!

Стыд и возмущение подступают к горлу, заставляют сжать зубы. Наклоняясь и отворачиваясь, я старался скрыть лицо, чтобы оно не выдало меня смертельной бледностью или пунцовой краснотой — гнев душил меня. Я упрекал себя за то, что снова встал на путь осторожности и трусости, приняв приглашение Нерона отправиться в Ахайю, Олимпию, Дельфы — города, где он пожелал выступать в качестве певца, актера и возничего.

Все города на греческом побережье Адриатики пообещали ему венки победителя во всевозможных играх и состязаниях, которые будут без перерыва следовать друг за другом.

Отказаться от этой поездки, ослушаться Нерона означало бы неминуемую смерть.

Все знали, что сопротивляться тирану можно, лишь убив его, и воля его столь же неукротима, как воля бога. Желаниям Нерона подчинялись даже тогда, когда он требовал наложить на себя руки.

Ни Тразея, ни Корбулон, ни ушедшие до них Пизон, Петроний и Сенека не пытались бежать, потому что каждый из них верил, что, подчинившись приказу императора, он, возможно, спасет жизнь своим близким, сохранит для них часть своего состояния и не попадет в лапы палачей.

До отъезда из Рима вслед за императорским кортежем, находившимся тогда в Беневенте в ожидании отплытия на большой греческий остров Керкиру, я узнал, что Антония, дочь императора Клавдия, которая отказалась выйти замуж за Нерона, убившего ее брата и сестру, тоже была принуждена к самоубийству. Это был ответ Нерона на ее отказ.

Итак, я отправился в Грецию в компании сенаторов, всадников, вольноотпущенников, жен императора, актеров, неронианцев и августианцев, преторианцев и тысяч рабов, которые погрузили на корабли статуи богов, ткани, одежды, съестные припасы и вина.

Нерон путешествовал не как император-завоеватель, а скорее, как восточный деспот, предпочитавший добиваться славы пением и музицированием. Он страстно желал получить венок победителя в Олимпии, в Дельфах — колыбели греческой цивилизации.

Когда мы прибыли на Керкиру, я увидел, как Нерон устремился на театральную сцену и начал декламировать стихи перед греческой толпой, встретившей его аплодисментами.

Я запомнил один стих:

Потом он пел и преторианцы, точно так же, как в Риме, жестоко расправлялись с теми, кто пытался покинуть театр раньше окончания представления: никто не имел права покидать трибуны. Неронианцы и августианцы давали зрителям сигналы к началу оваций. Толпа аплодировала, покорная и пугливая, и в то же время польщенная тем, что Нерон выступает для нее как простой комедиант. Она чувствовала, что Нерон хотел, чтобы его любили не за то, что он император, а потому, что он самый лучший, самый великий актер.

Я видел Нерона, льстившего судьям, как любой другой участник состязания. Видел его лицо, искаженное тревогой в ту минуту, когда он ждал оглашения результатов. Было стыдно смотреть на эту комедию, которую Нерон разыгрывал, в том числе и для себя самого. Временами казалось, будто он на самом деле боится, что судьи не дадут ему столь желанного венка. Выходит, он и вправду верил, что они судят исключительно его талант? Хотя всем было очевидно, что судья, отказавший ему в главной награде, уже не жилец!

Всем, как и мне, было известно, что покорность Нерону была единственным способом избежать немедленной смерти: всегда и во всем он должен быть первым.