Помпей вновь вступает в игру

В мрачные дни, предшествовавшие его бегству из Рима и изгнанию, отчаявшийся оратор валялся в пыли как перед Помпеем, так и перед Цезарем. Цицерон давно уже утратил веру в своего идола, однако все-таки не отказывался от него. Несмотря на явное участие Помпея в произволе, творившемся во время консульства Цезаря, Цицерон вопреки всему продолжал надеяться на то, что все будет хорошо и что великого человека удастся возвратить на путь законопослушания. Помпею со своей стороны было лестно ощущать себя покровителем Цицерона, и он даже снизошел до того, что посоветовал Клодию не заходить слишком далеко со своей вендеттой. Жест этот был наполнен известной долей патетики: в то время, когда популярность его находилась в состоянии свободного падения, когда его впервые в жизни освистывали, Помпеи усмотрел в почитании себя Цицероном любезное сердцу напоминание о старых добрых временах. Стремясь избавиться от сомнений и разочарования, он даже признался оратору в том, что сожалеет о собственной роли в триумвирате, — и откровение это охваченный волнением Цицерон немедленно разнес по всем своим друзьям. Безусловно, о нем узнал и Цезарь — и утвердился в собственном мнении о том, что Цицерону следует уйти. Помпеи, вынужденный выбирать между тестем и преданным другом, уступил, хотя и без особого желания. Когда гонения, направленные Клодием на Цицерона, достигли своего бурного максимума, смущенный этим Помпеи удалился в свою сельскую виллу. Отказавшись понять намек, Цицерон попытался найти его там. Привратник ответил ему, что никого нет дома. Помпеи, не имея сил на встречу лицом к лицу с преданным им оратором, ускользнул через заднюю дверь.

Когда Цицерон благополучно отправился восвояси, великий человек вновь погрузился в мрачные мысли — лживые уловки не гармонировали с его представлением о себе. К тому же он так и не приблизился к разрешению той немыслимой квадратуры круга, которая докучала ему после возвращения с Востока. Помпеи мечтал об уважении и восхищении равных и о высшей власти, на которую, по его мнению, имел право благодаря своим достижениям, — но не мог добиться того и другого одновременно. Теперь, сделав свой выбор, он обнаружил, что власть без любви имеет горьковатый привкус. Обиженный Римом, Помпеи обратился за утешением к жене. Он женился на Юлии, дочери Цезаря, по самым хладнокровным политическим соображениям, однако уже скоро безнадежно поддался ее юному обаянию. Юлия со своей стороны относилась к своему мужу с восхищением, которого ему так не хватало в жизни. Поддавшись взаимной страсти, пара начала все больше и больше времени проводить за городом — в своем любовном гнездышке. Сограждане Помпея, по воспитанию своему не привыкшие к проявлениям супружеской привязанности, фыркали с похотливым неодобрением. Назревал скандал. В недовольстве общества Помпеем начинало сквозить презрение.

Никто не мог оказаться более чувствительным к подобной перемене ветра, чем Клодий. У него был отличный нюх на чужие слабости, и в голову его начинала приходить такая мысль: а не окажется ли Помпеи, при всей своей блестящей репутации и верных ветеранах, колоссом на глиняных ногах? Предположение было слишком соблазнительным, чтобы воздержаться от его немедленной проверки. Ясно сознавая, что ничто не может оказаться более неприятным для Помпея, чем новые нападки на его восточное уложение — вопрос, в конечном счете, вынудивший его заключить судьбоносный альянс с Крассом и Цезарем, — Клодий попытался немедленно ухватить триумвира за глотку. Царевич Тигран, сын царя Армении, все еще находился в Риме в качестве заложника спустя восемь лет после того, как отец передал его Помпею в качестве гарантии своего примерного поведения. Клодий не просто выкрал царевича из-под носа великого человека, но, умножая наносимые Помпею оскорбления, посадил его на борт корабля, чтобы отправить домой в Армению. Когда Помпеи попытался вернуть своего заложника, его сторонников перехватили по пути и избили. Истеблишмент, явным образом не желавший занимать сторону Помпея, наслаждался зрелищем его бессильной ярости. Именно на такой исход и рассчитывал Клодий. Хотя банды его бесчинствовали на улицах города, сам он купался в свете одобрения сенаторов.

Не стоит думать, что Клодий, располагая возможностью унизить врага, нуждался в каком-либо поощрении. Как было прежде с Цицероном, так и теперь, имея дело с Помпеем, он чуял запах крови. Банды его, естественно, впали в ярость готового к убийству хищника. Когда бы несчастный Помпеи ни появился на Форуме, его немедленно приветствовали градом насмешек. Дело отнюдь не было пустяковым. Один из самых древних законов Республики приравнивал выкрикивание оскорблений к убийству. В свете подобных традиций Клодий наносил Помпею смертельные оскорбления, и полководец реагировал соответствующим образом. Ему еще не приходилось бывать объектом подобных насмешек. Питаемое им к жене чувство становилось особым поводом для веселья. «Как зовут обезумевшего от похоти полководца? — вопил Клодий. — Кто прикасается пальцем к виску?»… И после каждого вопроса движением складок тоги он давал знак толпе, и бандиты его заученным хором дружно орали: «Помпеи!»[191]

«Кто прикасается пальцем к виску?» Чтобы человек, застигнутый в женской одежде, мог обвинять величайшего среди полководцев Рима в изнеженности, необходим был изрядный запас наглости. Тем более когда окружение Клодия все больше и больше увязало в скандалах на сексуальной почве. Марк Антоний после интриги с Курионом начал «принюхиваться» к любимой жене Клодия Фульвии, попирая тем самым все кодексы дружбы, что скоро заставило их перейти к угрозам убить друг друга. Свою триумфальную победу в суде над Гибридой Марк Целий отпраздновал тем, что арендовал у Клодия роскошные апартаменты на Палатине. Там он и познакомился с Клодией. Остроумный, симпатичный и знаменитый ритмом своей жизни Целий оказался героем романа вдовицы. Честолюбивому Целию не нужно было никаких дополнительных соображений, чтобы вступить в близкие отношения с представительницей семейства Клавдиев, а Клодия, только что похоронившая мужа, явно нуждалась в утешении. Впрочем, ее личный стиль траура не мог вызвать ничего другого, кроме поднятых в удивлении бровей. Дела этой знатной дамы оставались предметом постоянного интереса римских сплетников, как и постоянной темой оскорбительных лозунгов на Форуме. Однако, что бы там ни орали против него самого и сестры, Клодий всегда мог заглушить недовольные голоса. Обвинения в аморальности только подталкивали его к еще более откровенным выходкам. Разъяренное ханжество сограждан лишь увеличивало в его глазах степень забавности всего происходящего. Посему обвинения Помпея в распутстве не прекращались.

Конечно же, Клодий не был бы Клодием, если бы смог отказать себе в удовольствии проверить, насколько далеко ему будет позволено зайти. В августе, когда Помпеи пересекал Форум, направляясь на заседание Сената, из храма Кастора донесся лязг металла о камень. Один из рабов Клодия преднамеренно уронил кинжал. Помпеи, полагавший, что жизни его грозит опасность, немедленно вернулся домой и забаррикадировался за входной дверью. Банды Клодия преследовали его и остались караулить снаружи. Трибун угрожал обойтись с Помпеем таким же образом, как с Цицероном: захватить его дом, сравнять с землей и соорудить на его месте храм Свободы. В отличие от Цицерона Помпеи не ударился в бегство, однако оказался в блокаде, не имея возможности выйти из дома, — потрясающий оборот судьбы для величайшего деятеля Республики. И вновь Сенат наблюдал за происходящим, пребывая в самодовольном удовлетворении. Красе, с которым Клодий постарался сохранить превосходные отношения, естественным образом разделял общее блаженство. Ну а для Клодия это было мгновение пьянящего, немыслимого триумфа. Защитник аристократии, покровитель трущоб, он казался себе правителем Рима.

Однако мгновение это оказалось недолгим. Исчерпав до предела возможности, предоставляемые уличным насилием, Клодий проложил путь, которым уже приготовились пройти другие. В декабре 58 года истек срок полномочий Клодия. Одним из новых трибунов оказался грубый и жесткий сторонник Помпея Тит Анний Мил он. Побуждаемый к действиям своим патроном, Милон официально обвинил Клодия в использовании силы, причем более справедливого обвинения на свете еще не существовало. Обратившись к своему братцу Аппию, являвшемуся в тот год претором, Клодий сумел замять дело, после чего отдал приказание своим бандитам в отместку ограбить дом Милона. Однако новый трибун, полагавшийся на неисчерпаемые средства Помпея и понимавший, что может считать себя покойником, если не ответит на насилие силой, отказался подчиниться запугиванию. Он стал нанимать собственные отряды, укомплектованные не как у Клодия — корыстными «любителями» из трущоб, а хорошо вооруженными и обученными тяжеловесами из поместий Помпея, прикупая к ним гладиаторов, чтобы укрепить ряды сталью. Монополия Клодия на уличные бесчинства немедленно завершилась — и это был вызов, на который прежний трибун ответил с вполне предсказуемым рвением. Война банд день ото дня приобретала все больший размах. Скоро она сделалась настолько жестокой, что все правительственные учреждения на Форуме, включая суды, были вынуждены прекратить работу. Ежедневно все общественные заведения Рима заполняли приливы и отливы анархии.