Они на минутку приостановились чуть в стороне от разваленных шалашей, ближе к тому, в котором лежал заваленный ветками Апполонов.

— Ему уж ничего не нужно, — тихо сказал Ратников как бы в оправдание.

— Не пойму, почему немец никого не привел сюда, — Быков пожал плечами.

— Может, уж и приводил.

— Да нет вроде, все как есть.

— А если так: пришли, нас уже нет. И как приманку оставили: мол, может, клюнут. — Ратников замер на полуслове, прислушался. — Слышишь? Катер, кажется.

— Мотор работает. Давай ходу в лес.

Еще с четверть часа они бежали без передышки, потом пошли скорым шагом — оставалось недалеко до новой стоянки.

— Чемодан-то немец, может, не зря прихватил, — говорил на ходу Ратников. — Детишкам на молочишко в нем было. Черт их поймет: взял да и мотанул с ним. На всякую войну наплевал...

— Вряд ли: дисциплина у них железная.

— Ржавое железо. Со шкипером на барже охранники плавали. Знаешь, чем занимались? Воровством и спекуляцией — муку продавали. А тут — перед глазами блестит, хватай только...

— Шкипер тоже руки нагрел? Локти небось кусает: вор у вора дубинку упер.

— Если жив, может, и жалеет.

— По мне, лучше бы немец сразу его...

— Напрасно ты, — поморщился Ратников.

— За что ты защищаешь его, никак не пойму. Может, это я загубил все? Или ты?

— Да дался он мне, твой шкипер! — рассердился Ратников. — За что, спрашиваешь? Не его, сволочугу рыжую, жалею, — Машу!

Быков притих, шел молча, что-то, видимо, обдумывая, затем сумрачно произнес:

— Знаю, все равно Апполонов не выжил бы. Может, и лучше, что отмучился... А как простишь?..

— Будет об этом, — сказал Ратников. — О другом надо думать. Ракета над селом, катер в дозор вышел — услышали, значит, нас немцы. Это уж точно.

В лесу уже совсем стемнело. Сзади, за спиной было чуть серее — свет исходил от моря, и оттуда же все отчетливей доносилось шмелиное гудение двигателя; вдоль побережья шел сторожевой катер. Но Ратникова и Быкова теперь это не беспокоило — слишком далеко ушли они от берега, углубились в лес. Теперь, на ночь глядя, немцы вряд ли рискнут устраивать погоню. Усилят посты, охрану, приведут все в готовность, но ночью в лес не сунутся — слишком опасная это затея, да и безнадежная почти. А уж утром зато все кругом прочистят, ни кустика не пропустят.

Через несколько минут впереди, чуть слева, раздался легкий шорох и следом осторожный голос Маши:

— Товарищ командир! Это вы идете, товарищ командир?

— Мы, Машенька, мы, — ответил Ратников, обрадовавшись, что так удачно вышли к стоянке. Сказал счастливо Быкову: — Ну, боцман, тебе бы флагманским штурманом быть: надо же, как на маяк вывел.

— Я уже целую неделю в этих джунглях, — засмеялся устало Быков. — Освоился...

— Как вы здесь? — спросил Ратников, угадывая Машу в темноте и подходя к ней. — Что шкипер?

— Помирает. Знобит его, все укрыть просит. Костер бы.

— Нельзя костер, опасно.

— Нельзя, — согласилась она. — По-моему кто-то приходил на нашу прежнюю стоянку, к шалашам. Будто бы различала я голоса. И выстрелы я слышала, там, где село. Только тихие, как игрушечные.

— Это мы там немножко поработали. Где шкипер? Темнотища, ничего не разглядишь.

Маша подвела их к кусту, под которым лежал шкипер, укрытый тряпьем. Ратников склонился над ним, позвал потихоньку, но тот не отозвался.

— В беспамятстве, должно быть, — зябко произнесла Маша. — Холодно. Я уже все собрала, что можно, даже ноги ему травой завалила. Все потеплее.

Небо над лесом висело совсем черное, слитое с ночью. Ни единой звездочки не проглядывалось. Только время от времени вдали, над морем, появлялся расплывчатый луч прожектора, шарил в вышине, точно пытался отыскать что-то среди облаков, и опять пропадал.

— С катера прожектор, — заметил Быков. — Теперь до утра не угомонятся... А знаешь, старшой, все-таки немцы приходили на стоянку, — сказал он неожиданно.

— С чего ты взял? — насторожился Ратников.

— Лаз в шалаш вроде бы немножко расширен был. По-моему, они пошарили-пошарили поблизости и ушли.

— Чего же ты там молчал?

— Сомневался. Беспокойство не хотел вносить. А вот как Маша сказала, что голоса вроде слышала, так я сразу и понял: были. И еще одно точно понял: собак у них нет.

— Похоже, — раздумчиво согласился Ратников. — Так, за здорово живешь, не отцепятся, конечно...

— Господи, и так столько напастей, — с отчаянием проговорила Маша, — а тут еще дождик начинается.

— Это уж действительно ни к чему! — расстроился Быков. — Все шишки на голову. Черт те что!

Дождик поначалу легонько, как бы ощупью пошелестел в листве, потом зашумел настойчивей, сердитей. Пронесся по лесу ветер, раскачивая деревья, подвывая в намокших ветвях, сшибая с них опадающие ливнем холодные капли. Вскоре и ветер и дождь загудели плотнее, вместе набирая силу, точно взбесились, все стало тут же мокро, похолодало разом, и негде было укрыться, найти спасение от напористого, пронизывающего ветра, хлестких потоков дождя.

Шкипер лежал на носилках ничем не защищенный, и Ратников, сам вмиг промокший до нитки и озябший, представил, как по лицу его хлещут дождевые струи, ручейками стекает вода и обессиленное тело немеет под мокрым насквозь тряпьем.

В сплошной темноте ничего нельзя было разобрать, как ни приглядывайся, но и стоять так, без действия, без движения под холодным ливнем становилось нестерпимо.

— Маша, где топор? Давай скорее топор! — крикнул он, и когда она подала ему, он вздрогнул, ощутив скользкое топорище на ладони: «Вот им немец и ахнул шкипера...» И, обозлившись, бросил в темноту: — Боцман, надо навес, иначе закоченеем до утра. Как при всемирном потопе хлещет!

Кое-как, почти на ощупь, они соорудили нечто наподобие навеса, затащили под него шкипера, залезли сами, дрожа от холода, тесно прижавшись друг к другу. Но капли стали тут же просачиваться, падать сверху все чаще и чаще, потом сразу в нескольких местах полило, и Ратников стянул с себя прилипшую, отяжелевшую рубашку и укрыл шкипера. Он чувствовал ладонями, как вздрагивают Машины плечи, — она приткнулась к нему, словно ребенок, ищущий защиты, — растирал их, стараясь угреть, и этими движениями обогревался и сам.

— В такой ливень немцы не сунутся на поиски, — сказал Быков. — Так что объявляется отбой, всем отойти ко сну. — Пошутил: — Только перекройте, пожалуйста, душ.

Ратников понял: Быков сказал это для Маши, чтобы хоть об этом не беспокоилась она, и был ему благодарен за такую заботу.

— До отбоя полагается вечерний чай, — в тон ему пошутил Ратников. Достал из мешка еду, на ощупь влил шкиперу в рот глоток самогона, Машу заставил капельку отглотнуть, понемножку приложились и с Быковым. Разломил хлеб, сало топором тронуть не решился, но больше разрезать было нечем, и он рвал его на части пальцами.

Так они сидели, прижавшись мокрыми телами, отдавая друг другу тепло и молча прислушиваясь к шуму дождя и леса, ели раскисший хлеб с салом. Казалось, не будет конца этой долгой ненастной ночи и солнце уже никогда больше не взойдет и не нагреет насквозь продрогшую землю.

— Не выберемся мы отсюда, — всхлипнула тихонько Маша. — Немцы кругом... и этот холод. Не выберемся, товарищ командир, пропадем.

Ратников почувствовал, как она еще доверчивей прильнула к нему, точно эта гибель уже подступала к ней, и, чтобы хоть как-то успокоить ее, ободрить, сказал:

— Ничего, Машенька, выкрутимся. Я в такой переплет попал недавно, и сейчас не пойму, как вывернулся. Но вот живой же, даже не раненный ни разу. А с танками сойтись пришлось — не с этими курортниками. И ничего. — Ратников, успокаивая ее, убаюкивая чуть раскачивающимися движениями, и сам не заметил, как стал рассказывать о себе. Он как бы заново переживал те недолгие часы, когда удерживал плацдарм со своими ребятами, их гибель и гибель Панченко, те самые горькие минуты, когда его тащили за танком со связанными руками, а потом, точно сквозь строй, прогнали через толпу гогочущих немцев, высыпавших поглумиться над ним... — А потом — плен, концлагерь, ну и ваша баржа-спасительница, — заключил он. — Но ведь выкрутился.