Пограничники слушали старшего лейтенанта молча. И также молча каждый облюбовал для себя место на островке. Закурдаев, прежде чем улечься, взял за руку Борьку.

— Устраивайся, крестник, под боком, — сказал он.

А к Сорокину подсел Зубков.

— И вы, товарищ старший лейтенант, тоже отдохните. А я посижу, послушаю тишину, — сказал он.

— Хорошо, — не стал возражать Сорокин и взглянул на часы. — Через два часа поменяемся ролями.

Зубков кивнул. Но дал поспать Сорокину ровно на час больше. А когда тот, проснувшись и снова сверив время, недовольно покачал головой, объяснил:

— Общий подъем во сколько намечали, во столько и сделаем. А мне и часа подремать хватит.

— Командир не просыпался? — спросил Сорокин.

— Было. Пить просил, — ответил Зубков и, подложив под голову вещмешок, сразу же уснул, как сраженный наповал.

А Сорокин окунул голову в воду, освежился, достал карту. И чем больше и пристальней он изучал обстановку, тем тверже приходил к убеждению, что идти к своим без предварительной разведки слишком рискованно. Островок в болотистом лесу, так гостеприимно приютивший их, был поистине последним спокойным пристанищем на их пути к фронту.

Когда бойцы проснулись, Сорокин посадил группу и объяснил очередную боевую задачу:

— Дальше без разведки нам не пройти. И, уж во всяком случае, командира не вынести. Действовать будем в широкой полосе. Сразу по трем направлениям. Пойдем на Трехозерск, на Силино и на Дубняки. Самое ответственное направление — Трехозерск.

Сразу встали Зубков и Закурдаев. Сорокин посмотрел на них и сказал:

— Хорошо, старшина. На Трехозерск пойдете вы. Впереди у вас железная дорога, это очень серьезный объект. Вполне возможно, что немцы его охраняют. Поэтому постарайтесь узнать все: где посты, когда меняются. Ваше направление будет обходным справа.

— Понял, — повторил Зубков.

— Самое прямое направление на Силино, — продолжал Сорокин. — Может, нам и повезет. Вы, товарищ Бугров, пойдете в этом направлении.

Бугров, услышав приказ старшего лейтенанта, буквально вскочил на ноги.

— Есть идти в направлении Силино, — отчеканил он.

— Заходить в село совершенно необязательно, — уточнил Сорокин. — Но именно в этом направлении лежит прямой путь к фронту. Уверен, что на сей раз у вас все будет в порядке.

Видя, что Сорокин до сих пор не назначил в разведку Закурдаева, поднялись и встали рядом с ним Сапожников и Елкин. Но Сорокин жестом дал им понять, что они останутся возле капитана.

— Третье направление — на Дубняки — разведаешь ты, Григорий, — продолжал Сорокин, обращаясь к Закурдаеву. — Маршрут трудный, по открытой местности, через поля. Поэтому пойдешь снова вместе с Борисом. На открытом месте он тебе поможет, Борис пойдет без оружия. И на сей раз уж никаких сюрпризов. Впрочем, это касается всех. Оружие применять только в самых крайних случаях. При обнаружении и вынужденном отходе сюда не возвращаться. Нам с раненым командиром, в прифронтовой полосе, не уйти. Задача ясна?

— Ясна! — ответили все четверо.

— В таком случае, выступайте немедленно. В нашем распоряжении остаток дня и ночь. Вас ждем до девяти утра. В девять понесем командира без разведки. Другого выхода у нас нет.

Закурдаев проверил содержимое Борькиных карманов и дружелюбно кивнул ему:

— Пошли, крестник.

Следом за ними ушли Зубков и Бугров. На островке стало тихо. И тогда вдруг раздался слабый голос капитана Колодяжного:

— Сколько отсюда до фронта, Николай?

Сорокин обернулся к капитану:

— Как вы себя чувствуете, Антон Семеныч?

— Еще не умер, — спокойно ответил Колодяжный. — Так где мы? Где фронт?

— До фронта осталось два–три перехода, — доложил Сорокин. — Я послал разведку…

— Я знаю, слышал, — сказал Колодяжный. — Правильно сделал.

— Утром двинемся. За день до фронта доберемся. А ночью через фронт махнем.

— Не это наша главная задача, Николай, — снова сказал Колодяжный, и голос его с каждым словом звучал все тверже и тверже.

Сорокин насторожился.

— Мы не просто должны идти. Мы обязаны по пути нанести врагу максимальный урон, — продолжал капитан. — Бить его, где только можно и как можно. Уничтожать его технику. Рвать его связь. И если даже при этом всем нам придется погибнуть, никого из нас это не должно останавливать. Максимальный урон фашистам!

— Понял, Антон Семеныч! — отчеканил Сорокин и привстал на колени.

— А если понял, то так и действуйте. А меня оставьте здесь, — почти приказал Колодяжный.

— Что вы, Антон Семеныч! — опешил Сорокин.

— Так надо, Николай. Так будет лучше и для дела, и для меня, — тише, но твердо сказал Колодяжный.

— Не можем мы вас оставить, Антон Семеныч! — взмолился Сорокин. — Я первый не смогу. Да и бойцы меня не послушают. Сами вы нас учили товарища в беде не оставлять. А вы наш командир…

— Я тебя как друга прошу: если хочешь, чтоб я остался живым, — не дал договорить ему Колодяжный, — оставь меня. А потом вернетесь за мной. Здесь тихо. Немцы сюда не полезут. Я вас дождусь…

— Не просите, Антон Семеныч, и не уговаривайте, — -решительно ответил Сорокин. И добавил: — А прикажете — ни я, ни бойцы наши этот ваш приказ не выполним.

— Зря упрямишься, — сказал Колодяжный. — Меня все равнение донесете. А из–за меня и дела не сделаете, и сами погибнете…

***

Пройдя с километр, Зубков остановился. Прямо перед ним рос могучий, обхвата в полтора, дуб. Старшина послушал доносившиеся с разных сторон звуки, осмотрелся и полез на дуб. Местность перед ним открылась как учебная панорама. Далекие и близкие дымы, зеленое марево леса., с большими и малыми впадинами на месте болот, две прерывающиеся нитки дорог слева по ходу его движения и аккуратная насыпь железнодорожного полотна справа. До железной дороги было километров пять, и еще километра два до полустанка, на котором стояли составы. Он видел зеленоватые и кирпичные вагоны, выглядевшие не больше спичечных коробков, и черные, попыхивающие дымом и паром паровозы. На полустанок ему идти было ни к чему. Он наметил путь правее, выбрал ориентиры и слез с дерева. Там, наверху, он совершенно четко слышал гул и отдельные выстрелы артиллерии. Они доносились и справа и слева. Видны были по черным дымам и места разрывов снарядов. Здесь же, под густыми кронами деревьев, все. звуки сливались в один шум, очень похожий на раскаты далекого грома. Зубков прислушивался к этим раскатам, и душа его радовалась. Старший лейтенант Сорокин был прав: фронт дышал где–то уже недалеко. А то, что гремело не по всему горизонту, а лишь на отдельных участках, это можно было объяснить просто: в сильно заболоченном районе войска ни наступать, ни обороняться иначе как на определенных направлениях и не могли. Впрочем, их группе это сейчас было только на руку.

Зубков двигался по лесу бесшумно и быстро. И уже не доходя до железной дороги километров двух, услыхал шум поезда. Он надвигался с запада и катился на восток. На какое–то время затих. А потом вдруг послышался уже с востока. Но еще раньше, там же на востоке, в направлении полустанка раздалось несколько мощных глухих взрывов. Было похоже, что полустанок бомбят. А невидимый Зубкову поезд, только что спешивший туда с запада, теперь пятился назад…

Так все оказалось и на самом деле. Зубков еще издали через просветы деревьев увидел стоявшие на пути платформы, на них машины, орудия и что–то старательно укрытое зеленым брезентом. Зубков пополз дальше. Нашел на опушке густой куст и затаился в нем.

В голове состава, как змея, шипел паровоз. Завыл мотор машины. И вдруг раздалась громкая и четкая команда на немецком языке. Зубков мгновенно сориентировался. В конце состава солдаты стаскивали с платформы полуобуглившуюся машину. Их было шестеро, и седьмой старшим. Солдаты старались. Старший кричал. В конце концов им удалось столкнуть машину на землю. И опять старший что–то скомандовал. Солдаты тоже спрыгнули с платформы на насыпь и парами — один справа, другой слева — пошли вдоль состава. По некоторым едва заметным признакам Зубков определил, что состав, хотя его успели быстро вывезти с полустанка, все же попал под бомбежку. А точнее — под обстрел наших самолетов. В стеклах кабин тут и там виднелись белые пулевые пробоины, борта машин и платформ расщеплены пулями.