— Другие могут вынудить меня к этому.
— Власти вашего высокопреосвященства хватит на то, чтоб одолеть их. Вот еще одна причина, почему я обратился именно к вам. Долгие века мне пришлось ждать встречи с такой личностью на крутом переломе истории…
Котенок подобрался наконец к пергаменту, потянулся к нему лапкой. Пергамент раскрутился, зашелестел, покатился. Котенок, совершенно очарованный, принялся прыгать вокруг. Глаза Ришелье потеплели.
— У вас никогда прежде не было покровителя?
— Лишь однажды, монсеньор, — признался Лейси со вздохом. — Лет через триста после моего рождения, в Египте.
— Расскажите подробнее.
— Как многие финикийцы — к тому моменту я вернулся в свое первичное отечество, — я нанялся на корабли фараона Псамметиха. Вы, возможно, читали о нем у историка под именем Псамметикус. Ему выпало быть сильным и одновременно мудрым, как и вам, и стать человеком, спасшим свою страну от несчастий и вернувшим людям чувство безопасности. Я не планировал ничего, кроме как исчезнуть обычным порядком, когда придет срок. Но случилось еще и так, что фараон жил долго и правил более пятидесяти лет. А я… что ж, я занимал хорошее положение, а когда моя первая жена-египтянка умерла, я женился во второй раз, и мы были… как сказать… необыкновенно счастливы. И я медлил с исчезновением, пока фараон не разоблачил меня в подделке признаков старения. Убедил меня открыться ему и взял под свое крыло. Для него я стал неприкосновенным избранником богов для неведомой, но, очевидно, высокой цели. Он разослал гонцов во все пределы своего государства и за границу, насколько это было возможно, пытался найти других бессмертных. Ничего не вышло. Как я уже говорил вам, люди, подобные мне, крайне редки.
— Что было потом?
— Псамметих скончался. А его сын Нехо, который унаследовал трон, невзлюбил меня. Не могу сказать, что возненавидел, — зато жрецы и придворные в большинстве своем ненавидели меня люто, видя во мне угрозу своему положению. Становилось ясно, что при дворе я долго не протяну: не помогли бы интриги — подослали бы наемного убийцу. В то же время фараон никак не соглашался отпустить меня на все четыре стороны. Наверное, побаивался: кто знает, на что я способен?.. По счастью, пошли разговоры о том, чтобы собрать финикийский экипаж и попытаться обогнуть Африку. Я использовал остатки своего влияния в поддержку этого начинания и для того, чтобы принять в нем участие. Мол, бессмертный может оказаться незаменимым в плавании по дальним морям и странам. — Лейси пожал плечами. — При первом удобном случае я выпрыгнул за борт и перебрался в Европу. Признаться, мне так и не удалось узнать, добилась ли экспедиция поставленной цели. Геродот утверждал, что да, но ведь сообщаемые им сведения зачастую недостоверны…
— И, разумеется, — произнес Ришелье, — все записи о вашем пребывании в Египте давно обратились в прах, даже если ваши враги не уничтожили их намеренно. Да и читать иероглифы мы все равно не умеем.
— Поймите меня правильно, монсеньор, — подчеркнул Лей-си как мог настоятельно, — я редко бывал в присутствии великих. Псамметих, король Артур, ну еще двое-трое, притом мельком, и вот сейчас ваше высокопреосвященство. Издали я, конечно, видел многих, но именно издали, из толпы. Почти всегда получалось, что разумнее оставаться в тени. И кроме того, я же просто старый мореход — что особенного я могу предложить? — Еще энергичнее: — Только свои воспоминания. Подумайте, что они значили бы для ученых. А если с вашей помощью, мой повелитель, я привлеку на нашу сторону других бессмертных — подумайте, какое значение это могло бы иметь для вас… и для Франции.
Вновь воцарилась тишина, если не считать ветра, бормотания реки, тиканья часов и шуршания пергамента, с которым забавлялся котенок. Ришелье размышлял, Лейси ждал. Наконец кардинал нарушил молчание:
— Так чего вы, собственно, от меня хотите?
— Я говорил уже, монсеньор! Вашего покровительства. Какого-нибудь места у вас на службе. Открытого объявления о том, кто я и что я, с обещанием, что и другие подобные мне могут без опаски пристать к той же гавани.
— Сюда же сбегутся жулики со всей Европы!
— Если вашим ученым не по силам разоблачить их, это сделаю я. Я знаю, какие ставить вопросы.
— М-м… надо полагать, знаете.
— Довольно будет примерно наказать нескольких самозванцев, и столпотворение окончится. — Лейси замялся. — Не то чтобы я взялся заранее предсказать, на что похожи другие бессмертные. Я уже упоминал, что мой Макмагон — неотесанный тип. Другая, в ком я вполне убежден, была проституткой — а то и сегодня проститутка, если не погибла. Каждый выживает; как умеет…
— Но могут встретиться и достойные люди, исполненные покаяния. И даже святые в полном смысле слова, — возможно, отшельники?.. — На мгновение тон Ришелье стал мечтательным, затем вновь посуровел. — Значит, вы не искали покровителей со времен того египетского фараона, то есть в течение более чем двух тысяч лет?
— Я говорил вашему высокопреосвященству — столетия научили меня осмотрительности.
— Почему же теперь вы решили ослабить бдительность?
— Отчасти благодаря вам, — ответил Лейси без запинки. — Вашему высокопреосвященству приходится выслушивать много лести. Мне нет нужды детально повторять то, что не лесть, а сущая правда. Впрочем, об этом я тоже уже говорил. Но одних ваших личных достоинств было бы еще мало. Смею также надеяться, что и время сейчас подходящее.
Пергамент подкатился к ножке величественного кресла и застрял, не поддаваясь новым наскокам котенка. Тот обиженно мяукнул. Ришелье посмотрел вниз и слегка потянулся к зверьку. Лейси вскочил на ноги.
— Если монсеньеру угодно…
Подхватив котенка, капитан подал его кардиналу. Ришелье принял пушистый комочек обеими руками и положил на колени, туда, где раньше лежал пергамент. Лейси с поклоном вернулся на место.
— Продолжайте, — приказал кардинал, поглаживая своего любимца.
— Я следил за ходом событий со всем вниманием, какое доступно тому, кто находится в их гуще, — заявил Лейси. — Я читал книги и слушал лекции философов. Слушал и простых людей с их природно острым умом. Я много думал. Бессмертие — одинокая участь, монсеньор. Времени на размышления хоть отбавляй… И вот что мне сдается. На протяжении последних двух-трех веков на мир надвигается великая перемена. Не возвышение или падение очередной империи, куда серьезнее. Перемена, сопоставимая с превращением мальчика в мужчину или даже личинки в бабочку. Смертные это тоже чувствуют. И говорят о Возрождении, начавшемся примерно через тысячу четыреста лет после Спасителя. Однако мне дано понять происходящее точнее. Далеко ли мог разослать своих гонцов фараон Псамметих? И много ли было тогда людей, кто хотя бы понял подготовленный мной вопрос, а не просто съежился в невежественном испуге? А ведь Псамметих был самый могущественный властитель своей эпохи. И те, кто являлся после него, — греки, римляне, византийцы, персы, да и все прочие, — сильно ли они отличались от египтян в своих знаниях и своих возможностях? Правда, я не сталкивался больше с правителями, которым мог бы довериться, но и не готовился к такой встрече и не искал ее. Не искал в течение многих, многих веков.
Сегодня, — закончил Лейси, чуть переведя дух, — люди плавают вокруг света. Сегодня они знают, что земля — шар. Открытия Коперника и Галилея… — Кардинал чуть заметно нахмурился. — Так или иначе, люди постигли удивительные вещи. Европа совершила прорыв в новое полушарие. И здесь, дома, впервые с самого падения Рима, у нас вновь появляются хорошие дороги, и можно быстро и почти без риска преодолеть сотни лиг — можно будет и тысячи, как только кончится война. А важнее всего, пожалуй, то, что у нас теперь есть печатный станок и с каждым годом множится число тех, кто умеет читать и к кому можно обратиться. Теперь наконец у нас есть возможность объединить всех бессмертных!..
Пальцы Ришелье продолжали играть с котенком, от довольства впадающим в дрему, — но брови кардинала опять поползли вниз.