Никто не проснулся, а о стражниках в таком маленьком, унылом гареме не могло быть и речи. Алият касалась стен кончиками пальцев, нащупывая дорогу, пока не добралась до заветного коридора. Нет-нет, бежать нельзя, не к чему подымать шум. Нити занавеса скользнули вокруг нее змеями. За окном сияли звезды, сквозь оконный проем дышал прохладный ветерок из пустыни. Сердце колотилось отчаянно. Алият стащила с себя сорочку, отшвырнула ее в сторону.

Он пришел. Она впилась пальцами ног в грубую ткань ковра.

— Алият, Алият! — эхом отдался в ушах его хриплый шепот.

Боннур споткнулся, опрокинул табурет. Алият гортанно засмеялась, скользнула к нему и пропела:

— Я знала, что ты придешь, возлюбленный…

Его руки сомкнулись вокруг нее. Она впилась пальцами ему в плечи, притянув к себе изо всех сил. Язык ее метнулся к его губам. Он опрокинул ее навзничь, и они вдвоем оказались на, ковре. Она еще успела подумать: надо бы позаботиться, чтоб не осталось синяков. Боннур сладко застонал, и ее голос вторил ему.

Вспыхнул фонарь.

— Полюбуйтесь! — проскрежетал Забдас.

Боннур скатился с Алият. Оба сели, отпрянули друг от друга, кое-как поднялись. Фонарь в руке у Забдаса ходил ходуном, и по стенам метались огромные вычурные тени. Алият видела мужа по частям — то белки глаз, то нос, то слюнявые пеньки зубов, то морщины. Он буквально источал ненависть, а справа и слева стояли двое его сыновей с мечами в руках. Клинки блестели.

— Мальчики, схватить их! — заорал Забдас. Боннур дрогнул и вскинул руки, как нищий.

— Нет, хозяин, мой господин, о нет!

Забдас задумал это с самого начала, сообразила Алият. Не собирался он никуда ехать ни с каким караваном. Троица ждала в соседней комнате, притушив огонь; он был уверен в том, что ждет не зря. Теперь он избавится от меня и приберет к рукам мое имущество в убеждении, что даже ифриту или иному воплощенному во мне злому духу не увернуться от наказания за супружескую измену.

Некогда она бы только приветствовала приход конца. Но многолетняя усталость вдруг перегорела, от покорности не осталось и следа.

— Боннур, сражайся! — отчаянно призвала она. — Иначе нас увяжут в мешки, и народ забьет нас камнями до смерти! Или ты не мужчина? Спаси нас!

Алият подтолкнула юношу, он взревел и ринулся вперед. Сын Забдаса взмахнул мечом, но неумело — и промахнулся. Боннур перехватил его одной рукой, а другой нанес удар кулаком. Удар пришелся по носу, раздался хряск. Сцепившиеся противники едва не задели Алият, окропив ее кровью. Второй сын Забдаса неуклюже обходил их кругом, боясь нанести удар брату. Она отскочила.

Забдас заступил дверь, но Алият выхватила фонарь из слабых рук старика и швырнула на пол. Разлившееся масло полыхнуло желтым пламенем. Забдас взвизгнул — огонь лизнул его лодыжку.

Алият нагишом проскочила по коридору, по лестнице, по переулку на призрачно сереющие меж слепых стен улицы.

Когда караван готовится к отправке, Филиппинские ворота не закрывают на ночь. Если вести себя осмотрительно, двигаться медленно и держаться в тени, стражники у ворот могут и проглядеть ее.

О Боннур! Но сейчас нельзя позволить себе ни слезинки, ни вздоха о нем — если только ей дорога собственная жизнь.

Те в караване, кто решил оглянуться, могли заметить, как первые лучи солнца коснулись башен Тадмора. Плодородная долина кончилась, впереди развернулась степь; а небо все светлело, пока последние звезды не угасли на западе, там, куда держал путь караван.

В тот день они почти не встречали следов человека. Небозабад, срезая путь, свернул с римского тракта в пустыню, на узкую тропу, пробитую многими поколениями караванщиков. У грязного озерца, где могли напиться лошади, он скомандовал привал. Люди утолили жажду из бурдюков, а верблюдам пришлось довольствоваться той влагой, что содержалась в низкорослых кустиках.

Пробравшись сквозь суету и сутолоку, караван-баши отыскал нужного погонщика.

— Хатим, теперь я заберу эту кипу.

Погонщик ухмыльнулся в ответ. Как и большинство караванщиков, он считал контрабанду неотъемлемой частью своего ремесла и не задавал лишних вопросов.

На деле кипа была скорее длинным свертком, перевязанным веревкой и уложенным на спину верблюда поверх прочих грузов. Раб Небозабада отнес сверток к нему в шатер, положил на землю, низко поклонился, вышел и на корточках уселся у входа — стеречь от непрошеных посетителей. Небозабад, опустившись на колени, распутал узлы, развернул материю и выпустил Алият. Вид у нее был ужасающий: мокрые от пота волосы прилипли к голове, одолженный Небозабадом халат — к телу. Ввалившиеся глаза с пустыми зрачками, потрескавшиеся губы. Но как только караван-баши дал ей напиться и немного поесть, к Алият буквально на глазах начала возвращаться жизненная энергия.

— Говори тихо, — предупредил он. — Как доехала?

— Было жарко, сухо и трясло, аж кости гремели, — ответила она слегка осипшим, но вовсе не хриплым голосом. — Все равно я буду благодарна тебе до скончания веков. Меня искали?

— Вскоре после того, как мы выступили, — кивнул он. — Человек пять арабских солдат. Насколько я понял, Забдас заслужил себе немилость, разбудив кади, и их сорвали прямо с постелей. Они были сонные и не проявляли излишнего любопытства. Можно было и не прятать тебя столь тщательно.

Обхватив себя за колени, Алият вздохнула, прочесала пятерней свои сбившиеся в колтун пряди и одарила Небозабада улыбкой, озарившей шатер не хуже горящего здесь светильника.

— Ты тревожился обо мне, дорогой друг. Сидевший по-турецки Небозабад нахмурился.

— Я проявил безрассудство. Это могло стоить мне головы. Следовало прежде всего подумать о собственной семье.

Алият подалась вперед, чтобы легонько коснуться его запястья.

— Лучше уж я умру, чем нанесу тебе вред. Дай мне бурдюк с водой и немного хлеба, и я двинусь дальше пешком.

— Нет-нет! — воскликнул он. — Это медленная, но верная смерть. Разве что тебя найдут кочевники, но это еще хуже. Я возьму тебя с собой. Мы тебя вырядим в одежду не по росту, ты будешь держаться в сторонке и молчать. Я скажу, что ты отрок, мой родственник, которому потребовалось поехать в Триполи. — Небозабад кисло усмехнулся. — Те, кто не поверят в родственные узы, будут трепать языком у меня за спиной. Что ж, пусть треплют. Мой шатер — твой шатер до конца путешествия.

— Господь да вознаградит тебя, если я не смогу. Барикай в раю замолвит за твою душу доброе слово.

— Не знаю, — пожал плечами Небозабад. — Сомневаюсь, будет ли в том толк, раз я помогаю бегству женщины, уличенной в супружеской измене. — Губы Алият дрогнули. По грязной, пропотевшей щеке прокатилась слеза. Караван-баши поспешно добавил: — Все равно я сделал правое дело. Ты ведь рассказала мне, какой жестокостью он довел тебя до безумия.

Алият обеими руками схватила его за руку и прильнула к ней. Небозабад прокашлялся.

— Алият, ты должна понять — я не могу сделать для тебя большего. В Триполи мне придется тебя оставить с горсткой денег, какую удастся набрать, и после ты должна будешь полагаться лишь на себя. Если меня обвинят в том, что я помог тебе, я буду все отрицать.

— А я отрекусь от того, что встречалась с тобой. Но не бойся — я исчезну из виду.

— Куда? Как ты будешь жить, оставленная всеми?

— Выживу как-нибудь. За моими плечами уже девяносто лет. Посмотри — разве они оставили на мне след? Он пристально вгляделся в нее и пролепетал:

— Не оставили. Ты странная, очень странная.

— И тем не менее — просто женщина. Небозабад, я… Я могла бы хоть частично отплатить за твою редкостную доброту. Единственное, что я могу тебе предложить, — это воспоминания, которые ты сможешь унести с собой. — Небозабад сидел без движения. Алият придвинулась к нему и прошептала: — Я хочу этого. Твои воспоминания станут и моими тоже.

И весьма радостными, думала она позже, когда Небозабад заснул. Я готова позавидовать его жене…