Грисволд отпер дверь лаборатории. Джинни сняла чары личин и выпустила из сумки Свартальфа. Кот направился в угол, мерно размахивая хвостом. Карлслунд постелил на скамью алтарный покров, поставил распятие, колокольчик, чашу, освященные хлеб и вино. Все остальные в это время работали под руководством Барни. Мы установили защитное поле, наладили чары против подслушивания — в общем, все как обычно. А потом стали готовиться открыть ворота между двумя мирами.

Конечно, это всего лишь привычное выражение, не раскрывающее сути действия. Разумеется, на самом деле никаких ворот нет, имеется в виду передача воздействия из одного континуума в другой, и основано тут все не на технике, а на знании и умении. А те реальные предметы, которые мы использовали, — библия, открытая на соответствующей странице, семисвечник с длинными свечами, зажженными с помощью огнива и кресала, рог с водой Иордана, Пифагорейская арфа, — были скорее символическими, чем симпатическими.

Я хочу еще раз подчеркнуть то, что не так хорошо известно многим, как следовало бы, и из-за незнания чего широко распространился гностицизм. Догматы Петровой церкви в этом вопросе совпадают с догматами развитых нехристианских религий и с современными научными знаниями. Вы не можете вынудить небеса к чему бы то ни было. Они слишком велики. Да, вы можете попытаться как-то привлечь их внимание, но вы не получите никакого результата, если на то не будет дозволения Всевышнего. Это примерно то же самое, как если бы младенец, хватая вас за брюки, пытался заставить вас изменить путь.

Наша молитва — это всего лишь горячая просьба о чем-то, но ведь Бог уже прочел наше желание в наших сердцах. Просто в молитве мы вслух подтверждаем наше желание, формулируем его. Сходным образом чары обращены к какому-то духу, который решил явиться на землю. Но на деле дух не нуждается в нашей помощи для перехода в наш мир. Чары нужны лишь для того, чтобы к нам явился именно тот дух, который способен совершить определенные, необходимые нам действия.

Ад — это совершенно другое дело. В физических терминах мы можем сказать, что это мир, который базируется на энергии более низкого уровня, чем энергия нашей Вселенной. Если же использовать термины спиритуализма, то мы скажем, что Враг и его прислужники не заинтересованы ни в чем, кроме разрушения. И мы, безусловно, можем проникнуть в Нижний мир и воздействовать на него простыми силами колдовства — если, конечно, у нас будет достаточно этих сил….

Формулы, с помощью которых мы пытаемся добиться помощи небес, не являются общеизвестными, но не принадлежат и к тайному знанию. Их можно найти в соответствующих научных трудах. Чары, которые мы использовали для прорыва в ад, — это уже совсем иное. Я ни за что не стану их публиковать. Но вы и сами можете догадаться, что они включали в себя инверсию священного ритуала, и мы использовали ряд вещей: одно из апокрифичных Евангелий, факел, розу ветров, прах мумии, тринадцать капель крови и меч. Но я не стану клясться, что это полный список.

Мы не рассчитывали сразу добиться победы, мы лишь демонстрировали свои намерения. И, кроме того, Джинни нуждалась в этих действиях, чтобы более глубоко изучить обстановку и применить свою тренированную интуицию для уточнения нашего плана.

Карлслунд зазвонил в колокольчик, подзывая нас. Мы собрались возле импровизированного алтаря.

— Сначала я должен освятить его и провести как можно более полную службу, — сообщил пастор.

Я взглянул на часы — было уже около пяти часов. Но я не осмелился возразить. Уважение пастора к священнодействию было для нас жизненно важным.

Он раскрыл молитвенник, и служба началась. Я испытывал странное чувство. Я уже говорил, что никогда не считал один набор догматов предпочтительнее другого или просто лучше честного агностицизма. И, лишь изредка бывая в церкви, я считал, что епископальные спектакли пышнее прочих, только и всего. Но тут… Сначала мне захотелось шепнуть Джинни: «У нас настоящее тайное богослужение!» — однако очень быстро желание шутить оставило меня. Простые слова ритуала наполнили душу миром и удивлением, невыразимым в слове. «Так вот что такое религия, — подумал я, — это обращение к Богу, это стремление к нему всей душой…» Не то чтобы я мгновенно стал новообращенным, нет; но я почувствовал, что Творец помнит о нас.

— Помолимся! — сказал пастор. — «Отче наш, иже еси на небесах…»

Раздался стук в дверь.

Сначала я его просто не расслышал. Но стук повторялся снова и снова, и сквозь толстую дверь едва слышно донеслось:

— Доктор Грисволд! Вы здесь? Вам звонят. Мистер Нож, из ФБР. Говорит, что-то срочное.

Меня словно током ударило. Настроение пропало. Джинни вскинула голову и сжала в руке молитвенник так, словно это было оружие. Карлслунд сбился с тона.

Грисволд на цыпочках подбежал к двери и сказал сторожу, или кто уж там был нашим трагическим вестником:

— Скажите ему, я провожу эксперимент и не могу выйти. Спросите номер, и я ему позвоню через час или около того.

Благослови вас Бог, хотелось мне сказать профессору; но при этом еще что-то мелькнуло в уме… «Да будет воля Твоя»… но в чем состоит Твоя воля? Неужели люди — лишь марионетки в жестоком спектакле?

Нет, Бог не может захотеть расстроить наши планы. Он не может допустить, чтобы маленькая девочка осталась в аду.

Однако он еще и не то допускает. Читайте полицейские отчеты…

Однако жертвы преступлений умирают и обретают покой. По крайней мере, так утверждает церковь. Но откуда церковь это знает? Может быть, вообще не существует ничего, кроме взаимодействия слепых сил; а может быть, Нижний мир и небеса — одно и то же; или… Нет, это просто отчаяние. Действуй, Матучек. Не сдавайся. Пой: «Вперед, Христово воинство!..» Если нынешний план не сработает, придумаем что-нибудь еще.

Наконец служба закончилась. Карлслунд обеспокоенно сказал:

— Не уверен, что мы чего-то достигли. Было нарушено настроение, утрачена почтительность.

Харди вдруг заявил:

— Ваша церковь на первое место ставит веру, пастор. Но мы, католики, не отрицаем и действие.

Карлслунд вздохнул:

— Ну… хорошо. Мы можем попытаться. Какого рода помощь вам необходима?

Мы с Барни и Джинни обменялись растерянными взглядами. Я только теперь понял, что в суете об этом никто не подумал.

Барни откашлялся.

— В общем, идея такова… — начал он. — Мы предположили, что первоклассные математики, покинув этот мир, могли продолжать свои исследования, совершенствовали и расширяли свои знания. И нам нужен человек, который был первооткрывателем неэвклидовой геометрии.

— Законченную систему создал Риман, — сказал Фалькенберг. — Но он опирался на исследования других математиков, таких, как Гамильтон, а позже последователи Римана развивали его идеи. Мы не знаем, как далеко зашел в своих работах несравненный Гаусс, потому что он опубликовал лишь фрагменты своих размышлений. В целом я, пожалуй, предпочел бы Лобачевского. Он первым доказал, что геометрия может быть непротиворечивой системой и без признания аксиомы о параллельных прямых. Около 1830 или 1840 года, по-моему, хотя я и не слишком силен в истории математики. Но вся эта область исследований берет начало в работах Лобачевского.

— Ну, с него и начнем, — решил Барни. — Но не будем забывать, что мы не знаем — удастся ли нам заручиться поддержкой именно его души. На всякий случай попросим и других, — добавил он и повернулся к Фалькенбергу: — Вы с пастором займитесь этим, а мы пока наладим чары.

Это заняло какое-то время, и мы, произнося нужные слова, совершая пассы и концентрируя волю, чувствовали, как в точке прорыва в иное пространство скапливается непонятная энергия. Да, это были не простенькие чары «на каждый день», это был высший пилотаж.

Вокруг нас все сгущались и сгущались неведомо откуда взявшиеся тени, пока окна не стали казаться бледными фонарями в плотных объятиях ночи. Семь свечей горели, не светя. Символы над нашими головами засияли, мифическое небо пришло в движение. Огоньки святого Эльма кружились над нашими поднятыми руками, над волшебной палочкой Джинни, потрескивали в шерсти Свартальфа, стоявшего на плечах ведьмы… Арфа заиграла сама собой, струны издавали протяжную музыку сфер. Я переходил с места на место, почти ничего не видя, как один из семерых слепцов, медленно идущих к могиле… но вот до меня донесся чей-то крик: «Aleph»… а потом — «Zain».