Из темноты послышался шорох шагов, и Филипп приник к земле, всмотрелся. К нему подходили чьи-то быки. В отдалении вспыхнула спичка и выхватила из мрака знакомое лицо.

— Шагай сюда, Семен! — радуясь встрече, позвал Филипп. — Пускай быки вместе ходят.

Филипп уважал этого простоватого рослого парня — давнишнего батрака Арчаковых. И Семен в долгу у него не оставался: встречался с ним всегда с большой охотой. Он хоть и молчаливо, но явно разделял настроения Филиппа, и тот старался сделать из него своего человека. О встречах с Филиппом Семен никогда не говорил ни старому, ни молодому Арчаковым — ни хозяину, ни Василию: знал, что Филиппа они терпеть не могут.

— Это ты, Филипп?

— Я, иди покурим.

Шаркая чириками и разбрасывая искры, Семен подошел, прилег подле Филиппа.

— Спать хочется, — признался он и громко зевнул, — ныне мой атаман не дал мне отдохнуть, проклятущий.

Филипп вспомнил про сегодняшнюю драку и обозлился:

— Твоему атаману давно бы пора башку свернуть. Топтун чертов! Ты что ж его не проводил с быками? Пусть бы малость поразмялся. Взял бы свою насеку, она тут как раз под стать — быков заворачивать.

— Проводишь его… Он до дождя еще смотал удочки, улытнул в хутор.

— В хутор?! — почти крикнул Филипп и притворно зевнул. — Ну и пес с ним, радости не много! — Чмокая губами, прикурил от Семеновой цигарки, перевел разговор — А, поди, Семен, надоело тебе батрачить-то, а? Надоело, говоришь? Да-а, завидного мало. Ну ничего. Вот прогоним всяких атаманов, полегче будет, ничего… Чудно как-то получается. Слыхал, что оратор говорил: везде уж советская власть, а у нас все атаманы. Автономию, вишь, казачью хотят установить. Сами с усами. А какая там к черту казачья: офицерская да атаманская. Ну ладно. Придет время — и атаманов возьмут за жабры. Возьмут ведь, а? Как ты думаешь? Мы подсобим, правда?

Семен сосредоточенно докуривал цигарку, молчал. Он всегда внимательно слушал Филиппа, хотя про себя и не совсем верил в то, о чем он говорит. Забитый и неграмотный, живя в семье Арчаковых, он вечно слышал разговоры о том, что на казаков никто не посмеет идти, ведь иноземные государства — союзники — стоят за них. Да и сами казаки утрут нос кому потребуется. Семен сказал об этом Филиппу.

— Ты, Семен, слушай их только, они наговорят! Им бы хотелось, чтобы было так, да так не будет. И насека пойдет в печь на растопку, и белые погоны слетят с плеч. Немало их посодрали.

Семен поплевал на окурок, встал. Быков уже не было слышно. В направлении к балке чуть заметно мелькали пятна. Над прудом, перебивая друг друга, хрипло кричали чибисы.

— Быки пить ушли, пойдем, — и Семен потянулся за чистиком.

— Пойдем.

Шли они не спеша, спотыкаясь в старых бороздах. Филипп все время отставал. Мысль о том, что Варвара на стану одна, наполняла его безотчетным волнением. За прудом изредка посверкивала молния, чуть внятно погукивал гром, а над головою в небе ярко расцветали созвездия. Филипп вспотел в зипуне и расстегнул его. Шагая, он напряженно ворошил мысли, подыскивал предлог, чтобы оставить при быках Семена одного, и никак не находил. Наконец спросил глуховато:

— Ты, Семен, побудешь… один? Мне бы надо… Я приду через часок.

— Ну что ж, — согласился Семен, — мне не привыкать, я всегда один, — и, не оборачиваясь, убыстрил шаг.

Он, конечно, догадался, куда это «надо» Филиппу. Давно уж он заметил, что между ним и Варварой что-то есть, но затевать об этом разговор он стеснялся. А Филипп тоже никогда не спрашивал у него о Варваре. А если бы он спросил, Семен мог бы кое о чем рассказать; рассказать о том, что было известно, пожалуй, только ему одному.

…В прошлом году, летом, в хутор на каникулы приезжал сын гуртоправа Веремеева — молодой курчавый семинарист. По какому-то делу он зашел к атаману Арчакову и увидел Варвару. Через короткое время нашлось новое дело. В доме Арчаковых Веремеев больше не появлялся. Зато, к удивлению Семена, ему вскоре пришлось встретить его уже вместе с Варварой в другом месте. Как-то в воскресенье он собирался ехать в поле за просом. Пошел в сад за ветками — оплести арбу. Лазил по саду, искал. Вдруг неподалеку от себя услышал приглушенный в кустах говор. Бесшумно раздвинул терновник, насторожился. Под густой черемухой, раскинув ноги в зеркальных гамбургских ботинках, лежал семинарист Веремеев. Курчавая голова его уютно покоилась на коленях Варвары. Засматривая в его чуть открытые глаза, она одной рукой разгребала черные вьющиеся волосы, другой — гладила плечо. Из-за фуражки выглядывала недопитая бутылка вина с опрокинутым на горлышко стаканом. Он, полусонный, неразборчиво что-то бурчал ей, а она, довольная и счастливая, сияла улыбкой. Завистливыми глазами несколько минут Семен смотрел на них, потом опустил ветки и неслышно отошел.

Обо всем этом Семен мог бы рассказать Филиппу. Но тот почему-то никогда не заводил с ним разговора о Варваре. И Семен не знал, нужно ли ему говорить об этом или нет.

Когда Филипп подходил к стану Арчаковых, небо было уже совсем чистое. Из-за пашни поднималась румяная, полноликая луна. Варвара, сбив в ноги теплую, на вате, кофту, лежала под арбой. Лучи падали прямо на лицо. Черные распущенные волосы блестели на белом подстеленном под голову платке. Длинные ресницы и полукружья бровей изредка неровно вздрагивали. Под глазницами бродили тенистые пятна. Она чуть слышно дышала полуоткрытым ртом. Филипп осторожно подошел к ее изголовью, присел. Затая дыхание, долго смотрел в лицо. Оно было таким же, каким знал его Филипп несколько лет назад, хотя из продолговатого оно как будто стало более округленным и вся ее фигура словно бы немножко расплылась. Но, может быть, это только показалось в колебании неверных дрожащих лучей, а может, и в самом деле вместо девичьей угловатости в ее прежнем лице с годами появилась женская округлость. Филиппу стоило больших усилий, чтобы удержать себя от охватившего ребяческого желания — пощекотать былинкой в ее ушах. Но он, боясь испугать ее, привстал и отошел к переднему колесу.

— Ты спишь, Варя? — вливая в голос всю свою нежность, позвал он тихо, так тихо, что еле услышал сам.

Она пошевелила пальцами откинутой руки и повернула к нему лицо. Острый луч запрыгал на ее щеке, и в ушной ямке ключиком забился свет.

— Спишь, говорю, Варя? — сказал он уже громче. Ее ресницы мгновенье помигали, по лицу скользнула рука, и глаза открылись. С минуту она смотрела молча, не приходя в себя. Потом увидела большую луну и рядом — Филиппа.

— Хотел тебя украсть, а ты на грех проснулась.

— Бес тебя мучает, полуношник, — она улыбнулась и, приподняв голову, откинула волосы. — Чего это не спится тебе?

Он присел на колени.

— Мне некогда спать, я быков стерегу. — И, усаживаясь удобней, пошутил: — А потом как же спать, ведь тебя волки утащат. Бросили одну…

Она засмеялась своим коротким, грудным, немного заспанным смехом. От этого смеха у Филиппа всегда как-то приятно щекочет и холодит внутри.

— А чего ты на колени стал, молиться, что ли, на меня собрался? — и ладонью притронулась к его руке. — Я ведь не дева Мария.

— Не дева Мария, так дева Варвара — какая разница!

Она чуть заметно передернула плечами, поежилась и молча потянула на себя кофту.

— А на коленях стоять не обязательно… — Филипп поднялся и прилег к ней на изголовье.

Варвара, невольно отшатнувшись, взмахнула рукой, толкнула фуражку, и та покатилась под арбу. Он поймал ее руку и туго сжал. Она не вырвала. Рука была жесткая от работы и горячая. Филиппу показалось, чтоона вздрагивает. А может быть, вздрагивала рука у Филиппа.

— Ты что, озяб? — смущенно спросила она. — Что это рука у тебя так?..

Он придвинулся к ней лицом. Завитки ее волос коснулись его щеки. Ему почудились запахи чебора, донника и цветущей ромашки. От дробных ударов сердца у него распирало грудь, в горле пересыхало, и он часто глотал.

— Я, Варя, давно озяб, — еле выговорил он, с трудом выжимая улыбку. Улыбка вышла кривой, некрасивой, но Варвара ее не видела. Несколько минут он лежал молча, чувствуя, как ее дыхание опаляет ему лицо. Потом его будто что-то подтолкнуло: он рывком откинул кофту, охватил Варвару и всею силой притянул к себе. Варвара слабо вскрикнула, но сопротивляться сил не было: с радостью ощутила его упругие, сильные руки и жадные знакомые губы…