– А где сейчас находятся эти мертвые люди? – спросила Клер, через открытую дверцу машины глядя на влажную, голую землю. – Они отправились на небо?

Это был любопытный теологический момент.

– Куда же они отправились? – спросила Мэделин. – Миллионы людей, которые не знали об Иисусе Христе просто потому, что жили задолго до его рождения?

– Этого мы не знаем, – признался Лео.

– Ну, их же нельзя просто сбросить со счетов, правда? В свое время они были столь же реальны, как и мы все. Даже сейчас, если предположить, что у смерти отсутствует временное измерение, они остаются такими же реальными, как, допустим, твоя покойная мать или мой покойный отец.

– Лимб?[18] – предположил Джек. – Так ведь называется специальное место, которое вы придумали длярешения этой проблемы?

– Лимб – для маленьких детей, глупенький, – ответила младшая дочка.

Небольшая теологическая дискуссия продолжилась, когда группа начала осмотр надгробий. Тропинка тянулась вдоль подножия утеса, а после устремлялась вверх, по заросшему мхом склону, прямо к знаку, который гласил: «Часовня Мадонны дель Парто, Пресвятой Богородицы». В путеводителе говорилось, что раньше это здание было митреумом.[19] Оно было целиком построено из камня: колонны, приделы, узкая апсида – абсолютно все. Там пахло сыростью и древностью – кисловатый, затхлый запах.

– Митреумы – конек Лео, – сказала Мэделин мужу. – Или правильно говорить «митреума»? Он однажды водил нас в один митреум под Сан-Клементино.

Лео вдруг понял, что хочет, чтобы она на него посмотрела, и это не на шутку его взволновало. Он даже говорил с умышленной бойкостью, чтобы привлечь ее взгляд. Пока они бродили среди теней пещеры, он пространно излагал идею митраизма – рассказывал о самом Митре, о быках и жертвоприношениях, о тайных ритуалах – инициациях,[20] о бычьем семени, что оплодотворяет весь мир. И она действительно смотрела на него с загадочной улыбкой, которая могла выражать интерес, но могла подразумевать и нечто вроде сочувствия.

– Христианство победило, – сказал он им, – отрекшись от элитарности, распахнув объятия всем и каждому, ничего не скрывая.

– А что значит «отрекшись»? – спросила старшая девочка. – Почему вы все время используете непонятные слова?

Джек засмеялся и повторил ее вопрос.

– Потому что «понятные» для этих целей не годятся, – сказал Лео.

Они вернулись к машине и поехали обратно в город. Прогуливаясь по узкой, заросшей аллее, Лео взял младшую девочку за руку.

– Хочешь, я кое-что тебе покажу? – предложил он. – Ты знаешь, кто такой Понтий Пилат?

– Конечно, – тут же ответила Клер. – Он убил Иисуса.

– Иисуса убили евреи, – поправила ее Кэтрин. – Так написано в Библии. Иисуса убили евреи.

– Иисуса убили римляне.

– Евреи.

Беседа грозила превратиться в нелепую детскую перепалку: да, нет, да, нет.

– Лео – еврей, – сказала Мэделин.

– Правда? – Джек, похоже, искренне изумился.

Лео ответил с максимальной небрежностью, чтобы поскорее сменить тему:

– Ньюман, Нойман. В начале века в моей семье произошел переход. Моя бабушка обратилась в христианство. – Он знал, о чем думает Джек. Джек обладал острым умом настоящего дипломата и не стал бы упускать из виду подобное обстоятельство. Прогуливаясь по городу в сторону главной площади, мимо alimentari[21] и баров, Лео ощутил прохладный ветерок ревности. Зачем Мэделин выдала этот хрупкий, пустячный секрет?

– Значит, это вы убили Иисуса? – спросила Клер.

– Глупенькая, как может священник убить Иисуса?

– А как же Понтий Пилат?

– Он не был священником.

– Он был римлянином. А отец Лео – римский католик.

– Ты тоже.

– Нет, я не…

– Да!

– Мне кажется, детям лучше помолчать, – решил Джек.

Главная площадь города напоминала масштабную декорацию с фонтаном, кафе, муниципальным зданием и толпой статистов, снующих туда-сюда будто бы в ожидании, пока грянет оркестр и заиграет увертюра. Лео повел своих спутников к палаццо на противоположной стороне. Каменная доска у входа уверяла, что перед ними находится Municipio, муниципалитет. Здание было отделано ржаво-красной штукатуркой, арку входа украшали мраморные фрагменты, найденные на полях в предместье; мелкие осколки различных пород беспорядочно усеивали стены, напоминая перхоть, прилипшую к покрасневшей коже головы.

– Вот, – сказал Лео, слегка волнуясь из-за того, что не сможет произвести впечатление на девочек, ведь это была всего лишь дощечка с надписью, банальный свидетель ушедших времен. Он не мог осуждать детей, в которых невинность смешалась с изощренностью, а честность – с лицемерием.

Группа подошла ближе и взглянула в направлении, которое он им указал. Слово Pontiiвыделялось среди эпиграфических каракулей; по всей вероятности, это было обозначение одной здешней семьи, gens Понти.

– Ну и что?

И в самом деле, что? Единственное свидетельство, если его можно счесть таковым, существования итальянского колониального правителя нижнего ранга, с обломком камня на плече и напористой женой – Понтия Пилата. Самый известный римлянин из всех, когда-либо рожденных на свет. Конкурентов у него, по большому счету, нет. Забудьте о Юлии Цезаре и Тиберии. Сколько в мире насчитывается христиан? Миллиард? Не считая Девы Марии, Понтий Пилат – единственный человек, упомянутый в «Символе Веры». Посему его имя звучит из уст каждого из миллиарда христиан всякий раз, когда он или она идет в церковь. Вот что называется славой.

– Здесь он родился. Это его родной город. – И вполголоса добавил: «возможно», дабы не испортить свою и без того малоубедительную историю.

Так Лео поведал семье Брюэров и их друзьям о Понтий Пилате в тот весенний день в Сутри, когда ветер был холоднее, чем положено, а сам Лео алкал внимания Мэделин. Он рассказывал о Понтий Пилате девочкам, Мэделин, Джеку (если тот вообще его слушал), Говарду и Гемме (если им было не наплевать). Он специально привел себя в порядок перед выездом – подстриг волосы, тщательно побрился, образуя тем самым контраст с бородатыми героями своего рассказа, и обрисовал, так сказать, персонаж – человека верившего во благо республики, в букву закона, в преданность государству и необходимость отстаивать честь своих предков. Человека, который вступил в выгодный брак и благодаря этому взошел теперь на первую ступень имперских амбиций. Понтий Пилат, из сословия всадников, который решил сразиться за крупнейшую награду – Египет. Понтий Пилат, который заслужил благосклонность императорского советника Седжануса и был направлен в Иудею летом двенадцатого года правления Тиберия.

– Похоже на историю с Британской Индией, – сказал Джек, который его все-таки слушал.

– Точь-в-точь, – согласился Лео. – Такие же жирные, ленивые князьки, отсылающие своих детей в Рим или Лондон за образованием; все дети Ирода прибыли сюда. Те же странные верования, те же святые с безумными глазами и опасным влиянием на политическую жизнь, те же местные политики, которые не намерены упускать свои шанс. И такая же неумелая колониальная администрация.

– Можно использовать это в качестве примера для будущих министров иностранных дел Великобритании, – предложил Говард.

– Бедный Пилат, – сказала Кэтрин.

– Почему же бедный?

– Потому что у него не было выбора, – сказала она, проявив неожиданную детскую проницательность. – Иисус должен был умереть, поэтому у Пилата не было выбора И у Иуды – тоже.

– А как же миссис Пилат? – спросила Мэделин.

Они вернулись к машине, оставленной у надгробий возле амфитеатра.

– Повинуясь традиции, ее звали Клавдией. Клавдия Прокула. Согласно Оригену,[22] она обратилась в христианство, и православная церковь даже канонизировала ее. Святая Клавдия.[23] Однако, если верить легенде, она также была любовницей Седжануса, и благодаря этому Пилат был назначен на должность.