Все, и наверно сама Мария Павловна, отлично понимали, что рубль десять копеек никак не связаны с несчастной тетрадкой, но Марию Павловну занесло.

Факт оставался фактом. Пенкин опять совершил проступок, и, значит, зря его оставляли на неделю в покое.

Мария Павловна, ничего не знавшая про родителей Пенкина, потребовала у него дневник и написала в нем: «Явиться в школу родителям!»

Когда Мария Павловна вышла из класса, сопровождаемая двумя студентками в очках, которые, по всему судя, были восхищены полученным уроком, многие набросились на Борю Ильина, из-за которого все приключилось. Но Боря доказал, как дважды два, что Пенкин виноват сам — нечего было брать списывать тетрадь, а нужно было дома готовить уроки.

В общем, вышло нехорошо, и еще неизвестно, чем вся эта история грозила Пенкину. Замошина и Ильин, кажется, были очень довольны. Многим было все равно. Толя отправился изобретать, Щукин — в Дом пионеров, Шамрочка — разводить цветы.

Не все равно было Гале Кудрявцевой. С некоторых пор она стала жалеть Пенкина, особенно после того, как одна из всего класса узнала, что пишет Пенкин в своей общей тетради.

Она даже поспорила о Пенкине со своей подругой Замошиной, она даже и сейчас схватила со стола пенкинский дневник, и как звеньевая помчалась в учительскую к Нине Григорьевне, и долго что-то ей и горячо говорила. И Нина Григорьевна что-то ей обещала.

И конечно же, не все равно было самому Пенкину. Галя вернулась с дневником и положила его на парту. До конца дня в этом дневнике, кроме замечания, появилась еще двойка по арифметике (списать задачу Пенкин не успел). А под самый конец ему сообщили, что в понедельник вызывают на совет дружины.

Так все неудачно складывалось.

И Пенкин возвращался из школы грустный.

До угла вместе с Пенкиным шла Галя Кудрявцева. И они говорили друг с другом.

О чем — станет известно из следующей главы.

Глава шестая. Диалоги на бульваре

Пенкин шел из школы вместе с Кудрявцевой. Кудрявцева покачивала портфелем и иногда подпрыгивала на одной ноге, а Пенкин портфелем не покачивал и на ноге не подпрыгивал. У него в портфеле лежала двойка и замечание в дневнике. На душе у Пенкина было скверно.

И чтобы как-нибудь утешить Пенкина, Галя стала рассказывать ему про свои неприятности. Человеку всегда легче, если другому тоже нелегко. А неприятностей у Гали оказалось много. У нее заболела Огонечкина. И теперь Галя даже запустила своих медведей.

У Гали дома жили три кошки и один кот. Кошек любила еще Галина бабушка, которая умерла в прошлом году. И теперь Галя сама заботилась о кошках. Кошки требовали постоянного ухода. Потом их надо было воспитывать. У каждой был свой характер. А Галя обязательно хотела, чтобы они жили дружно. Кошки этого не понимали и регулярно устраивали драки. Вернее сказать, все били Огонечкину. Огонечкина — это было кошкино имя или, вернее сказать, фамилия. Это была фамилия маминой знакомой, и в честь этой знакомой бабушка назвала кошку. Иногда в гости приходила настоящая Огонечкина, и тогда всем становилось смешно, потому что в одной квартире оказывалось две Огонечкины. Правда, у маминой знакомой было еще имя и отчество, ее звали Людмила Никитична, а у кошки Огонечкиной имени и отчества не было. И вот теперь еще, вдобавок ко всему, она заболела. Она сделалась грустной-прегрустной, ни с кем не играет и даже остальные кошки ее уже два дня не бьют. Другие кошки назывались обыкновенно — Хмурик, Лизка. А черный кот носил красивое индийское имя Патинава. Это был старый бабушкин кот. Самый умный из всех. Он все понимал и во всем разбирался. И не кричал без разбору. И его слушались.

— А разве кошки разговаривают? — спросил наконец все время молчавший Пенкин.

— А ты как думал?

Пенкин помолчал, отломил с водосточной трубы сосульку и ни с того ни с сего спросил:

— А ты знаешь, что Павлик Морозов, например, когда ему было одиннадцать лет, разоблачил кулаков? А Аркадий Гайдар в четырнадцать командовал полком? А Володя Копчанеев во время войны пустил под откос пятнадцать немецких эшелонов?

— Это ты к чему? — не поняла Галя.

— К тому, что мы с тобой уже на целый год старше Павлика Морозова, а ничего еще не сделали!

— Ну как же так, — пробовала возразить Галя, — мы учимся, ведем общественную работу…

Пенкин усмехнулся.

— Олечкиными словами заговорила. Тянет-потянет-вытянуть не может. Особенно твоя Оля ее ведет, общественную работу.

— А что — не ведет?

— Ведет. В другую сторону.

— Ты к Ольге несправедлив!

— Я таких людей, как Замошина, терпеть не могу. «Ты выучи вопрос, а ты заучи ответ». Заученный она человек!

— Никакой не заученный, что ты выдумываешь! И если хочешь знать, так вот именно Оля бы пустила под откос пятнадцать эшелонов.

— А я, значит — нет?

— Ты — еще неизвестно. А Оля — точно. На нее можно положиться. Она никогда не подведет и не обманет.

— Зато она ничего не любит по-настоящему!

— Она петь любит! — разволновалась Галя.

— Что-то никогда я не слышал ее пения, — удивился Пенкин.

— Потому что ей некогда! Она одна тащит на себе целый воз. Всю пионерскую работу. За всех за нас. И за тебя в том числе!

И так как Пенкин посмеивался, Галя хотела и еще добавить, но вспомнила, что у Пенкина — неприятности. Поэтому она ограничилась тем, что сказала:

— А вообще теперь не война, а мирное время. И мы не в кино живем, а в обыкновенной жизни. И наша задача — лучше учиться и готовиться стать достойными гражданами. Когда вырастем.

Она хотела немножко подвоспитать Пенкина. Как-никак, она была звеньевая, а он — рядовой пионер.

— Ну и кем же ты станешь, когда вырастешь? — спросил Пенкин.

— Укротительницей тигров, — сразу ответила Галя. — Или, в крайнем случае, ветеринарным врачом.

— Счастливая ты, Кудрявцева, — позавидовал Пенкин. — Решила! А я вот запутался. Сначала твердо решил стать летчиком. Потом подумал, что летчиком не справлюсь, и переменил на шофера. А там в шофере разочаровался и решил стать учителем. Но как в школу пошел, так учителем я сразу расхотел быть и выбрал инженера-строителя. Потом я стал собирать марки и мечтал путешествовать. Но и на этом не задержался! Мне понравилось быть писателем. А теперь я и совсем не знаю. Вот я поговорил недавно с одним человеком и понял, что это вообще чудно: иметь на всю жизнь специальность. На всю жизнь — одну и ту же. Это же скука какая!

— Ты какой-то… невыясненный, Пенкин, — сказала Галя.

— Ага! Я — невыясненный. Мне и летчиком иногда хочется… Или — космонавтом. А потом подумаю — что же это я буду все время в небе летать или в космосе вертеться. Это, конечно, интересно, в небе, но что же я — в море не выйду никогда? За всю жизнь — ни разочка?

— Поэтому ты и начинаешь… придумывать? — Галя могла, конечно, сказать «врать», но ей не хотелось обижать Пенкина, и она спросила поосторожнее.

— Может быть, и поэтому, — обрадовался Пенкин. — Да если не придумывать, у нас в классе такая тоска зеленая…

— Конечно, у нас не очень весело, — рассуждала Галя, — но учеба — это не развлечение и не игра какая-нибудь…

— Не игра, — тоскливо протянул Пенкин. — А может быть, и хорошо бы, если игра. Если бы все играли вместе. А то ведь каждый в одиночку играет. В свою игру. Прудков — в шахматы, ты — в кошек. Толя — в изобретателя…

— А Оля Замошина во что играет?

— Она — в активность.

— А Корягин?

— А Корягин ни во что не играет. И ему скучно. Как и мне.

— Но ты же играешь?

— Во что?..

— В свою игру.

Галя опять могла сказать «врешь», но вспомнила, что Гена и так получил двойку и замечание в дневнике, и промолчала. Пенкин тоже замолчал. Тем более, они дошли до поворота, с которого начиналась другая улица.