Нас с сестрой и всех наших кузенов и кузин — внуков бабушки Рейны — воспитали в строгом уважении к памяти Теофилы, что было естественно, поскольку роль Теофилы нельзя было недооценивать, как это уже случилось однажды в прошлом. И несмотря на это, с самого детства я не могу вспомнить лица моих теток и двоюродных братьев, а когда я встречаюсь с ними на улице, не сразу вспоминаю, как их зовут. Сейчас я не представляю, как мне раньше удавалось их различать. Думаю, что у них такие же проблемы с памятью.

Казалось, вся деревня участвовала с нами в какой-то странной комедии до тех пор, пока, согласно традиции, молодежь Альмансильи не начинала расходиться по группам, разделяясь на «местных» и «дачников».

Когда мне исполнилось десять лет, наследники моего дедушки стали объединяться. Может быть, это произошло из-за того, что именно в это время Мария потеряла в ужасной автомобильной катастрофе своего мужа и одного из сыновей. Я еще помню мамин страх, когда было решено, что мы — дети — пойдем на похороны. Там я встретилась с пятью из восьми моих братьев и узнала о том, что Мигель и Педро были настолько неразлучны, что нам даже не пришло в голову искать их в деревне, чтобы составить им компанию. Я помню свой страх, когда мы возвращались ночью, во время праздников. Рейна порезала запястье о горлышко бутылки. Тогда Маркос, средний сын Теофилы, который был врачом, отнес ее в свой дом, потому что, казалось, она истекает кровью. За нами пришли родители, а Рейна в знак благодарности поцеловала Маркоса.

Я провела более часа в разговорах с кузиной Марисой, ее акцент мне показался очень милым, веселым и таким непонятным, но, когда я прощалась с ней, мне даже не пришло в голову, что мы могли бы встретиться как-нибудь в другой раз. Мариса вышла вместе со своими друзьями, а я — со своими. Мы смотрели друг на друга: они были деревенщиной, а мы — городскими задавалами, они ничего не знали, а мы были очень умными, их бабка была гулящей женщиной, о которой стараются не вспоминать, а наша — добропорядочной женой, высохшей и сморщенной, как старая виноградная лоза. Мы считали себя лучше деревенских, потому что хотели, в отличие от них, узнать мир, а еще потому, что были далеки от прошлого.

Силы были неравны, потому что, несмотря ни на что, бабушка родила девять детей от семи беременностей, — Карлос и Кончита тоже были близнецами, а тетя Пасита умерла, когда я была еще ребенком. У Теофилы было только пятеро детей, она всегда рожала по одному ребенку. Ни Томас, ни Магда, ни Мигель, который только на десять лет был старше меня, не подарили внуков своей матери. Тетя Мариви и ее муж, некоторое время бывший дипломатом в Бразилии, с большим трудом смогли переселиться в Испанию. У них был единственный сын — Боско. И этот самый Боско страшно страдал из-за неразделенной любви к нашей Рейне, он провел с нами все прошлое лето, а теперь старался избавиться от своей болезненной привязанности.

С моим дядей Карлосом случилось нечто похожее. Он жил в Барселоне и предпочитал летом отдыхать в Ситхесе, потому что дети, проводившие лето в Индейской усадьбе — шестеро детей дяди Педро, восемь — тети Кончиты, Рейна и я, — верховодили детьми Марии и Маркоса, которым не докучала постоянная опека родственников и матерей.

Итак, я оставалась сидеть на каменной стене, чтобы украдкой понаблюдать за происходящим, бросая презрительные взгляды. Под стеной все было усеяно золой из курительных трубок и пробками от винных бутылок. Так проходили летние месяцы. Я училась вникать в суть вещей, не задавая вопросов. Мы считали себя хорошими, а тех, из другой банды, — плохими. Это должно было казаться законным, потому что мы понимали мир по-своему, а они иначе. При этом Порфирио и Мигель находились вне этой игры. Этого было достаточно до тех пор, пока дедушка не подарил мне изумруд, зеленый камень, который навсегда меня соединил с наследством Родриго Жестокого.

Все мое воображение было бессильно перед прошлым, подлинные факты которого, даже не очень ценные, держались в секрете. Я решила лучше узнать историю моей семьи. Я чувствовала, что прошлое окружает меня, ходит где-то рядом… Но мне не удавалось до него добраться, докопаться. Взгляд, которым меня пронзила мама, когда я спросила, почему ее родители так плохо уживаются вместе, убедил меня, что не следует рыться в семейных тайнах. Меня очень долго томила неизвестность. Мне исполнилось четырнадцать лет, пятнадцать, а в моей голове так ничего не прояснилось, я даже не знала, с кем можно поговорить… Через пару недель после моего дня рождения я сидела перед телевизором и смотрела фильм, когда пришли моя сестра с двоюродными братьями и переключили канал, не дав мне досмотреть кино до конца. Мне не хотелось сидеть вместе с ними, после того как они меня обидели. Я вышла из дома и побрела куда глаза глядят, а когда остановилась, то оказалось, что стою перед домом Марсиано. Я поздоровалась с его женой и, из вежливости, согласилась выпить с ней лимонада. Тут я заметила, что Мерседес очень любит поболтать.

— Это не случайность, в вашей семье всегда была червоточина. Поэтому я говорю тебе: ты должна вести себя осмотрительно, ведь известно, что ее наследуют только некоторые, то есть меньшинство. Важно уметь ее распознавать, но рано или поздно и не по случайности, эта червоточина выходит на поверхность, это кровь Родриго, тогда все обрушится…

Волнение, вызванное этой новостью, преодолело мой праведный гнев, мне захотелось поделиться открытием с самыми близкими друзьями. Но мои слова не вызвали ожидаемого интереса — Рейна с кузенами восприняли эту важную новость равнодушно. Клара, единственная дочь среди шести сыновей моего дяди Педро только что отметила свое восемнадцатилетие, училась в университете и обзавелась богатым женихом, который, судя по бумагам, предложил ей этот союз на своих условиях: он решил, что ей пора прекратить заниматься глупостями. Маку, дочь тети Кончиты, моя ровесница, встречалась с нашим двоюродным братом Педро, смыслом существования которого был «форд-фокус», который он получил как поощрение в июне за то, что стал вторым агрономом. Рейна и Боско, словно приклеенный к ее каблуку, обычно забирались на заднее сиденье. Маку садилась рядом с ними, когда собиралась доехать до Пласенсии, чтобы выпить баре, — там работал диджеем мальчик, который ей нравился. Если находилось лишнее место, его занимала я, хотя мне надоело ездить в этой машине. Когда мы приехали, Рейна заперлась в стеклянной комнатке в баре, чтобы послушать диски, а заодно быть подальше от Боско, который здорово перебрал. Боско, потеряв равновесие, упал в мою сторону и уже не смог подняться, при этом он бормотал какие-то унылые жалобы на превратности судьбы на бразильском португальском, который предпочитал испанскому.

Я развлекалась, утешая его, хотя и не понимала ни слова из того, что он говорил. А потом пришла пора возвращаться домой. Прежде с нами всегда ездила Нене — еще одна Магдалена, моя ровесница. Но с тех пор как Маку влюбилась в «форд-фиесту», для Нене не было больше места в машине. Поэтому Нене коротала вечера в одиночестве, жалуясь на тесноту внутри средства передвижения своего будущего шурина. Когда я решила оставить эту компанию, то планировала иногда проводить время с Нене. Но стоило мне об этом заикнуться, как она дала мне понять, что для нее большее значение имеют бабушка, дедушка, Теофила и их дети, а самое главное для нее — это возможность поехать в Пласенсию с друзьями, так что в следующий раз именно Нене сидела на моем месте в машине. Я была готова расплакаться, потому что Мерседес, которая с садистским упоением живописала чужие грехи и посылала повсюду проклятия, комментируя особенности характеров, хорошую и плохую кровь, не доверила мне ни одной интересной правдивой истории, ни одного стоящего факта. Она заговорила за моей спиной предательски фамильярным голосом, который я расценила, как верный признак того, что все пропало.

— Не рассказывай девочке эти истории, женщина, каждый день ты все больше напоминаешь сплетницу… — упрекнула ее Паулина.