– Да, но фараоны даже не знают, кто эта девушка. Им очень хочется доказать, что убийцей был я.

– Чушь, – фыркнул Джексон. – Эти ублюдки не способны найти улики, даже если они прилеплены у них к заднице.

– Может быть, ты что-нибудь об этом знаешь, Джексон?

Джексон посмотрел через плечо на дверь. Определенно что-то знает, но еще не решил, стоит ли мне рассказывать. Он потер подбородок и примерно полминуты настороженно молчал, а потом спросил:

– Что ты делаешь в городском колледже?

– Ты о чем?

– Ты ведь ходишь туда, не так ли?

– Да.

– И что ты там изучаешь?

– Основы, восстановительный курс. Изучаю основы истории и английского языка, то, чего не получил в вечерней школе. Я прошел еще два продвинутых курса.

– А какую историю ты проходил?

– Европейскую, начиная с Великой Хартии.

– Значит, о войне.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Все, что я читал о Европе, связано с войной. Война Алой и Белой Розы, крестовые походы, революция, кайзер, Гитлер, коммунисты. Дерьмо! Все они затевали войны ради богатства и территорий.

Конечно, он был прав. Джексон Блю всегда прав.

– Ты хочешь посещать школу?

– Может быть, ты как-нибудь возьмешь меня с собой? Я погляжу.

– А как с церковью, Джексон?

– Ты говоришь, фараоны даже не знают, кто эта девушка?

– Им ничего не известно.

– Может, мне поучиться в школе и стать полицейским?

– Не забудь, чтобы стать полицейским, нужно быть ростом минимум в шесть футов и восемь дюймов.

– Чепуха. Среди белых я буду выглядеть как человек среднего роста. Ты угостишь меня еще разок, Изи? – Он указал своим длинным черным пальцем на пустой стакан.

Я подал знак Джону, чтобы он принес еще одну порцию. Когда Джон отошел, Джексон сказал:

– Ее зовут Таня, Таня Ли.

– Где она жила?

– Не знаю. Я только что услышал о ней от молодого дьякона Роберта Уильямса.

– Он не говорил, откуда она?

– Нет. Она убеждала его гордиться цветом своей кожи и преклоняться перед Африкой.

– Правда?

– Правда. – Джексон ухмыльнулся. – Ты знаешь, я люблю девочек, как всякий чернокожий, но не надейся, что я поеду в Африку.

– Почему же, Джексон? Тебя страшат джунгли?

– Да нет, дьявол меня побери. Африка не более дикая страна, чем Америка. Но я не могу себе представить, чтобы африканцы по-доброму отнеслись к американским неграм. Мы слишком долго жили врозь. – Джексон покачал головой. У него был почти что печальный вид. – Слишком долго.

Джексон готов был прочитать целую лекцию о культурном барьере между континентами, но я уже понял, куда он клонит.

– Ты когда-нибудь слышал о группе под названием "Африканская миграция"?

– Конечно, а ты что, о ней не знал? Это в Авалоне, возле бара "Белая лошадь".

Я вспомнил это место. Прежде там был магазин скобяных товаров, потом владелец умер, и его наследники продали помещение брокеру по недвижимости, а тот сдал в аренду ближайшим церквам.

– Я думал, там церковь.

– Да нет, Изи. Это люди Маркуса Гарви. Они агитируют за возвращение в Африку. Ты знаешь что-нибудь про Дюбуа?[4]

– Про кого? О ком ты говоришь?

– Дюбуа. Он знаменитый негр, ему почти сто лет. И он постоянно пишет о возвращении в Африку. Наверное, ты никогда о нем не слышал, потому что он коммунист. А в колледже не говорят о коммунистах.

– Так откуда ты-то знаешь о нем?

– Для этого существуют библиотеки, парень. Кстати, никто не запрещает и тебе туда заглядывать.

Не так часто бывает в жизни, когда ты вдруг узнаешь что-то значительное. В этот вечер Джексон научил меня тому, чего я никогда не забуду.

Но тогда у меня просто не было времени обсуждать полученные сведения с политической точки зрения. Я должен был понять, что происходит, и моей следующей остановкой была "Африканская миграция".

– Спасибо, Джексон. Тебе не хочется проехаться еще?

Я положил на стойку пятидолларовую бумажку. Джексон накрыл ее своей костлявой ладонью. Потом чокнулся со мной.

– Не волнуйся, Изи, я буду здесь. Ты наверняка их найдешь. Они устраивают свои сборища почти каждый вечер.

В тот вечер в бывшем магазине скобяных товаров действительно состоялось собрание. Вокруг возвышения в дальней части комнаты человек сорок слушали выступления ораторов.

У входа меня остановил великан ростом в шесть футов шесть дюймов, а может быть, выше. И поперек себя шире. Его большая лапа, протянутая ко мне, напоминала руку гигантской куклы.

– Вы на собрание? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Мы нуждаемся в скромном подаянии, – сказал великан и выразительно потер пальцем о палец.

– Они не хотят нас, и мы не хотим их, – донесся женский голос из дальнего конца большой комнаты.

– Насколько скромной? – осведомился я.

– Один доллар за одного джентльмена, – улыбнулся он.

Я вручил ему две полудолларовые монеты с изображением статуи Свободы.

Люди, собравшиеся здесь, были настроены серьезно. Большинство мужчин носили очки, у каждого второго под мышкой торчала книга или пачка бумаг. На меня никто не обратил внимания. Я был всего-навсего еще одним братом, стремящимся туда, где он сможет высоко держать голову.

В толпе я увидел Мелвина Прайда. Он внимательно слушал оратора и потому не заметил меня. Я спрятался за колонну, откуда мог спокойно наблюдать за ним.

Оратор говорил о родине, об Африке. О стране, где живут такие же люди, как присутствующие в этой комнате. Там все короли и президенты чернокожие. Эти слова меня тронули, но не настолько, чтобы я упустил из виду Мел-вина. Он нервно озирался по сторонам и потирал руки.

Толпа взорвалась бурными аплодисментами. Женщина в африканской хламиде склонила голову в знак благодарности за признание и уступила место на подиуме следующему оратору. У нее было пухлое светло-коричневое личико не по летам развитой школьницы, серьезной, но невинной. Мелвин подошел к ней и что-то зашептал на ухо, пока следующий оратор собирался обратиться к слушателям.

Из рук в руки перешло нечто, похожее на пачку денег.

Человек на кафедре пылко восхищался великолепной негритянской женщиной, которая завоевала лидерство, несмотря на свои молодые годы.

Я понял, что она дружила с Мелвином. На мгновение она оторвалась от своих деловых операций и встретилась глазами с оратором.

Мел вин, видимо, покончил со своими делами и направился к выходу.

– Соня Ачебе, – произнес оратор.

Слушатели снова захлопали, и молодая женщина взошла на подиум.

– Мисс Ачебе?

– Да?

Она улыбнулась мне.

– Извините, мэм, меня зовут Изи, Изи Роулинз.

Она чуть нахмурилась, будто пыталась припомнить, о чем ей говорит мое имя.

– Я слушаю вас, брат Роулинз.

Мировоззрение "Миграции", так же как и большинства организаций чернокожих, было основано на религиозных принципах.

– Я хотел бы поговорить с вами о Тане Ли.

Теперь она знала, кто я, и, ничего не сказав, просто повела меня за собой. Мы вышли в тот момент, когда очередной оратор начал проповедь.

– Что вы хотели узнать о сестре Ли? – спросила она.

Мы очутились в просторной кладовой, перегороженной рядами узких пустых полок, будто крысиный лабиринт. Помещение скудно освещали сороковаттные лампочки.

– Я хочу знать, кто ее убил и почему.

– Она убита? – Мисс Ачебе неумело попыталась изобразить изумление.

– Бросьте, леди, вы прекрасно знаете о том, что случилось. Она одна из ваших.

Я играл наугад, но, кажется, был на верном пути.

– Вы сообщили в полицию?

Я выпятил нижнюю губу и покачал головой:

– Нет смысла. Во всяком случае, пока нет.

Мисс Ачебе теперь уже не казалась юной девушкой. Морщинки на лице выдавали в ней зрелую женщину.

– Чего вы от меня хотите? – спросила она.