Постепенно Антония вернулась к нормальной жизни, к рабочим будням, хотя болезненная пустота, оставшаяся после смерти Джулио, не исчезла. И да, первое время после смерти мужа она много молилась, больше, чем раньше. Беседа один на один с Богом придавала ей сил, но можно ли назвать ее глубоко верующим человеком? Нет, ответила она себе. Ее воспитывали в христианской вере, и свою дочь она тоже, как ей казалось, воспитала доброй христианкой. Но они с Катериной ходили в церковь не чаще, чем другие, и возможно, ходили бы еще реже, если бы к ним не присоединялись родители Антонии.

– Даже если Бог и помог мне, – сказала она наконец, – это не имеет никакого отношения к тому, чего вы от меня требуете, отец Сорелли. Издательство и синьор Фраттари доверили мне рукопись, и я не понимаю, чем смогу послужить Богу, не оправдав это доверие.

Правая кисть Сорелли вздрогнула, как будто он собирался грохнуть кулаком по столу, но он вовремя взял себя в руки.

– Надеюсь, ваше решение еще может измениться, синьора.

– Мне так не кажется, – ответила Антония и встала. – Простите мою невежливость, но полагаю, нам лучше закончить этот разговор.

– Пожалуйста, обдумайте мою просьбу еще раз, в спокойной обстановке, когда вернетесь домой. Вы можете позвонить мне в любое время, если вдруг передумаете. – Он протянул ей свою визитку, и Антония, поколебавшись, взяла ее. – Молитесь о том, чтобы Бог направил вас на верный путь, синьора Мерино. И не забывайте: пока рукопись у вас, вы в опасности!

Сорелли окинул ее странным взглядом, в котором смешались разочарование и беспокойство, требовательность и страх.

А теперь он мертв. Антония отодвинула кресло, встала и вышла через кухню на балкон. Она снова в который раз за сегодняшний день уставилась на такой близкий холм и спросила себя, должна ли она была довериться Сорелли. В конце концов, он иезуит и не последний человек в Ватикане. Почему она решила, что лучше его разбирается в том, чего хочет Бог? Эта мысль мучила ее, но было уже слишком поздно. Сорелли стал жертвой гнусного убийства, и Антонии не давал покоя вопрос, связана ли его смерть с рукописью. С рукописью, которую он так настойчиво умолял ее передать.

При всем желании Антония не могла себе этого представить, даже после того, как прочитала первые две главы. Это была книга о римских катакомбах, не единственная на данную тему, но вышедшая из-под пера человека, который прекрасно знал материал. Издательство не торопило ее, и потому Антония работала над книгой только по выходным, когда они с дочерью гостили у родителей Антонии. Детектив о Рембрандте, который она редактировала для крупного издательства, оплачивался гораздо лучше, а готовый текст она должна была отдать через три недели.

В тот день Антония много раз думала о том, чтобы пойти в полицию и сообщить о своем странном разговоре с иезуитом. Но ее удерживало предупреждение Сорелли: «Я не только не угрожаю вам, но и не хотел бы вызывать у вас ненужный страх. Однако осторожность не помешает, и потому вы ни с кем не должны говорить о нашей встрече!» Если между смертью Сорелли и рукописью действительно есть связь, то подобный шаг может навлечь опасность на нее – и на ее дочь.

Солнце уже давно зашло, и неожиданно Антония почувствовала, как ее тело дрожит от вечерней прохлады. Она вернулась в кухню и тщательно закрыла балконную дверь. Хотя поступила она так вовсе не из аккуратности: просто ей стало страшно.

Нервничая, Антония посмотрела на часы. Половина девятого. Катерина ушла гулять с друзьями. Они собирались заглянуть в бар, а потом, возможно, пойти на танцы. Антония ей все это разрешила, но теперь раскаивалась. Тишина в квартире и бесконечные мысли об убийстве Сорелли усиливали ее страх. Катерина была для Антонии дороже всего на свете, и не только потому, что Катерина была ее дочерью, но и потому, что она была дочерью Джулио.

Но ведь у Катерины есть мобильный. Следует ли позвонить дочери и настоять, чтобы та немедленно ехала домой? Но по какой причине? Не по причине же неясного опасения, основанного на странном требовании какого-то иезуита. Катерина либо посмеется над ней, либо будет вне себя от злости.

И Антония решила не звонить ей. Она не хотела, чтобы дочь сходила с ума – да и сама решила держать себя в руках. И потому она направилась в кухню, чтобы заварить себе чаю. После этого она снова сядет за компьютер и продолжит работу над детективом о Рембрандте, надеясь, что ей наконец удастся сосредоточиться.

Но когда Антония опять села за письменный стол, ее работа почти не сдвинулась с места. Ей не давал покоя страх за Катерину.

17

Рим, в сердце города

Пауль Кадрель шел в направлении Тибра, глубоко дыша. Свежий воздух, хоть и насыщенный выхлопными газами тысяч машин, доставлял ему удовольствие. В Генеральной курии иезуитов у него возникло чувство, что он больше не в силах четко мыслить – так много навалилось на него за столь короткое время. Он ответил отказом на предложение отца Финчера поужинать вместе с ним и генералом, несмотря на опасения показаться невежливым.

Пауль просто объяснил генеральному секретарю все как есть: он хотел немного побыть в одиночестве, чтобы привести в порядок мысли.

Здесь, на тенистых улицах вечернего Рима, он был одним из многих, и никто не обращал на него особого внимания. Многочисленные туристы шли навстречу ему маленькими и большими группами. В черном свитере с высоким воротом, коричневой кожаной куртке и черных джинсах его нельзя было принять за иезуита. Да, никто не обращал на него внимания – но действительно ли это так?

Хотя Пауль и понимал, что это вздор, ему никак не удавалось избавиться от чувства, что его преследуют. Шагая по мосту Витторио Эммануэле и уже почти дойдя до противоположного берега Тибра, он внезапно остановился и обернулся, однако ничего необычного обнаружить не смог. Сумерки опустились на город, и опытному преследователю, конечно, не составляло труда держаться подальше от света уличных фонарей и не привлекать к себе внимания.

Опытному преследователю? Пауль не мог не рассмеяться над самим собой. Но смех этот был горьким. Убийство Ренато Сорелли, похоже, сделало его слишком мнительным. Разумеется, никакого преследователя не было. Была только его чрезмерно раздраженная недавними событиями фантазия и огромная усталость, которая навалилась на него после долгого дня. И то и другое заставляло Пауля видеть преследователей там, где были одни безобидные прохожие. Он очень устал, но понимал, что не сможет уснуть – настолько велико было его внутреннее беспокойство. Может, прогулка окажет на него благотворное воздействие; может, он немного успокоится, если у него возникнет чувство близости с улицами и площадями Рима.

Пауль смотрел на другой берег реки, на залитый ярким светом замок Святого Ангела, который, казалось, охранял тот берег, включая Ватикан. Папы действительно искали там убежище в трудные времена, добираясь туда через потайной ход, который связывал Ватикан и замок Святого Ангела. Сегодня могущественная крепость, над которой возвышалась бронзовая статуя архангела Михаила, превратилась в одну из главных достопримечательностей. Пауль тоже неоднократно посещал ее – впервые в возрасте десяти или одиннадцати лет, вместе с другими мальчиками из сиротского приюта. И с отцом Сорелли.

Покинув мост, Пауль зашагал по оживленной Корсо Витторио Эммануэле, мимо дорогих бутиков и ювелирных магазинов, но их витрины его не интересовали. Он просто шел все дальше, как будто так он мог вернуться в Рим своей молодости – и в то время, когда Сорелли еще был жив. Но прежнее чувство близости не хотело возвращаться. Уже ничто не будет таким, как прежде. От грустных мыслей Пауля отвлекло неприятное ощущение в животе, явно вызванное не только тяжелым душевным состоянием. Он был голоден – и неудивительно, ведь он весь день почти ничего не ел. Пауль свернул с дорогой Корсо Витторио Эммануэле и зашел в пиццерию, расположенную на одной из боковых улиц. Там он заказал брускетту,[7] пиццу «Наполетана» и бокал красного домашнего вина. Поев, он действительно почувствовал себя немного лучше.