Улицы Нарвы опустели. Жители копали землю, устраивали подвалы, землянки.

Клара, принося Параше еду, плакала.

– Ой, что-то будет! Что-то будет! Меня убьют... Во сне я видела, будто куда-то провалилась.

Добрые глаза Клары выражали страх.

Параша успокаивала: кто ее тронет? Зачем? Если придут московские люди, она, Параша, заступится за Клару, расскажет русским воинам, как за ней ухаживала Клара, как оберегала ее.

В городе наступила зловещая тишина. Только голоса резвившихся на дворах и улицах ребятишек отчетливо слышны были Параше.

Мальчики играли в войну. «Рыцари» с ожесточением били московитов, плевали в них. Этому их учили начальники ландскнехтов.

Параша вспомнила, что теперь вербная неделя, скоро будет Пасха! Она подолгу молилась. Во всех молитвах одно и то же: желание поскорей вернуться опять на родину.

И вот однажды во время ее молитвы вдруг прогремел гром, стены дома содрогнулись, на улице послышался крик. Не успела подбежать к окну, как раздался новый удар, еще более грозный.

Послышался стук по лестнице. Пастор торопливо спустился вниз из своей башни.

Через площадь бежали мужчины и женщины с детьми. Лица их были полны ужаса.

Дверь распахнулась; на пороге – Клара.

– Слышишь!.. Из пушки! Ваши! – проговорила она тихо, с ужасом в глазах.

Параша набожно перекрестилась.

– Заступись за меня!.. – прошептала старая Клара, взяв руку Параши. – Но они могут до той поры убить и тебя! Пушка не разбирает! Мне себя не жаль!.. О себе я не думаю.

Клара умоляюще смотрела на девушку.

Богатые люди в повозках и верхами в страхе побежали из города в глубь страны, бросив все на произвол судьбы.

* * *

Здоровье Андрейки быстро поправлялось. Пятого апреля он уже стал около своих пушек. От царя пришел приказ взять Нарву. С особым удовольствием вкладывал он в орудия зажигательные ядра, густо обмазанные горючей жидкостью. Однако подошедший к нему сотник велел заменить зажигательные ядра каменными. Воевода пока не велел стрелять огнем. «Мы не хотим карать их – хотим образумить», – вот его слова.

Переплыв следующей ночью в челноке через реку Нарову в лагерь русских, пятеро эстонцев рассказали, что при первых же выстрелах русских пушек в Нарве произошел мятеж. Черный люд поднялся против рыцарей. Восставшие требовали присоединения Нарвы к Московскому государству. На сторону их перешли и некоторые знатные горожане. Ратманы – Иоахим Крумгаузен и Арндт фон Деден – тоже склоняли горожан перейти под власть русского государя.

Рыцари обвинили Крумгаузена и фон Дедена в измене. Они кричали повсюду на площадях и в замке, что оба ратмана подкуплены царем Иваном. Будто они получили от царя грамоты на свободную торговлю по всей Руси и теперь надеются на еще большие выгоды и милости.

Грозили обоих убить.

Вожаки простого народа кричали в ответ:

– Мы хотим правды, мира! Мы верим русским.

Эсты передали воеводам Куракину и Бутурлину желание оставшихся в Нарве эстов перейти на сторону московского войска.

Вот когда Андрейка понял, почему не следует громить Нарву огнем. Вот когда он уразумел и присланный из Москвы царский приказ о том, чтобы стрелять «токмо по Ругодиву и ливонские села и деревни не воевать. Ругодив нарушил мир, так один Ругодив и должен отвечать». Царь Иван не хочет торопиться, ждет: не образумятся ли рыцари?

Опять нижегородские земляки собрались вместе, поселились в одном шалаше: Андрейка, Герасим и Мелентий.

Вечером восьмого апреля после долгой и злой стрельбы из пушек все трое собрались у костра. Варили уху в котелке. Позвали в гости эстов, кое-как объяснявшихся по-русски.

– Да, – сказал Мелентий Андрейке, – хватил ты спелой ягоды куманики!.. Как жив только остался?

– Молится кто-то за него... – подмигнул со значением Герасим.

– Одним словом, лежи на боку да гляди в реку! – усмехнулся Андрейка. – А я уши развесил... не к месту. Вот и все! Обождите, и мы дадим немцам под сусалы да под микитки!.. Свое возьмем!

Эсты засмеялись.

– Хорошие люди и там есть, – показал на них Герасим. – А ты огнем хотел палить без разбору... Чай, и зазноба моя там... Не буянь, гляди, со своими пушками... Поостерегись!

– Ты больной все бредил о какой-то громадной пушке... – сказал Мелентий.

– Мысль у меня такая есть, – сконфуженно улыбнулся Андрейка. – Ладно! Ждем-пождем, что-нибудь да и выйдет.

– И Охимушку поминал... – лукаво подмигнул Герасим.

– Ладно болтать! – отмахнулся Андрейка. – Ты уж помалкивай!.. У Охимы жених есть.

Уха поспела. Мелентий вылил ее в большую деревянную чашу. Нарезал хлеба. Парни усердно принялись за еду.

Спустилась звездная весенняя ночь. Из окон монастыря доносилось пенье иноков. Дышалось легко, мысли были бодрые, веселые.

Андрейка испытывал особую радость оттого, что снова здоров и сидит опять со своими друзьями.

– Не возьму я в толк, – сказал он, – пошто лыцари на свете живут? Зачем они?

– Бога чтоб обманывать, – произнес один из эстов. – Думать о себе высоко-высоко!.. – он поднял руку выше головы. – На самой верхушке, выше всех людей, где Христос... а сами – низко-низко, где ползает жаба...

– М-да, это не по-нашему, – вздохнул Герасим. – Вот наш родной город Нижним прозывается, а стоит на горе. Смиренным Бог помогает.

– Лыцари не живучи. Все ветром они просвистаны. Норов соколий, а походка воронья. Надуются и лопнут.

– На стене прятались за наших пленников. Уж што это за воины! – отставляя в сторону пустую чашу, пожал плечами Мелентий.

– Они норовят сунуть других за себя воевать, – сказал все тот же эст, доедая уху. – И в железо вечно прячутся... своей крови боятся, на чужую не нарадуются.

– Стало быть, кони чужие, только кнут свой. Домовито, нечего сказать, – усмехнулся Андрейка.

– И-их, и каких только людей на свете нет! – вздохнул Мелентий. – Вот только не встречал я таких, чтоб кого-либо за себя есть просили... Всякая тварь норовит, чтоб в свой рот, а не в чужой...

– Зато бывает так – в свой получше, а в чужой похуже. Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду. Бывает!

Все охотно с этим согласились.

– Есть, есть такие-то и среди нашего брата... – презрительно сплюнул в сторону Герасим. – Што им мать-отчизна? Было бы самим всего вдоволь... Не товарищи они нам! Те же враги!

– Таких кистенем крестить, что только себе... – сказал, сдвинув брови, появившийся Кречет. – Это самые последние твари! Дармоеды! Чужеядцы!

Андрейка хмуро посмотрел в его сторону, ибо давно уж приметил, что именно он, Кречет, все норовит только для себя урвать. «Уж кто бы говорил, только бы не ты!»

Разговор затянулся до полуночи.

Огонь в костре угасал. В безветренном воздухе синими струйками исходил дымок от тлеющих углей. Помолившись, ратники легли спать. Устроили на ночлег и эстов.

XI

В русском войске вошло в обыкновение, – выйдя из шатра, после сна, смотреть в сторону Нарвы. В это солнечное весеннее утро страстной субботы ратники увидели множество людей, открыто стоявших на стенах крепости и размахивавших белыми знаменами.

Вслед за тем и на ивангородских колокольнях заколыхались такие же длинные белые полотнища.

Герасим и Андрейка рты разинули от удивления. Старый воин, оправлявший коня, молвил сурово:

– Мира просят, – и добавил: – Уж не впервой... Да как им верить! Согласия нет у них. Кабы я был воеводою, силою взял бы мир. Тпру! Н-но!

Старый воин вскочил на коня, перекрестился и тихой поступью поехал к воеводскому двору.

Андрейка и Герасим переглянулись.

– Ужели мир?!

– Куды тут! Круто взяли! Не выпрямишь!..

– И я тож думаю. Попусту, что ль, мы их земли с нарядом объехали. Царь не ради забавы наготовил огненных орехов!

– Глянь, глянь, Андрейка! Через реку-то лодка с их стороны плывет... Люди, гляди! И все машут, машут... Чьи такие?