Во второй половине сентября Пушкин был уже в Москве. Прошло четыре с половиною месяца с тех пор, как Пушкин получил письмо от матери невесты. Поэт явился в дом Гончаровых на Никитской в надежде на благосклонный прием.
С. Н. Гончаров, брат Натальи Николаевны, рассказывал, что поэт явился утром. В столовой пили чай, но маменька была еще в постели. Пушкин так торопливо раздевался в передней, что калоша, им снятая с ноги, влетела в столовую. Наталья Николаевна, узнав, что приехал претендент на ее руку, спряталась, не смея к нему выйти без позволения Натальи Ивановны, а когда вышла, то была рассеянной и смущенной. Мамаша приняла жениха у себя в спальне очень холодно. Пушкин позднее писал ей, напоминая об этом: «Сколько мучений выпало на мою долю, когда я вернулся! Ваше молчание, ваш холодный вид, прием Натальи Николаевны, такой равнодушной и невнимательной… Я не посмел объясниться и уехал со смертью в душе…»
Кажется, Пушкин писал это с полной искренностью, но трудно понять его тогдашнее душевное состояние. Мечты о юной невесте сочетались у него как-то странно с его холостыми привычками. Его будто бы восторженная любовь к «небесной» Наташе не помешала ему в кочевой кибитке ухаживать за калмычкой, а покинув Москву 12 октября, он поехал не в Петербург, а в Малинники, откуда писал очень легкомысленно Алексею Вульфу, что Нэтти[868] в деревне, что она томная, истерическая и нежная и что он, Пушкин, вот уже третий день как в нее влюблен. Но все это пустяки по сравнению с теми соблазнами и увлечениями, какие ждали его в Петербурге, куда он приехал в первых числах ноября.
С уверениями Юзефовича, что Пушкин стал совсем другим, не вполне можно согласиться. Да, взгляды Пушкина на мир, на смысл истории, на нравственный долг человека, на христианство значительно изменились, но его страстная природа, его душа, жаждущая наслаждений и ничем не ограниченной свободы, осталась все та же. А в Петербурге были немалые соблазны. Одним из этих соблазнов была Каролина Адамовна Собаньская, урожденная Ржевуская, тридцатипятилетняя красавица, любовница графа Витта, родная сестра Евы Ганской[869], в которую был влюблен Бальзак[870].
Каролину Собаньскую Пушкин знал еще в Одессе и тогда уже был к ней неравнодушен, несмотря на то что его сердце в это время было занято любовью к Ризнич, а потом к Воронцовой. Каролина Собаньская, когда-то блиставшая в Вене, в аристократическом салоне своей тетки Розалии Ржевуской[871], вышла замуж за пожилого подольского помещика Собаньского[872], но жила с ним недолго. Бросив мужа, она в 1819 году сошлась с графом Виттом. По-видимому, у нее были и другие увлечения. Она была образованна; ее ценили как прекрасную пианистку; у нее была драгоценная ею собранная коллекция автографов; талантливые современники искали ее общества; Мицкевич познакомился с нею в Одессе в феврале 1825 года и воспел ее в ряде стихотворений; однако он скоро разочаровался в ней и не утаил этого в своих стихах.
Ее любовник, граф И. О. Витт, начальник военных поселений в Новороссии, известен тем, что организовал политический сыск за членами Южного общества и пытался в него проникнуть для целей провокации; он же посылал агента в Михайловское летом 1826 года для наблюдения за Пушкиным. В 1832 году он был председателем политического суда над его соотечественниками-повстанцами. Даже великий князь Константин Павлович брезговал им, называя «обманщиком и негодяем в полном смысле слова, канальей, подобно которой свет не производил».
Витт бросил Собаньскую в 1836 году, а до этого срока она была его верной помощницей во всех его политических доносах и провокациях. Не все, конечно, знали ее роль в грязных делах генерала Витта. Ее дом привлекал к себе многих интересных, умных и порядочных людей, и если для нее были закрыты салоны одесских и петербургских аристократов, то это случилось не по политическим соображениям, а по причине ее любовной связи с Виттом, путавшей всех своей откровенностью. Вот за эту связь ее позорила «шумная молва», и за нее Каролина «по приговору света на честь утратила права»[873]. Ее биография превосходная канва для авантюрного романа[874]. В последний раз она вышла замуж, когда ей было шестьдесят лет. Она умерла в Париже девяноста одного года. Ее муж, Жюль Лакруа[875], посвящал ей, восьмидесятилетней, любовные стихи. По-видимому, у этой авантюристки, несомненно в двадцатых и тридцатых годах состоявшей на службе царской тайной полиции, были какие-то женские чары, сводившие с ума доверчивых людей. Она была артисткой. Она бесстыдно лгала и сама верила в свою ложь. Она давала всем понять, что она верующая католичка, и, кажется, сама верила в свое благочестие. В Одессе она водила Пушкина в костел и «святой водой» увлажняла лоб поэта. В записке ее Пушкину, теперь известной, она откладывает на день свидание с ним, потому что ей надо слушать мессу. Однако Пушкин разгадал в ней обольстительного демона. «Vous etes le demon, c'est a dire celui qui doute et nie, comme le dit l'Ecriture…» («Вы демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорит Писание…»). Это цитата из чернового письма Пушкина Собаньской. Страстные признания, на которые поэт не скупится в двух известных нам письмах к ней[876], еще не доказывают, что он любил Собаньскую, как этого не доказывает написанное им ей в альбом 5 января 1830 года стихотворение «Что в имени тебе моем…». Черновики этих двух пушкинских писем очень похожи на материал для романа; в них поэт ищет выражений, убедительных и нежных; он увлечен своею темою, своею целью — обольстить обольстительницу; он то дерзок, то нежен; но в этих донжуанских приемах нет ни простоты, ни искренности, хотя, быть может, есть настоящая горечь от неудовлетворенной страсти.
Оставаясь в Петербурге с первых чисел ноября до 4 марта 1830 года, Пушкин встречался с Собаньской и очень был увлечен любовною с нею игрой.
Этим отношениям не мешали ни московская невеста, ни петербургские приключения вроде, например, дерзкого ночного свидания с одной великосветской красавицей, о котором П. В. Нащокин рассказал так неосторожно. Вероятно, это приключение во вкусе Казановы случилось как раз в конце 1829-го или в начале 1830 года.
Героиней его является графиня Д. Ф. Фикельмон[877], дочь Е. М. Хитрово[878], известной поклонницы поэта. Долли Фикельмон была женщиной с безупречной репутацией. Будучи женою австрийского посла, она была одной из самых заметных петербургских красавиц. Ее салон был блестящим. Допущенные в него всегда были в курсе последних новостей европейской политики и литературы. Пушкин бывал здесь часто. Он настойчиво ухаживал за графинею. Однажды полушутя он уверял свою собеседницу, что силою воли можно победить какие угодно недуги — даже обморок, внезапно наступивший. Им обоим пришлось на деле проверить это утверждение поэта. Пушкину удалось убедить графиню назначить ему свидание. Они условились, что поэт должен проникнуть вечером в посольский дворец на Английской набережной и спрятаться в гостиной. Ему удалось это сделать. «Наконец, после долгих ожиданий он слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную…» Когда хозяйка осталась одна, Пушкин вышел из своего убежища. Они перешли в спальню. Плотные шторы были задернуты. Любовники так увлеклись поцелуями, что не заметили наступившего утра. Когда Пушкин отдернул штору, было уже светло. Графиня повела его к выходу, умирая от ужаса. В доме уже проснулись. У дверей они встретили итальянца-дворецкого. Графиня пошатнулась, чувствуя, что голова у нее кружится. Пушкин сжал ее руку и напомнил о силе воли. Графиня в самом деле нашла в себе мужество позвать камеристку и поручить ей вывести любовника из дворца. Француженка свела Пушкина вниз, в комнаты мужа. Тот еще спал. Их шаги его разбудили. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: «Кто здесь?» Француженка ответила: «Это я…» И они благополучно вышли из дому.
И вот в конце января или в начале февраля 1830 года Пушкин пишет Вяземскому довольно легкомысленно: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского[879]? Что делает Ушакова, моя же?..»