«О, Иисусе, — подумал я, — это конец». Там их, наверное, целые орды, друг за другом надвигаются из предрассветного тумана, поднимая клубы пыли. Стрелки мятежников опять оживились и пули снова засвистели над головой.

— Спокойнее, все! — снова выкрикнул Уилер. — Помните — ждать приказа!

Я положил рядом револьвер и опер мушкет на бруствер. Во рту у меня до того пересохло, что я не мог даже сглотнуть — я вспомнил массы русской кавалерии, запрудившие высоты под Балаклавой, и как регулярный огонь остановил их на всем скаку — но там стреляли горцы Кэмпбелла, а у нас на валах была лишь жалкая шеренга истощенных развалин и штатских. Мятежники прокатятся по нам, как волна, прорвавшись сквозь наши жидкие залпы.

— Целься! — рявкнул Уилер, — чтобы каждый выстрел попал в цель, и ждите моей команды!

Теперь сипаи приближались галопом и были едва ли не в трехстах ярдах от нас, все еще держа сабли на плече. Они чертовски хорошо держали строй и я услышал, как ротмистр пробормотал:

— Смотрите, как они подходят, а! Разве не прекрасная картина? — и как они держат равнение! Держи их так, риссалдар,помни о равнении!..

Гром копыт накатывался на нас, как прибой; раздался одинокий крик и все острия медленно склонились, а за ними показались темные пятна лиц — всадники склонились вперед, и вдруг вся первая линия рванулась в атаку. Они быстро неслись прямо на укрепление; я конвульсивно схватил мушкет и тут Уилер проревел:

— Огонь!

Залп прогремел, окутав нас облаком дыма — но это их не остановило. Лошади и люди падали, а мы схватили вторые ружья и выстрелили опять, а потом дали залп в третий раз — но всадники все еще надвигались на нас, сквозь сущий ад из дыма и пламени, завывая как бешеные. Рядом со мной оказалась Белла Блэр, сунула мне в руки мушкет и бросилась лихорадочно перезаряжать остальные. Я снова выстрелил, и когда дым рассеялся, стал виден сплошной клубок бьющихся в агонии людей и лошадей, но добрая половина из них все еще была на ногах и все катилась вперед, воя и размахивая саблями. Я схватил револьвер и начал стрелять. Сразу трое кавалеристов бросились к тому месту, где я стоял, и мне удалось вышибить одного из седла; второй кубарем покатился с подстреленной лошади, а третий уже почти подскакал к валу, когда мой сосед справа выстрелил в него.

За передовыми стеной ломились остальные — белые куртки, темные лица; они ревели как звери и пытались заставить своих лошадей вскарабкаться на бруствер. Я бессвязно вопил всякие непристойности, едва успевая хватать мушкеты, как только их перезаряжали, и палил в эту кучу; вдоль всего укрепления завязалась рукопашная — штыки и шпаги против сабель, а среди всего этого по-прежнему грохотали выстрелы. Я услышал, как Белла застонала, и вдруг спешившийся сипай вскарабкался на бруствер прямо напротив меня. Передо мной мелькнули горящие глаза на смуглом лице и сабля, поднятая для удара, а затем он вдруг с хрипом повалился назад, исчезнув в клубах дыма. У меня за спиной снова что-то заревел Уилер, я схватил новый мушкет, и тут мятежники вдруг отхлынули обратно — благодарение Господу, они с визгом скакали назад, пропадая в дыму, и вот уже бхистипоявился у меня под боком, поднося флягу с водой прямо к моим губам.

— Готовьсь! — прокричал Уилер, — они идут снова!

Мятежники перестраивались всего в нескольких сотнях ярдов от нас, а вся площадка между ними и укреплением была усыпана убитыми и умиравшими лошадьми и людьми. Я едва успел глотнуть теплой, грязноватой воды и снова поднять мушкет, как они бросились на нас, причем на этот раз между кавалеристами бежала и пехота панди.

— Еще один залп! — надрывался Уилер, — пока не стрелять! Цельте в лошадей! Мы не сдадимся! Готовься, целься — огонь!

Весь вал полыхнул огнем и линия атакующих приостановилась и заколебалась на мгновение, прежде чем снова двинуться вперед; полудюжине мятежников удалось вскарабкаться по валу и спрыгнуть внутрь укрепления — сабли сверкали у них над головами и мне пришлось откатиться в сторону, чтобы не попасть под копыта, так как еще один всадник заставил лошадь прыгнуть прямо на полуразрушенный бруствер. Едва я с трудом поднялся на ноги, как какой-то смуглый дьявол в красном мундире бросился на меня с парапета; я наотмашь двинул его прикладом мушкета и сбросил вниз, но другой уже с визгом замахнулся на меня саблей. Я взвыл от ужаса, когда клинок пронесся у меня над головой, но тут мы сошлись вплотную и я вцепился ему ногтями в лицо, сбив с ног тяжестью своего веса. Его сабля упала, я наклонился за ней, но еще один панди уже набегал сбоку, нацеливаясь надетым на мушкет штыком, но я уже нащупал эфес упавшей сабли и ударил вслепую. Тут я почувствовал болезненный толчок в голову и упал, мертвое тело рухнуло на меня и следующее, что я помню, — как стоял на четвереньках, земля кружилась у меня перед глазами, а Уилер орал; «Прекратить огонь! Прекратить огонь! Санитары, сюда!» Потом вопли и треск выстрелов понемногу стихли, а над призрачными очертаниями вала растаял последний дымок.

Казалось, что повсюду валяются убитые. По крайней мере, дюжина пандискорчились в радиусе десяти ярдов от того места, где я стоял на коленях; земля здесь просто слиплась от крови. Уилер также стоял на одном колене, поддерживая толстого бабу,который причитал, ухватившись за размозженную ногу. Хрупкий штатский лежал навзничь, крикетная шапочка скатилась с его головы, которая теперь представляла собой сплошную кровавую массу. Один из пандизашевелился и с трудом приподнялся на колено; Уилер, одной рукой все еще поддерживающий старика, поднял револьвер и выстрелил — пандиснова рухнул в пыль. Подбегали санитары; я взглянул через бруствер на майдан, усеянный фигурами людей — корчащихся и уже неподвижных; здесь же со ржанием бились лошади, пытаясь подняться, а другие мертвыми лежали рядом со своими всадниками. В двухстах ярдах далее виднелась толпа убегавших людей — благодарение Господу, они бежали в противоположную сторону; дальше вдоль вала кто-то издал радостный крик и, подхваченный сотнями голосов, он страшным хриплым воплем прокатился вдоль всего укрепления. В глотке у меня пересохло и я слишком ослабел, чтобы кричать — но все же я был жив.

А Белла Блэр умерла. Она лежала на боку, вцепившись руками в ствол мушкета, штык которого вонзился ей в живот. Позади я услышал стон — это был старый ротмистр, распростертый у самого парапета. Его рубашка вся пропиталась кровью, а сам он из последних сил тянулся к фляге с водой. Я проковылял к нему и приложил флягу к его губам; ротмистр глотнул, тяжело застонал и в следующее мгновение его голова откинулась.

— Задали мы им, а? — с трудом произнес он.

Я мог только кивнуть; глотнув из фляги, я предложил ему еще воды, но он лишь бессильно склонил голову набок. Старику уже нечем было помочь — жизнь уходила из его тела.

— Мы побили их, — снова пробормотал он, — чертовски здорово… хотя на минуту мне показалось… что они просто проедут через нас. — Он закашлялся кровью и его голос перешел в едва слышный шепот: — Они держались хорошо… не правда ли?.. держались хорошо… Мои бенгальцы… — Он прикрыл глаза. — Думаю, они держались… необычайно хорошо…

Я оглядел укрепление. Полагаю, около половины его защитников оставалась на ногах и стояли на валу, а между ними лежали молчаливые фигуры остальных, раненые стонали и корчились в ожидании носильщиков и перевязки. И тут пушки мятежников вновь начали канонаду, снова и снова осыпая ядрами полумертвые остатки гарнизона Канпура, потрепанный флаг которого все еще развивался на мачте. «Ну что же, — подумал я, — теперь пандив любой момент могут войти сюда просто прогулочным шагом. Ничто уже не может остановить их».

Но этого не случилось. Последний генеральный штурм двадцать третьего июня, когда мы находились почти на грани гибели, истощил силы панди.Весь майдан был усыпан их трупами и хотя они еще в течение двух последующих ужасных дней громили нас из пушек, у них не хватило духу на новый приступ. Если бы они только знали, что половина наших людей, оставшихся на валах, были так измучены голодом и усталостью, что не могли поднять мушкет, казармы были забиты более чем тремя сотнями раненых и умирающих, а колодец был вычерпан до вонючей жижи, а оставшаяся мука по большей части состояла из пыли. Мы и двух минут не смогли бы сопротивляться решительному штурму — да и стоило ли им на него идти, ведь голод, жара и постоянно растущие потери от артиллерийского огня и без того бы скоро прикончили нас.