И в будущем всё то же, вечно то же,

Всё преферанс в копейку серебром,

Всё так на настоящее похоже —

Так страшно глупо смотрит целый дом.

Нет, нет, не создана она, мой боже!

К тому, что многим кажется добром,

И не бывать ей верною подругой…

Притом уже она просвещена подругой.

От наставлений матушки не раз,

От этой жизни праздной и унылой

С подругою она тайком в танцкласс

Зимою ездила… Подруге было

Лет двадцать… Даже не в урочный час

Они домой являлись. Но сходило

Всё это с рук. Умела веру дать

В сердечной простоте всему старушка мать.

Жених-столоначальник глуповато

Смотрел на всё: он был совсем готовый муж,

Чуждался сильно всякого разврата,

Особенно карманного, к тому ж

Доверчивостью был он одарен богато,

Носил в себе одну из допотопных душ

И, несмотря на то, что родился в столице,

Невинностью подобен был девице.

Поутру, вставши, пил он скверный чай,

Смотрел в окно, погоду замечая,

И собирался к должности, там рай

И ад свой весь прескромно заключая.

Но пред уходом в свой обетованный край

Он в книжке отмечал, «что будет кушать чаю

Такой-то у него», и книжку клал;

Потом: «со сливками» — подумав, прибавлял.

Вы спросите: зачем? Уж я не знаю —

Есть разные привычки. Так текла

Вся жизнь его. Ему всех благ желаю —

Но страшно ведь глупа она была

Во все периоды: и до и после чаю…

И Дашу бедную такая жизнь ждала,

Когда б так называемый злой гений

Ей не дал мук, желаний и волнений.

Пускай она заснула — в ней не спят

Безумные, тревожные волненья;

Уста полураскрытые дрожат,

Облиты глазки влагою томленья.

Что снится ей?.. Соблазна полные виденья

Над нею видимо летают и кружат…

А чей-то голос слышен из-за дали,

Исполненный таинственной печали.

Дитя мое! очей твоих

Так влажно-бархатен привет…

Не звездный свет сияет в них —

Кометы яркий свет…

Лукавой хитрости полна

Улыбка детская твоя,

И гибок стан твой, как волна…

И вся ты, как змея.

Ты так светла, что не звездам

Спокойным вечно так сиять;

Ты так гибка, что разгадать

В тебе легко сестру змеям.

Дитя мое! так много их

По тверди неба голубой

Светил рассыпано благих,—

О, будь кометой роковой!

И дольний мир — ваш мир земной —

Богат стадами душ простых…

В нем много добрых, мало злых,—

О, будь же, будь змеей!

Тот голос был ли внятен ей?.. Она

Едва ль могла понять слова такие

Мудреные, хоть и весьма простые.

Прочла она в свой век Карамзина

Две повести^{53}, да две Марлинского^{54} другие

(«Фрегат "Надежда"», помнится, была

Одна из них). Отборно объясняться

Привыкла потому — я должен вам признаться.

Но странно, что ее тревожил сон

Не Гремин^{55} с пламенной душою и с усами…

Ее герой усами не снабжен —

Он, вероятно, сталкивался с вами,

Читатель мой, быть может, часто. Он

Играет, я сказал; со многими домами

Знаком поэтому; ни дурен, ни хорош

Собой особенно — на всех людей похож.

Чиновник он — и жить не мог иначе,

Москвич — но с Петербургом ужился,

Привык зимой к театру, летом к даче,

Хоть молод, но серьезно занялся

Устройством дел карманных и тем паче

Служебных: рано он за ум взялся,

Как истый петербуржец. Был ласкаем

Почтенными людьми и всеми уважаем.

Играл же он, во-первых, потому,

Что этим путь в дома чиновнической знати

Открыл себе свободный — хоть в палате

Служил какой-то… а притом ему,

Как, верно, русскому не одному,

Разгул по сердцу был — а здесь и кстати.

Играл он ловко, нараспашку жил

И репутацию с тем вместе заслужил.

На женщин он смотрел с полупрезреньем,

От добродетельных чиновниц прочь

Бежал всегда… Искать любви терпеньем

Ему казалось глупо и невмочь,

В чем был он прав… Свободным наслажденьям

Любил он посвящать гораздо лучше ночь.

Он был герой, и даже очень пылкой,

В танцклассе и с друзьями за бутылкой.

И там-то Даша встретилася с ним.

Он был хорош, особенно вполпьяна;

В минуту эту мог он быть любим;

Разочарован был, казалось, очень рано,

И, дорожа мгновением одним,

Безумствовал. Чем не герой романа,

Особенно когда другого нет?

Ведь было ей всего семнадцать лет.