Он вспомнил лицо Белова. Как этот мерзавец хныкал: ничего, мол, не помню, пьяный был! Пьяный... А на ходу сумел выбраться из окна и влезть в другое. Не всякий трезвый сумеет удержаться, не упасть. Ничего, суд скажет свое слово...

Игнат Ильич подошел к окну. В темном ночном стекле увидел свое отражение. Провел рукой по волосам и с невеселой усмешкой подумал: «Старею, что ли? Раньше вон в каких передрягах бывал — не седел. А тут скоро совсем как лунь стану...»

Да, недешевой ценой приходится платить работникам милиции за наш покой. Ранней сединой, бессонными ночами, предельным напряжением нервов, инфарктами и инсультами, а порой — и собственной жизнью.

Так поклонись же, читатель, человеку в синей шинели, где бы ты ни встретил его! Поклонись людям, не щадящим себя ради нашего счастья!

Александр Кулик

НА СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ

Нет, не мог он сегодня не прийти на свой пост, не проститься с ним. Так расстается рабочий со станком, отслужившим свой век, моряк — с навечно причаленным кораблем, танкист — с идущей на переплавку боевой машиной.

День был солнечный, весенний. Все куда-то спешили, и, казалось, никому не было дела до старшины милиции, что неторопливой походкой шел по Невскому.

Нет, вот парень, как знакомый, приподнял шляпу. Поравнявшись, приветливо поздоровалась девушка. Женщина с кошелкой, выходя из магазина, ему кивнула.

Знакомые незнакомцы...

По ним он утром проверяет часы. Еще до первых автобусов вот из этого дома выходит мужчина в кожаной куртке, наверное, шофер. В шесть — хлопает дверь соседнего парадного. Девушка в легком пальто и красной шапочке, стуча каблучками, спешит на автобусную остановку. Видимо, ей на работу далеко или смена начинается рано.

Эх, не знал ты, Медведев, ни о чем нынче утром. А если бы знал, остановил бы шофера в кожанке.

— Знаешь, друг, я сегодня в последний...

— На пенсию, что ли? — спросил бы тот.

Может быть, сегодня шофер не пойдет в кино, а «красная шапочка» — на свиданье, включат они свои телевизоры.

Диктор представит зрителям начальника отдела милиции, тот скажет, что, принимая во внимание образцовый порядок на посту старшины милиции Медведева, охрану порядка на перекрестке улицы Герцена и Невского проспекта решено передать дружинникам и общественности.

И тогда все эти люди, что торопятся куда-то по своим делам, припомнят старшину Медведева.

Узнают обо всем и у Медведева дома. Старший сын — Анатолий солидно, по-взрослому пожмет ему руку. А младший — Сережка повиснет на плечах.

— Это же про тебя, папка!

Жена поставит на стол рюмки. Будет у них вечер воспоминаний.

Снова увидит Валя далекое зарево над Ленинградом и своих подруг в Кабоне, снимавших в сорок третьем ледовую трассу, чтобы вывозить железнодорожные пути в Псков. Зарево было салютом в честь прорыва блокады, а они тогда этого не знали и плакали, думая бог весть что.

И Валя тоже плакала, потому что по сигналу тревоги ее Андрей, как и все милиционеры, уходил в укрытие последним.

Сейчас она ко многому привыкла. К тому, что отпуск — порознь, а Новый год — по старому стилю. И сегодня уже не скажет:

— Шел бы ты к нам на «Скороход».

И даже не упрекнет, что задержался, с годами поняла, что у мужа за служба, научилась в себе прятать тревогу.

А назавтра не найдет Медведев в книге нарядов четвертого поста. Образцовый порядок... А только сегодня он в кабинете начальника все выкладывал на стол штрафные квитанции.

— Вот ведь, ходят не там, где надо, нарушают...

До вечера еще далеко. Еще успеет старшина сделать прощальный обход.

Вот надпись на стене дома — эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле. С ее появлением люди перестали ходить по солнечной стороне — здесь каждый шаг грозил гибелью. Теперь эта память о днях блокады — белой краской на синем фоне — осталась навечно, чтобы все знали о тех трудных девятистах днях, которые в сердце у каждого ленинградца, когда мысль у всех была одна: выстоять.

Первое военное утро застало Медведева на посту. К вечеру пробился к военкому. Майор, оторвавшись на минуту от бумаг, окинул его усталым взглядом.

— На фронт стремитесь? Здесь будет не легче. Ваш опыт пригодится.

Город нахмурился. Посуровел и Невский. Памятники заваливали мешками с песком, обшивали досками. Перекрестки ощетинились ежами. В небе повисли аэростаты заграждения. Над городом уже появлялись зловещие птицы с черными крестами и, как коршуны, бросались вниз. Им как будто не мешал лай зениток. Черные маленькие точки сыпались вниз и вскипали разрывами. Изредка в небе появлялся наш «ястребок». И тогда милиционер Медведев никакими силами не мог заставить людей идти в убежище. Затаив дыхание, они следили за воздушным боем.

Осенним вечером Медведев, заступив на пост, вышел на Дворцовую площадь и вдруг увидел, как где-то на юге, на окраине, поднялся черный столб дыма. Горели Бадаевские склады. Очевидцы потом рассказывали о горящих масляных озерах и горячей лаве из сахара, плывущей по улицам.

День ото дня становилось хуже с продовольствием. Лишь самолеты могли доставить в город-фронт муку, мясо, крупу. Начался голод. В сентябре первый раз снизили хлебную норму. А потом еще и еще.

От завтрака оставались два тоненьких ломтика хлеба. Захватив их, Медведев спешил на пост.

Дни шли за днями. Тоскливо выли сирены. В темные ночи «зажигалки», словно огни электросварки, горели на крышах. Но женщины и дети, ставшие решительными и смелыми, сбрасывали их вниз, оберегая город от пожара. Впереди была первая блокадная зима. Людей ждали голод и холод, но они были готовы отдать все для фронта, для победы.

Нашлись и такие, кто хотел погреть руки на народном горе. Спекулянтам и жуликам «война, что мать родная».

Таких Медведев не щадил. Однажды приметил на улице гражданина с большой продуктовой сумкой. Потребовал показать — что там? Растерявшийся повар вытаскивал из нее масло, сахарный песок, взывал к сочувствию, хотел даже взятку дать, но, встретив взгляд постового, вдруг осекся и замолчал.

Бомбежки и обстрелы участились. Теперь на пост выходили дважды в сутки. А отдых был коротким и тревожным. В часы, свободные от службы, при налете или обстреле каждый спешил помочь пострадавшим и пожарным, приезжавшим разбирать завалы и бороться с огнем.

В один из сентябрьских вечеров привычно завыла сирена, Андрей Медведев, дежуривший на посту, начал провожать пешеходов в укрытие. По надсадному вою одной из бомб понял: где-то рядом. Взрывной волной его швырнуло под ворота дома, засыпало песком и обломками. Отделался тогда контузией.

Зимой сорок второго получил Андрей Яковлевич благодарность «за самоотверженные и смелые действия на посту» (как писалось в приказе).

Поздним вечером, едва успели репродукторы разнести по улицам сигнал тревоги, как из чердачного окна на улице Герцена вылетели в сторону Главного штаба одна за другой три красные ракеты. Перепрыгивая через три ступеньки (откуда сила взялась), на одном дыхании, взбежал на чердак. Вдвоем с дворником вылезли наружу. Отдал ему тяжелую трехлинейку, вытащил из-за пазухи наган, прислушался.

Где-то рядом гудели моторы самолетов, щелкали зенитки. В шуме ночной бомбежки услышал, как вдруг громыхнула железная крыша. Метнулся к слуховому окну и в бледном свете повисшей в воздухе немецкой бомбы-люстры увидел скорчившегося человека. Недолго думая, прыгнул, и они с грохотом покатились вниз. Силы были неравны, враг — сытый, сопротивлялся с отчаянием безнадежности.

Медведев, оказавшись сверху, болевым приемом завернул противнику руку и услышал хриплое, просительное: «Пусти!». Вместе с дворником привел ракетчика в райотдел и выложил перед дежурным вещественное доказательство — отобранную ракетницу...

Таяли ряды защитников города. Немало работников милиции погибло в осажденном Ленинграде. Среди них участковый уполномоченный Афанасьев. Под его руководством Медведев делал первые шаги на службе.