Зуфар невесело рассмеялся:

— Чепуха! Одну ужасную тайну вижу: как от больного человека и дряхлой старухи мог родиться сын…

В словах молодого хивинца звучало столько издевки, что Гулям разозлился:

— Ого, пастух! Ты воображаешь, что смыслишь в тайнах мира больше, чем сам пророк. Йезиды, поклонники павлина, — злодеи. Им ничего не стоит убить, отравить, сжечь мусульманина, воткнуть спящему нож в сердце…

— Они бедные и несчастные… Маленькая слабенькая девочка, жена старика, с утра до ночи, согнувшись, ковер ткет. Тоже поклонница сатаны… Вот инглиз Хамбер — настоящий слуга дьявола.

— Йезиды не подчиняются властям государства. У них своя власть. В Баальбеке при гробнице их пророка шейха Ади живет их главарь. Ему подчиняются повсюду свои эмиры, поклонники сатаны, которые говорят людям: «Делай то и не делай того–то». Я теперь знаю. Исмаил Кой йезидский эмир. Надо с ним поосторожней! Скажи он только слово — и нас растерзают поклонники сатаны. Ты слышишь?

Но Зуфар не слышал. Под длинный приглушенный рассказ Гуляма он уснул. Ни ужасы поклонников сатаны, ни кишевшие насекомыми козьи шкуры, ни монотонный стук отбойной щетки в руке все еще ткавшей ковер маленькой жены Исмаил Коя, ни кислые запахи стойла, где за глиняной перегородкой блеяли и сопели овцы, — ничто не мешало ему спать. Он спал, и сон перенес его к далеким родным колодцам Ляйли в Каракумы. Вокруг колодцев цвела и зеленела весенняя пустыня. И по зеленеющим склонам песчаных барханов легкой походкой волшебницы опять шла, нет, летела Лиза–ханум в белом воздушном платье и в ореоле золотых волос. И снова, как когда–то, сердце Зуфара билось безумно и вздохи рвались из его груди…

И вдруг грохот копыт и стрельба из ружей разрушили светлый дворец сна.

Каморка еще тонула в сумраке. Огонек светильника еле–еле теплился. Зуфар с трудом разглядел фигуру человека у дверей… Гулям смотрел в щель.

— Дверь заперта снаружи, — сказал он тихо, даже не обращаясь к Зуфару. — Шейх Исмаил Кой опять запер нас.

Воспользовавшись тем, что адская какофония звуков снаружи внезапно стихла, он заколотил кулаками в дверь.

— Что случилось, господа путешественники? — задребезжал снаружи старческий голос Исмаил Коя. — Что вам не спится, дорогие гости?

— Почему дверь закрыта? Почему вы нас закрыли?

— О уважаемый горбан, дверь я приказал запереть на случай собак. Наши необразованные собаки проявляют невежливость и таскают у дорогих гостей их сапоги… Прогрызут ведь кожу, проклятие на них…

Против столь разумных доводов Гулям возразить не мог. Недовольным тоном он проворчал:

— Проклятые блохи и клещи просто заели нас. Духота. Хотелось бы подышать чистым воздухом…

— Что вы, что вы! Я отвел вам для отдыха лучший свой дом. В нем по ночам я держу своих баранов–производителей… чтобы уберечь их от воров.

— А что за стрельба, крики?

— Сын мой Бали приехал из России с кочевьев, прорвался с боем через посты персидских пограничников… О благодарение Мелек Таусу! Ни убитых, ни раненых! И стада целы. Все радуются благополучному возвращению.

В селении наступила тишина. Зуфар заснул и снова увидел свою мечту. Гулям прикорнул у двери. Он не очень доверял Исмаил Кою и не хотел, чтобы его застигли врасплох. А пуштуну недостойно попадать в засаду.

И вдруг тишину ночи снова разорвали выстрелы, вопли.

И на этот раз палили из ружей, стучали в медные тазы, кричали. Казалось по меньшей мере, что столкнулись в схватке два полка конницы. И Зуфар и Гулям вскочили. Шум нарастал. Все горы пришли в движение. Во дворе шаркали громкие шаги. Старческий голос Исмаил Коя покрывал все остальные голоса. Он приказывал отвести коней в конюшню, задать корм.

— Лошади, — сказал быстро Зуфар. — Вы слышите? В аул приехали на лошадях. Много лошадей!

Он принялся стучать в дверь. Он стучал долго. Никто не подошел. Лишь когда он устал и кулаки его заболели, он вернулся на свою подстилку.

Невеселые бродили у него в голове мысли.

Он и прежде слышал об йезидах. Всезнающая бабушка его Шахр Бану в детстве показывала ему в пламени и клубах дыма очага и Мелек Тауса, и самого иблиса, и дьяволов помельче… Маленького Зуфара тогда пробирала сладкая дрожь ужаса. Впрочем, как он ни таращил глазенки, как ни силился что–нибудь увидеть, огонь оставался огнем, а дым дымом. И мальчик лишь проникался уважением к своей хитроумной бабушке, видящей иблиса и павлина там, где ничего не видят другие. Он, конечно, меньше всего мог представить себе, что когда–нибудь столкнется лицом к лицу с людьми, которые верят в подобную чепуху! В последние годы Зуфар работал на пароходе, имел дело с машинами, читал в красном уголке газеты и журналы, помогал в только что организованных колхозах осваивать первые тракторы. И вдруг Мелек Таус! Чертовщина всякая. Ему сделалось смешно, что такой, казалось бы, образованный и рассудительный Гулям напугался дурацкого павлина из бабушкиных сказок. Беспокоило Зуфара другое. Зачем их заперли? Но Исмаил Кой больше одержимый, чем грабитель и злодей. Такие простодушные, шалые фанатики своих гостей не грабят. Законы гостеприимства — незыблемые законы.

…Жаркие лучи солнца разбудили Зуфара рано утром. В дверях на пороге сидели на корточках старцы, или, как их здесь называют, решесафидоны. Тараща слезящиеся глаза, они во всеуслышание судили и рядили на все лады по поводу одежды и внешности гостей. У водоема посреди двора ревели облезлые верблюды. Помахивали длинными ушами белые ослы. Из состояния сонливости не могли их вывести бегавшие по двору в чем мать родила тощие, с ребрами, обтянутыми кожей, ребята. Бронзово–смуглые, быстроглазые девушки тащили на головах глиняные кувшины и, несмотря на немалый их вес, успевали заглянуть в дверь, чтобы бросить кокетливый взгляд на гостей.

Все дышало тишиной и миром. Все ночные страхи развеялись. К Гуляму вернулась его самоуверенность. Едва явился Исмаил Кой, пуштун свирепо потребовал лошадей. При свете дня векиль держался знатным путешественником. Он сунул свои сапоги молодому курду, чтобы тот начистил их до блеска. Заставил выколотить пыль из одежды. Достал из бокового кармашка безопасную бритву и на глазах изумленных курдов побрился. Выглядел он свежим и надменным. Он рвался в Мешхед к своей Насте–ханум. Его больше ничего не интересовало. Тревога раздирала его грудь, но он не пожелал повторять безумства вчерашнего дня, когда, как Меджнун, он бросился бежать по пустыне за своей возлюбленной Лейли. Да, глупостей он совершил немало. Но довольно! Пусть курды не забывают, с кем имеют дело. Наконец, у него есть золото.

Сопровождаемый целой свитой вооруженных курдов, явился Исмаил Кой.

— Э, за золото в нашем благословенном Иране можно найти не только лошадей. Слонов можно достать, — добродушно рассмеялся он, когда Гулям позвенел туманами в кошельке.

У старого вождя мгновенно исчезла затуманившая взгляд пленка и глаза хитро заблестели.

— Хорошо. Пусть приведут лошадей, — торопил Гулям. — Я плачу. Но я не привык ездить на кляче!

— Не успеет собака раз тявкнуть, и кони быстроногие с кровяным потом предстанут перед вами, и ржание их уподобится звону золота в твоем кошельке, мой высокий гость.

Несомненно, золото сразу же подняло Гуляма в глазах Исмаил Коя. От фамильярности его не осталось и следа. Он даже счел возможным склонить разок голову в поклоне, когда предложил гостям подкрепиться перед дальней дорогой.

Собаки успели тявкнуть и тысячу раз, а кони все еще не появлялись. Гулям снисходительно согласился позавтракать.

Целой процессией, в сопровождении стариков, голопузых ребятишек и своры голодных тощих собак, гости направились в дом Исмаил Коя. Впереди шагали вооруженные дедовскими самопалами, саблями, винтовками курды, наделавшие столько шума сегодня ночью. Они и сейчас орали, били в барабаны, дудели в деревянные дудки и нет–нет стреляли в каждую зазевавшуюся ворону и сороку, привлекая грохотом выстрелов женщин на крыши — поглазеть на процессию и приводя в ужас тощих кур, рывшихся в навозе.