— Он мой родич, и я отвечаю за него… — быстро сказал Юсуф Ади. — Он настоящий йезид…

— Предположим… Меня еще никто и никогда не обманывал… Не посмел обмануть, — самодовольно сказал Джаббар ибн–Салман. — Посмотрим… Быть таким, как Сиях Пуш, очень сложно, трудно… Жить среди чужих, думать на чужом, наполовину понятном языке. Питаться отбросами. Одеваться чучелом… — Он говорил рассеянно, точно вороша какие–то давно передуманные мысли и глядя невидящими глазами прямо перед собой… — Полное забвение личной жизни, болезни, лишения… И для чего…

Теперь уже и старик с нескрываемым удивлением смотрел на Джаббара ибн–Салмана. Тот почувствовал его взгляд на себе и поспешил заговорить о другом:

— Чепуха… А теперь поговорим… Кто такие туркмены? Они совсем не фанатики. До русского завоевания они были плохими мусульманами. Парадокс! Но твердая власть христианской России в Туркестане укрепила позиции ислама среди туркмен. И все же одного поколения оказалось мало, чтобы сделать их фанатичными поклонниками пророка. В бою туркмен щадит женщин и детей своих врагов. Он не уничтожает имущества. Он только забирает все, что может унести с собой… Все это говорит о практическом уме туркмена… В Мерве вы провалили тогда дело потому, что вы не мусульманин, а йезид. Вас подозревали, вам не верили. Вам нужны были неистовые исламские газии… дикие кочевники, нагоняющие ужас, не знающие пощады, жаждущие крови, духовные потомки Тамерлана…

— Значит, им еще мало крови… — вдруг проговорил негромко Зуфар. Он отвечал не на слова Джаббара ибн–Салмана. Он даже не возражал, не спорил, он лишь отвечал на свои мысли.

— Мало крови?! — удивился Ибн–Салман.

— Какой из Овеза Гельды был мусульманин? Все знают, что он в свое время принял христианство… был гяуром, — сказал решительно Зуфар. — Что, разве ради ислама он приказал убить зоотехника Ашота, не пощадил его жену… сжег овец?.. Для кого он это сделал?.. Ради кого? Он вор… бандит.

Джаббар ибн–Салман посмотрел пристально на Зуфара, на старца, и тень сомнения легла на его лицо.

Густейшие брови Юсуфа Ади, точно мохнатые насекомые, зашевелились. Араб что–то уж слишком крепко сжал свои и без того сжатые губы, похожие на лезвие ножа.

Зуфар думал: «А если прав самаркандец Алаярбек?» Помогая Зуфару выбраться через крышу овечьего загона в хезарейском становище, он успел бросить странную фразу: «Остерегайся… Джаббар ибн–Салман совсем не Джаббар ибн–Салман».

Больше ничего он не сказал… Не успел…

Со вздохом облегчения Зуфар понял, что его напоминание об отступничестве Овеза Гельды подействовало как нельзя лучше. Брови–насекомые Юсуфа Ади перестали шевелить лапками.

Очевидно, сомнения у старца исчезли так же быстро, как и возникли, потому что он сказал:

— У нас, келатцев, с туркменами старые счеты. До русских туркмены сотни лет грабили йезидов–келатцев. Уводили в рабство. Твою бабушку, сынок, туркмены похитили… сделали рабыней. Не жаль такого, как Овез Гельды… Но сейчас не до счетов. Сейчас мусульмане Туркестана, сунниты, шииты, и мы, йезиды, должны беспощадно обрушить мечи на головы большевиков. Нам дорога каждая сабля, каждая винтовка. Сейчас надо, чтобы в Туркестане цирюльник сделал большое кровопускание. Потерявший много крови слабеет. Когда большевики придут в изнеможение, придем мы. Таков закон войны.

Зуфар чуть не задохся. Отвратительный голос, отвратительный человек этот Юсуф Ади. Странно. Джаббар ибн–Салман промолчал. Почему он ничего не говорит? Или так надо? Или он испытывает Юсуфа Ади?

Но всем своим видом и Юсуф Ади и Джаббар ибн–Салман показывали, что они ждут ответа.

— Матерый волк посылает вперед молодых, годовалых волков, пробормотал Зуфар. — Так у нас в степи. Когда молодые псы, хранители отары, и молодые волки изнуряют свои силы в драке, приходит матерый волк и выбирает овечку по вкусу…

Юсуф Ади таял от восторга. Какой у него умница правнук! Араб вел себя сдержанно.

— Ты умеешь стрелять? — спросил он.

— На сто шагов из двустволки я попаду дробинкой в глаз лисе! воскликнул Зуфар. — Шкурка останется целой…

— А ездить верхом?

— Спросите в Хорезме у тех, кто не сумел удержать на седле козла во время козлодрания, — не без наивного хвастовства ответил хивинец.

— А искать и находить?

— Разве мы пришли в этот мир, чтобы смотреть, но не пользоваться?

— Клянусь головой вашего правнука, господин Юсуф Ади, он для вас дар божий. Он вполне подойдет…

И хоть Зуфар понятия не имел, для чего он подойдет, стало ясно: предстоит ехать, и на этот раз через границу, в Туркмению. В душе Зуфар ликовал. Он возвращался на родину.

Зуфар уже не думал больше о тайных лазах, тропинке, ночном бегстве…

Правда, ибн–Салман тут же разочаровал Зуфара. Он не пожелал посвящать его в подробности. Он приказал только готовить хурджуны и коней.

Он вышел и скоро вернулся совершенно преображенным. Вместо арабского бурнуса и куфии — головного платка — он облачился в черный халат почти до пят и обмотал голову чалмой. Зуфар усмехнулся.

— Чего вы смеетесь? — рассердился Джаббар ибн–Салман.

— И вы хотите в такой чалме… по Туркменской степи?

Зуфар едва сдерживал смех.

— Ты непочтителен, сынок, — вмешался добродушно Юсуф Ади. — Когда господин спрашивает у раба совета, тот от радости раздувается и одежда не вмещает его… Из угождения господину не грех и пожертвовать своей головой.

— Хорошо, — сказал ибн–Салман, — пусть посмеется. Молодости свойствен смех… Дайте ему быстрого коня из своей конюшни, чтобы он не отстал от моего «араба», и на рассвете — в путь…

— Извините… я смеялся… — проговорил наконец Зуфар, — а дело серьезное. В пустыне неспокойно. В вашей одежде… на чистокровных конях… Да мы и до первого колодца не доедем: или калтаманы пристрелят, или русские пограничники.

Зуфар помянул пограничников нарочно. Он хотел слышать, что на это скажет араб.

— Что ты предлагаешь? — сухо спросил Джаббар ибн–Салман. Напоминание о пограничниках он пропустил мимо ушей.

— Текинские папахи, халаты… Никакого оружия… Простые рабочие лошади. Еще лучше пешком… Только, боюсь, вам придется трудно.

Увидев, что Джаббар ибн–Салман мрачнеет, хозяин дома вмешался в спор, и очень своеобразно. Он схватил большой отделанный серебром сосуд и разлил в кофейные чашечки янтарную жидкость.

— Нет, — резко отказался араб.

— Закон ислама? — спросил Юсуф Ади. — Закон запрещает виноградное вино, а в кувшине французский коньяк…

— Нет.

— Клянусь семью шейхами Баальбека, это хорошо! Пейте! — Юсуф Ади уже успел выпить, и глаза его пьяно блестели. — Разве дьяволы не пьют вино?

— Дьяволы? — удивился Ибн–Салман. Светлые брови его приподнялись.

— Мы, йезиды, поклоняемся дьяволу, ох, опять проговорился, Мелек Таусу, а разве ты не поклоняешься тоже английскому дьяволу в шлеме и с пикой на золотых соверенах… Святому Георгию… Ваш дьявол — золото… Дьявол…

Ибн–Салман смотрел на Юсуфа Ади все мрачнее, но к коньяку не притронулся. Зуфар не отказался. В холодные зимние ночи на нефтеналивной барже матросы согревались спиртом после вахты — аральский «норд–ост» невозможно выдержать, особенно когда на судне негде погреться и нельзя даже спичкой чиркнуть. Он выпил самую малость, но ему сделалось жарко и весело. Теперь все казалось легко и просто. Он уже чувствовал себя дома, в Хазараспе. Хватит с него заграничной жизни. Завтра он уже не будет дрожать при слове «жандарм», завтра… Да здравствует завтра!

Но внезапно в комнате появился новый гость, и веселость Зуфара как рукой сняло. Если бы не опьянение, вероятно, он бы испугался.

Зуфар узнал в вошедшем невообразимо толстом, с заплывшими жиром глазками персе господина Океана Знаний, управляющего финансами Хорасанской провинции и друга начальника жандармерии Мешхеда.

Юсуф Ади был пьян и порол несусветную чушь.

— А, Океан Знаний, пожаловал–таки? — спросил старец и захихикал. Настоящий дурак… несравненный дурак, а вот какой себе титул придумал. Океан… ха… ха…