ГВАРДИИ КРАСНОЙ СЫН

Глава 1

НИКО ШМАРИ

Еще в детстве Сережа приставал к матери, Анне Михайловне, с расспросами:

— Мам, а куда все буржуи подевались? Где теперь живут?

— А поразбежались. Много, слышь, в Китай ушло. В Харбине живут.

— Харбин... Это далеко?

— Далеконько, сынок. Не скоро дойдешь.

— Они не вернутся, мам?

— Где уж теперь вернуться! Да и кто пустит...

И вот — Харбин.

Чужой, притихший, выжидающий город. Пусто на мощенных булыжником улицах. Ветер шуршит оторванным краем афиши на толстой тумбе. Прогрохочет патрульная танкетка. С треском промчится на мотоцикле связной. Людей мало. Если кто и появится, то это, главным образом, рабочие. Они с любопытством оглядывают патрульных, дружно, в ногу шагающих по тротуару. Больше всего привлекают внимание красные повязки на рукавах. На них смотрят долго, неотрывно. Кое-кто, обернувшись, долго провожает глазами советских солдат.

— Все больше рабочий класс встречаем. Из хозяев-то еще никто не попадался, — замечает один из патрульных, черноглазый и худенький Музыченко.

— Что, живого капиталиста посмотреть захотелось? — усмехается Плакотин, высокий, громадной физической силы сибиряк.

Старший по караулу лейтенант Сергей Дунаев ничего не сказал, но и он не без любопытства осматривал незнакомый город. Город как город. И все-таки здесь было не так, как там, на родной земле. Харбинские особняки построены с разными причудливыми балконами, мезонинами, верандами, украшены лепкой и резьбой. Окна то прямоугольные, то высокие стрельчатые, то венецианские — огромнейшей ширины. И вывески. Фасады домов облеплены ими, на разных языках — китайские, японские, немецкие и английские. Совсем непривычно выглядят русские: «Мануфактура. Раздольский и компания», «Галантерея. Ситников с сыновьями», «Все для электричества. Акционерное общество русских промышленников. Основано в 1920 году».

— От так-так! — смеется Музыченко. — Как раз в этом роци я и родився!

— Направо посмотрите-ка! — негромко говорит Дунаев и глазами показывает на один из балконов.

На балконе человек. Расстегнутый китель, круглое лицо. Белые, как снег, обвислые усы и бакенбарды. Большие, как метелки, и тоже белые, они распушились по его розовым щекам. Ветерок шевелит и мнет их, но бакенбарды упрямо топорщатся в разные стороны.

Грузный старик в упор смотрит на патрульных. Разглядывает он их уже давно. Лицо выражает и враждебное внимание, и презрение, и скрытый страх перед тем неизвестным и новым, что принес с собой приход советских войск в Харбин.

Особенно внимательно старик рассматривал сверкающие на плечах Дунаева офицерские погоны: по-видимому, еще не знал, что в Советской Армии установлены такие знаки различия. Поежился, круто повернулся и ушел с балкона. В просвете перил мелькнули широкие синие галифе с красными лампасами и стоптанные домашние туфли на босых ногах. Стеклянные двери захлопнулись и тотчас же сомкнулись белые портьеры.

— Ну и бакенбарды вырастил! Чудо! — заметил Музыченко.

— Должно быть, из царских генералов. Лампасы-то видели, товарищ лейтенант? — сказал Плакотин.

— Видел. Харбин — город белогвардейский. Тут белогвардейцев дополна.

Патрульные миновали малолюдную деловую часть города и по деревянному мосту вышли в район Фуцзядянь. Большинство населения здесь составляли китайцы. Улицы узкие, дома низкие, мазанные глиной. Лавчонок и всякого рода мастерских едва ли не больше, чем в центре города, — чуть ли не в каждом домишке. Жилые помещения — в глубине дворов. Взрослые и ребятишки то и дело шмыгают в ворота и калитки.

В Фуцзядяне людно. Синие китайские куртки из дешевой ткани, изредка мелькают и цветные халаты. Со всех сторон несутся вопли разносчиков и мастеровых. Вопли кажутся одинаковыми, и только по названиям товаров или инструмента можно различить, кто кричит: паяльщик или галантерейщик, молочник или уличный цирюльник.

Патрульных встречают улыбками, приветствиями, одобрительными возгласами. Язык — чужой, слова — непонятны, а во всем ощущается дружелюбие, теплое внимание, радость. Обстановка совсем другая — не то, что в деловой части города.

Больше всех, казалось, радовались мальчишки. Мигом слетелись в стайку и издали пошли за патрульными, перекликаясь звонкими гортанными голосами. Иной выскочит вперед, быстро потрогает планшет у Дунаева, тут же отпрыгнет назад и начнет шептаться с товарищами.

— Ребятня — она везде ребятня, — вздохнул Плакотин: вспомнились, видно, свои.

Патруль остановился, и ребята остановились. Подталкивая друг друга локтями, стали обступать солдат. Самые маленькие — почти голые, старшие — в синих рваных куртках и узеньких штанах.

— Зараз я с ними покалякаю, — сказал Музыченко, присел на корточки и поманил к себе одного из малышей: — Иды сюда, хлопчик.

Трое ребят нерешительно подошли к солдату. Худые смуглые руки потянулись к погонам, к звезде на пилотке, к автомату.

— Но-но! За оружье не хвататься, уговору не было! — строго прикрикнул Музыченко и протянул было руку к одному из ребят. Тот отскочил, за ним и остальные. Музыченко выпрямился и почесал затылок:

— Дички...

Толпу ребят раздвинул старик-китаец. Синий халат, плоское лицо, редкая седая бородка, трубка на длинном чубуке зажата в безгубом рту. Сказал что-то, показывая на ребятишек, помолчал и о чем-то спросил.

— Не понимаю, товарищ! — улыбнулся Дунаев.

Где-то совсем недалеко прогремел выстрел. Мальчишки исчезли. Старик втянул голову в плечи и тоже побежал, мелко-мелко семеня ногами.

Патрульные разом повернулись в сторону, откуда раздался выстрел.

— Спокойно! Стрелять в крайнем случае! — предупредил Дунаев. — Плакотин, разведай!

— Есть! — отозвался Плакотин.

Но не успел он сделать и шагу, как из-за угла дома, широко взмахнув полами серого макинтоша, выскочил человек. В руке у него был большой многозарядный пистолет. Прижавшись к стене, он поднял руку, собираясь стрелять туда, откуда только что появился.

Плакотин был уже рядом. Перехватив руку с пистолетом, пригнул дуло к земле?

— Погоди-ка, гражданин! Почему стрельба?

Человек дернулся, попытался вывернуться. Но Плакотин скрутил неизвестному руку, и пистолет выпал. Подбежал Музыченко, поднял оружие, подал его Дунаеву. В ту же минуту все четверо были плотно окружены толпой китайцев.

Видимо, люди долго бежали, дышали тяжело. Они перебивали друг друга, гортанно кричали, размахивали кулаками, пытаясь что-то объяснить.

Дунаев властно поднял руку:

— Ти-ихо!

Даже солдат удивило поведение лейтенанта. Он прибыл к ним в часть недавно из госпиталя, впечатление создал о себе, как о человеке вялом, задумчивом. Да и внешностью был неказист: шея длинная, лицо узкое, худое, фигура нескладная. А тут откуда что взялось: властно выкинул руку вверх, голос звонкий, даже пронзительный.

Люди затихли. Они молча смотрели на Дунаева, на солдат. Но вдруг толпа раздвинулась, и перед патрульными оказался тот самый безгубый старик, который пытался заговорить с ними раньше. Трубки во рту уже не было, ее длинный чубук, засунутый за пазуху, виднелся из-под рубахи.

Старик произнес несколько слов, особенно упирая на два — «Нико Шмари», и показал на соседнюю улицу.

— Зовут куда-то, товарищ лейтенант. Пойдемте, спытаем, что там случилось, — предложил Музыченко.