Изменить стиль страницы

— Никогда в жизни не слышал этих имен.

— Речь идет только об их… ммм… артистических псевдонимах.

— Они артисты?

— Ну скажем, артисты по части ликвидации.

— Ликвидации… что должно быть, согласно твоей теории, ликвидировано? Банковский счет?

— Нет. Я.

— Ты-ы-ы-ы? Требла-хха-хха. Ты и впрямь неподражаем.

— Я-и-впрямь-неподражаем. Эти двое хотели выполнить твое задание второго июня. Но им помешало нечто непредвиденное. Очевидно, то, что я был настороже. И это они тебе передали. Тогда ты приказал им отступить для виду в соседний городок, на известный курорт.

— Из твоих рассказов можно заключить, что между курортниками идет нечто вроде малой войны. Ххо-ххо. Не кажется ли тебе, что знаменитый энгадинский воздух излишне пришпорил Пегаса твоей фантазии и что конягу несколько занесло. Кстати, боюсь, этот телефонный разговор обойдется тебе слишком дорого.

— А я боюсь, мне обойдется еще дороже, если я не доведу его до конца.

«…Во поле цветут цвето-о-о-о-чки, раз, два, /и зовут их три, четыре,/ ве-ереском, раз, два. /Вьются, вьются пчелки, три, четыре,/ и зовут их…»

Кабель длиною в миллионы метров как бы подчеркивал контраст между детски-сюсюкающим текстом песенки и суровыми молодцеватыми мужскими голосами, исполнявшими ее. Вдруг песня оборвалась, наступила тишина, и я опять услышал голос Лаймгрубера.

— Извини, дверь случайно открыли. Ты еще здесь?

— Да, я еще здесь, старый товарищ, еще здесь…

Он кашлянул несколько раз.

— По-моему, вы теперь поете в «Греческом кабачке» совсем другие песни, не такие, какие дудел в годы чумы Маркс Августин.

— Чума? Ма-а-аркс?

У меня запершило в горле, я чуть было не расхохотался.

— Маркс Августин, которого называли «Милый Августин».

— Ах-так-ах-так.

— Для того чтобы притупить мою бдительность, ты переправил лиц, известных под именами Крайнер и Мостни, из Понтрезины в Санкт-Мориц. Но курс лечения аллергии продолжается целый месяц. И двое артистов прикинули: конечно, «наша честь в верности»[370], прекрасно, но зачем, собственно, то-ро-пить-ся? Разве плохо бесплатно пожить недельки три на курорте в Санкт-Морице-рице-рице? Такая возможность больше уже не представится.

Его осторожное посапывание продолжалось на сей раз дольше, и казалось, по кабелю длиною в миллионы метров поползло что-то похожее на ядовитые испарения, через мембрану телефонной трубки эти испарения ударили мне в нос.

Неужели тошнотворный запах, исходивший от его дурно пахнущего гнева, превратился в легчайшие фономы, в кванты звука? Кажется, я наконец-то добился прямого попадания, нанес удар этому типу, этому эсэсовцу, которого в мгновение ока вознесли так высоко, сделали подполковником полиции. (Скорей всего, вечером за бокалом вина он носит штатское.)

Я громко сказал «алло», «алло», он как эхо откликнулся «алло».

Почему он просто-напросто не положит трубку?

— Этому субъекту, как бишь его, словом, так называемому Мостни, ты, видимо, внушил, что он должен изображать из себя немого полуидиота. Вчера вечером я в последний раз попался к тебе на удочку. Иначе его уже не было бы в живых.

— Не имею представления, о ком ты говоришь, Требла. Кого не было бы, кого не было бы в живых?

В трубке тихо-тихо потрескивало, и тут вдруг что-то сместилось — перебой, словно кто-то на секунду прервал гудение. (Наверно, «барышня с телефонной станции» — безличный женский голос — захотела удостовериться, продолжаю ли я разговаривать с Веной.)

— Скажи, ты помнишь Бертольда Якоба?

— Мне его никто не потрудился представить. — Голос Лаймгрубера опять зазвучал резко, почти визгливо (наконец-то), даже с некоторым налетом истерии, напоминавшей истерию Шикльгрубера.

— Я тебе его представлю. Выражаясь твоим языком, он — халдей. Пацифист-халдей. Месяцев девять назад небезызвестный Губитман утащил его из Базеля в ваш рейх… извиняюсь, в исконный рейх. К сожалению — к сожалению, для немцев, — из этого получился политический скандал. И им пришлось опять переправить халдея в Швейцарию. Таким образом, человек, которого никто из вас не хотел держать, но зато все очень хотели… умыкнуть из швейцарского пограничного города, города, оказался вам не по зубам. Был слишком на виду. Зато на равнинной или соответственно в гористой местности kidnapping[371] куда более эффективно. Надо думать, у тебя лопнуло терпение из-за того, что твои наемные убийцы так долго прохлаждались.

— Честно, — это и впрямь прозвучало честно, — я люблю пошутить, особенно с фронтовыми товарищами. Но твой тон, твой тон мне что-то не нравится.

У меня до ужаса запершило в горле, я с трудом удерживался от смеха.

— Ну, если ты такой деликатный, тогда назовем твоих молодчиков воинами небесной рати в загранкомандировке. Или проще — погубитманами у тебя на службе.

Лаймгрубер уже опять перестроился, засопел, захихикал.

— Не могу-гу-гу сердиться на тебя, Требла. Обхохочешься, того и гляди, отправишься на тот свет. Ты — второй баро-о-о-он Мюнхаузен. Отправи…

— Отправление-на-тот-свет, таков порядок! Но оказалось, что меня не так-то легко отправить на тот свет, что я вроде сурка, который не дает себя отправить на тот свет, не правда ли?

— Из Мюнхаузена ты уже успел превратиться в сурка. Ловко.

— Помнишь, как мы с тобой в последний раз болтали у камина, вернее, у железной печурки, старый товарищ… «От меня не убежишь. Ты еще вернешься ко мне — живым или мертвым».

— Разреши сказать тебе, Требла, вот что: существуют отбившиеся овцы, на которых пастух рукой махнул. Черные овцы или соответственно красные.

— Красношелковые.

— Мне не ясно, что ты имеешь в виду, без конца повторяя это бессмысленное слово: красношелковый.

— Давай представим себе шифровку, которую ты пошлешь молодчикам-погубитманам: выполняйте же, черт вас подери, так-вас-растак, то, что вы не удосужились сделать за весьма долгий срок — от вас одни убытки в валюте. Доставьте мне его живьем, живым в рейх. Якоба похитили из базельского «Косого угла». Не подойдет ли в данном случае для места встречи Косая башня в курортном городке Санкт-Мориц? Около двенадцати ночи… коло двана… На этот раз ему будет крышка, этому красноше… пропану… ко., про… дванаа… В тяжелом мотоцикле с прицепом хватит места для троих, — я начал хрипнуть, внутри у меня все клокотало, — ему, как барину, подавай специально, это бы его уст-ро-ило, но так не пойдет, нет, мы больше не стру-сим. Эта операция нам нипочем, схватим его… вместях… вместях… седни но… сегодня ночью, точно-точно, его можно захлороформировать, затолкать в коляску мотоцикла и умчаться в Мартинсбрук, а если он только шевельнется, мы хватим его по изуродованной башке, и у него «юююшка» брызнет, кровь, посередь ле… среди леса. А потом пое… через мо… поедем через мост, где у немецких пограничников случайно окажется поднятый шлагбаум, как при операции с Якобом, въе… и мы въедем с красношелковым в Великогерманский рейх, зиг хайль! А на следующее утро перед нижнеэнгадинским гаражом будет стоять порожний мотоцикл с коляской, и номер у него будет граубюнденский…

На сей раз его молчание обошлось мне по крайней мере в один франк. И я не воспринял это молчание как свой триумф. Внезапно меня обуяли сомнения: не слишком ли легковесна только что созданная мною схема, сумею ли я разоблачить таким путем его действительные — или пусть даже предполагаемые — планы и намерения, его козни?

Щелчок, и в трубке опять раздался безличный женский голос:

— Вы еще разговариваете с Веной?

— Да, — ответил я.

Новый щелчок, и вслед за ним я снова услышал голос Лаймгрубера, сперва он замирал, возможно — фединг — потом зазвучал отчетливей:

— Обожди минутку, обожди минутку, сдается мне, что всего несколько дней назад я видел твою фамилию в «Имперском вестнике закона», не так ли?.. Да, если не ошибаюсь…

вернуться

370

Эсэсовский девиз.

вернуться

371

Здесь: Похищение людей (англ.).