Изменить стиль страницы

— Ну так пошли в бар «Rôtisserie des Chevailers». На моей памяти было слишком много смертей.

— Что ты сказал, Альбертик?

— Пошли в бар.

Да, я видел слишком много насильственных смертей, это может притупить все чувства, довести до ожесточения, до патологии, от этого можно заболеть, стать душевнобольным или же это может вызвать жажду развлечений. Exitus моего друга «с первого взгляда» де Коланы. Exitus господина Цуана — с ним меня, правда, ничего не связывало, кроме капельки участия, которое я испытывал к нему, так сказать, на почтительном расстоянии. Exitus Джаксы! В силу привходящих обстоятельств (роковое немецкое выражение!) наступил exitus Максима Гропшейда. Exitus Валентина Тифенбруккера, человека, принесшего нам дурные вести. Exitus Генрика Куята. Эти смерти не назовешь кончиной, скорее можно сказать, что всех их постиг ужасный конец. Моя жажда удовольствий росла с каждой секундой.

— Но ведь не можешь же ты пойти в бар вечером в вельветовой куртке.

— Нет, — согласился я сразу.

— У нас в зале не продохнешь.

— Пахнет жареным?

— Да нет, просто плохо пахнет, — пояснила Туммермут. — Давай-ка выйдем на свежий воздух.

Ансамбль «Эхо Голубого озера» заиграл туш. Maître de plaisir[285] начал раздавать хлопушки.

Последующие события можно описать лишь телеграфным языком, каким я пользовался в одном из своих военных дневников. Были минуты и ситуации, которые разыгрывались в ритме стаккато, без фермат, без ригардандо, ситуации и минуты, напоминавшие пулеметные очереди, хотя, вполне возможно, пулеметные очереди, выпускаемые во время маневров, а не в военное время. Ситуацию же в целом и в каждую отдельную минуту в этом 1938 году, году аншлюса и создания нового Великогерманского рейха Шикльгрубера, следует охарактеризовать как скрытую форму войны — война шла повсюду, даже на так называемых классических мирных островках. А во время войны на повестке дня стоят наступательные и оборонительные действия. Впрочем, как антитеза к тому, что люди превращаются либо в убийц, либо в убитых, возникают и идиллии (иногда в кавычках), идиллии и романы, разыгрывающиеся в промежутках между встречами и расставаниями и заключающие в себе всю гамму чувств вплоть до откровенной похоти. Но чем сильнее человек ощущает свою причастность к войне, тем меньшее место занимает в его жизни союз «и». Когда я шел по следу моих предполагаемых преследователей — по следу, который оказался потом ложным, — когда я метался между еврейским семейным пансионом на вилле «Муонджа», конторой по перевозке мелких грузов Паретта-Пикколи и домом Туснельды — специалистки по лечебной гимнастике, — все мои переживания были предельно краткими, в стиле военного дневника. Для множества «и» у меня не хватало времени и места, так же, впрочем, как и для некоторых глаголов. Ибо каковы в конечном счете, в конце концов глагольные формы, употреблявшиеся на мировой войне (школу которой я прошел)? Убивать. Быть убитым. А если привести это к одному трансцендентному знаменателю, то — убивать себя.

Понедельник, 22 ч. 45 м.

Звездная ночь, поразительно ясная, прохладная, даже морозная; ты выходишь из жаркого, душного помещения, а с озера дует ночной бриз; я поднял воротник вельветовой куртки. Куда тащит меня Т.? Крадучись ведет к себе домой? На помосте танцплощадки под открытым небом стоит как часовой какой-то тип. Пьяный. Плюет через перила — их видно по пунктиру огоньков, — опутанные гирляндами электрических лампочек; пьяный иногда пытается запеть, чертыхается на ретороманском языке. Может, Верена держит путь к летней деревянной беседке, где недавно играл ансамбль «Эхо Голубого озера»? Но там слишком холодно для любовного свидания, да и плюющий человек не очеиь-то воодушевляющее соседство. В зале — сплошная канонада: рвутся хлопушки. Слуховое окно наверху светится красным; ага, пресловутый красный фонарь публичного дома. Вспоминаю красный свет, который видел позавчера вечером, бродя около лодочного сарая Кадуф-Боннара. Неужели она тащит меня наверх? На мой вопрос Т. отвечает: нет, это не ее комната, она живет в другом месте; здесь, наверху, по ночам готовится к экзаменам ученик аптекаря из Швица, зубрит в «лирическом полумраке», под звуки патефона. Аббат Галиани: «Правда не наш удел. Наш удел оптический обман». Может, все, что говорят о Т. санкт-морицкие сплетники, — ложь. Может, она не «цюрихская подстилка» (девица легкого поведения, шлюха), а только представляется такой? Может, она всерьез помолвлена с Ленцем? Сейчас мы узнаем. На вопрос, где ее комната, Т. отвечает: дальше, за водопадом. Но туда идти нельзя, слишком опасно из-за хозяина (арендатора) ресторана «Мельница на Инне и Милан»; кстати, не считаю ли я, что ее место в Цюрихе? А где именно? В самом низу? На дне? В Цюрихе есть дно? Да, есть, но она не имеет к нему отношения, интрижку со мной она затеяла не из-за денег. Я несколько оторопел, bouleversant[286], но возбужден, жажду удовольствий перед лицом такого количества смертей! Коротко говоря, явственное «Трюлюдю» удаляется, шум водопада приближается.

Нечто вроде павильона с минеральным источником напоминает также бункер, поросший травой, без окон, с железной дверью, у Т. есть ключи от этой двери; внутри относительно тепло, Т. роется в сумочке, достает крохотный карманный фонарик — японский. Помещение похоже на чулан: поломанные садовые стулья громоздятся до испещренного пятнами бетонного потолка. Рядом венецианские качели, пришедшие в негодность; на каменном полу длинный матрас; воздух сырой, спертый, как в старом здании водолечебницы. Из-под земли доносится шум, Т. объясняет: «Это Инн». Я отвечаю: «Надеюсь, не крысы». Зеленый плюшевый мишка, Т. и я на матрасе.

Пятиминутный поцелуй, пол-лица у меня намокает от теплых слюней, моя рука в эластичном вырезе платья с блестками. Черт подери, она не носит бюстгальтера. У нее что называется стоячая грудь, грудь «фу-ты, ну-ты», теплый липкий пот от бурных танцев.

Ночь любви! К тебе пою.

Ты насытишь страсть мою.

Невольно я вспомнил баркаролу Оффенбаха, звучавшую над дедушкиным кабинетом благодаря радиоинженеру Сабо. Нет, пусть сгинут воспоминания, я хочу жить, ж, и, т, ь, прожигать жизнь из-за плохой жизни, превращать нужду не в добродетель, а в порок. Наше шушуканье заглушает журчание подземной реки, я повышаю голос. Надо раздеться, в одетом виде я не могу faire l’amour[287]. Губы у нее пышут жаром: «Совсем раздеться слишком опасно». Я: «Дверь но запирается?» Она: «Только снаружи». Помогает мне снять с нее трусики, но не дает снять пояс с резинками, резинки туго натянуты как струны контрабаса, врезаются в пышные бедра, зад до неправдоподобия мягкий, рука моя буквально чувствует, какой он розовый. «Иди сюда. Иди. Мы с тобой хитрые ребята. Правильно? Иди, Альберт. Иди». Ее пухлая рука расстегивает мой пояс (не ощупав его, не узнав, что он нашпигован патронами), находит пуговички, находит то, что ищет. Но я чересчур нервен, взволнован, раздражен и в то же время измочален. Результат психических и физических перегрузок за последние двадцать четыре часа. Грудь «тьфу-ты, иу-ты»… Неужели я опозорюсь? Она: «Иди сюда, иди, иди ко мне». Подземное журчание, потом ее внезапный визг, железная дверь распахивается.

Классическая сцена — двое застигнуты на месте преступления. Как говорят англичане, «caught with the pants down»[288]. В проеме двери слегка покачивающаяся мужская тень. Пьяный? Щелкает зажигалка. Да, это Ленц Цбраджен. С шутовской дурацкой феской на голове! В левой руке держит зажигалку, пламя которой колеблет бриз с озера, в правой — карабин. Из танцзала доносится праздничный гуд, «трюлюдю» чудо-кларнетиста. Треск хлопушек.

— Так-так, вот где вас, значит, нашел Солдат-Друг. Так-так! — Еще пять-шесть раз звучит это «так-так». Он спускает курок карабина. Щелк. (Знакомый звук.) Боюсь, пробил мой последний часик. И мой и Т. Я заранее все рассчитал, был готов к тому, что меня «уложат» братья Белобрысые или Мен Клавадечер. Но не Солдат-Друг! Писк Т., на сей раз идущий откуда-то из глубины, она держит перед собой зеленого плюшевого мишку, эдакий жалкий щит. Опять грозный голос Ленца:

вернуться

285

Здесь: главный распорядитель (франц.).

вернуться

286

Взволнован, потрясен (франц.),

вернуться

287

Заниматься любовью (франц.),

вернуться

288

Захватить врасплох; букв.: захватить без штанов (англ.).