В степи было безлюдно. Страх наскочить на колонну пленных гнал Марию по бездорожью, там труднее было идти. Колючки протыкали насквозь мягкие шлепанцы и впивались в ноги. Мальва плакала, просила вернуться к доброму Мурах-бабе, она так и не могла узнать у матери, почему они ушли из монастыря.

Изредка встречались им ручейки, которые едва струились по скользким камням и тоже задыхались от жары, но все же у их берегов зеленела трава, здесь можно было помыться, отдохнуть и съесть кусок хлеба.

Ночевали в степи. Еда у них еще была, голод пока что не гнал их в аулы, но Мария знала, что скоро ей придется идти просить милостыню, признаться, кто они, а потом можно наскочить и на какого-нибудь ретивого старосту, который отправит их с ногайцами назад в Кафу. Как и чем она докажет, что отпущена?

Три дня им никто не встречался по пути - словно вымерла Крымская степь. Только орлы-беркуты сидели на скалах, хищно втянув длинные шеи. Поджидали пленников с Карасубазара, после прохождения которых всегда есть чем поживиться - объедками и человеческими трупами.

Двигаться было все труднее и страшнее: запасы еды истощились, худая обувь порвалась. Надо было выбирать: или, рискуя, идти в села, или сделаться поживой для стервятников. На четвертый день, когда Мария уже несла Мальву на плечах, подвязав ее платком, - девочка совсем обессилела, - вдруг донеслось блеяние овец, с севера над степью показалось облако пыли. Мария всматривалась в раскаленный воздух, дрожавший над желтыми стеблями ковыля: на горизонте зашевелилась кора земли, словно неожиданно закипела от нестерпимого зноя. Позади отары ехал всадник, следом за ним медленно двигалась крытая арба, запряженная волами.

К путникам подъехал на легком аргамаке мальчик-татарин в сером доломане, в лохматой бараньей шапке.

- Сабаних хайр олсун!* - крикнул он с седла, к которому, казалось, прирос, и наклонился, чтобы приглядеться к людям, почему-то блуждающим по безлюдной степи. - Кто вы и куда идете?

_______________

* Доброе утро! (татар.)

На сухощавом лице юного чабана, в его глубоких горячих глазах Мария увидела черты тех самых диких ордынцев, которые гнали ее с Украины в Кафу, тех, чье сердце не содрогнется ни от рыданий, ни от крови. Но у этого не было ни сабли, ни лука, которые дают человеку право своевольничать, и, очевидно, поэтому он казался обыкновенным, человечным. Суровые уста и крутой подбородок свидетельствовали о мужестве и храбрости. Если бы у него в руке была не плеть, которой он подгонял волов и верблюдов, а аркан, возможно, он связал бы им женщину и ребенка, чтобы потом продать их на рынке в Карасубазаре, потому что сразу понял, что они не татары. Но это был пастух, а не воин, его с детства учили отличать людей от скота, юноше никогда не приходилось гнать их вместе.

Чабан соскочил с коня и подал девочке бурдюк с кумысом:

- Пей, гюзель.

Мальва с жадностью припала к бурдюку, целительный напиток вернул ей силы, привидения исчезли, девочка слабо улыбнулась и сказала пастуху по-татарски:

- Спасибо, брат.

Юноша звонко засмеялся:

- Гляди, какая татарка! Откуда ты, маленькая гяурка?

В глазах Мальвы появился страх, она вспомнила, как в Кафе мальчишки бросали в них камни, называя этим словом. Обхватила мать за шею, залепетала:

- Я не гяурка, не гяурка!

- Ты не бойся, - пастух погладил ее плечо. - Христиане - люди, мусульмане - люди, чего ты плачешь?

- Я не гяурка, я мусульманка, - не унималась Мальва.

Юноша пытливо посмотрел на Марию. Она опустила руку с бурдюком, промолвила:

- Да, она мусульманка.

- И ты? - недоверчиво присматривался чабан к славянскому лицу женщины.

Мария промолчала.

- Спасибо тебе, добрый хлопче, - сказала после минутной паузы. - Мы идем в Бахчисарай. Продай нам бурдюк кумыса на дорогу и немного сыра. Я заплачу.

Подъехала двухколесная, крытая войлоком арба. Волы лениво остановились возле своего проводника. Сквозь дырявый шатер выглянула молодая женщина в чадре. Из-под плоскодонной шапочки, расшитой золотыми нитками, змейками спускались на плечи тонкие косички. Черные глаза внимательно поглядывали сквозь прорезь в чадре.

- Нам по пути, - сказал юноша Марии. - Мы идем с отарой на яйлы Бабугана и Чатырдага. Садись, подвезем. Фатима, - обернулся он к молодой татарке, - забери их к себе.

Мария не ждала от татарина такой доброты и внимания. Она кланялась юноше, взволнованная до слез, растерянная.

В душной арбе рядом с Фатимой сидел, опершись плечом на вьюки, пожилой мужчина. Он поднялся, уступил место путникам. Мария тихо поздоровалась, хотела улыбнуться женщине, но та сурово посмотрела на нее и не ответила на приветствие.

- Мне лишь бы ребенок отдохнул немного, - виновато сказала Мария. - Мы недолго будем вас стеснять.

Татарка молчала, переводя суровый взгляд с матери на дочь. Старший крякнул в кулак, пробормотал:

- Не разговаривай с ней, она немая.

Марию глубоко поразило несчастье молодой женщины.

- От рождения?

- Да нет… Когда была еще маленькой, как вот твоя, мы кочевали за Перекопом по степи. Однажды на нас напал Сагайдак с казаками. Они жгли и резали все живое. Я спрятался в траве, а мою жену, мать Фатимы, замучили на глазах у девочки. Размозжили бы и ей голову, да не заметили, она спряталась в тряпье. Тогда у нее отнялся язык. С тех пор она ненавидит гяуров, а сейчас смотрит, не принадлежите ли вы к ним.

Спазмы сжали горло Марии.

- Нет, нет, - возразила она, натягивая яшмак пониже подбородка. - Мы… мы из Кафы. В Бахчисарай к родственникам направляемся.

Старик исподлобья, пристально посмотрел на Марию, и от этого взгляда у нее кровь застыла в жилах. <Пропали мы, - подумала она. - Он не верит мне>.

- А этот юноша кем вам приходится? - спросила Мария, стараясь быть спокойной.

- Мой сын. От второй жены. Какой-то нескладный. Братья его пошли войной против неверных, а он с овцами возится. К сабле и прикасаться не хочет… А мы вынуждены воевать. Турки заставляют нас идти за пленными, голод всегда донимает, казаки не дают покоя…

<Голод донимает, - горько улыбнулась Мария. - Значит, надо грабить соседа. Казаки не дают покоя! А не из мести ли за таких, как я, напали конашевцы на ваше кочевье и порубили виноватых и невинных? Твоя дочь немая, и моя тоже немая - почти не знает родного языка. А она могла бы петь и водить хороводы у Днепра. Но вы заставили ее забыть песни и родной язык, вы лишили ее купальских венков, из-за вас я должна воспитывать ее татаркой. Разве ты не слышал, как она пугается одного слова <гяурка>?>

Мария промолчала. Теперь она должна была молчать.

За Карасубазаром решили напоить волов в реке. Это страшное место Мария хорошо помнит. Тут ногайцы разрешили невольникам помыться. Черной тогда стала вода, поэтому, наверное, татары и назвали город Кара-су.

- Зуя, - произнес старик, показывая на реку. - Когда ханы переселялись с Эски-Кирима* в Бахчисарай, в пути умерла жена хана Хаджи-Гирея - прекрасная Зуя. Тут похоронили султан-ханым и ее именем назвали реку.

_______________

* Э с к и - К и р и м - Старый Крым, первая столица Татарского

ханства.

- А теперь из нее скот пьет воду, - сказала Мария. - Люди, превращенные в скот. Вон, - указала рукой на невольничий рынок. Как раз пригнали пленных, и знакомые вопли и плач вырывались из-за стен города в степь. - Смотрите, кого продают. Не овец, не верблюдов, которых гонит ваш сын на яйлы Чатырдага…

- Да… Это верно… Но ты погляди вон в ту сторону. Видишь гору, похожую на большой стол? Это Аккая. С нее турки сбрасывают татар, которые не желают идти на священную войну. Волк пожирает овцу, овца - траву… Так, видимо, должно быть, женщина. А ты давно тут?

- Третий год, - призналась она.