Надо!
Надо для победы!
Иногда в самолет погружали несколько групп парашютистов. Численность каждой группы могла быть не более семи человек. Значит, увеличивалось число точек на земле, которые надо было найти. Но бывало, что в целях конспирации нашими пассажирами было всего два-три человека.
Взлетали мы еще засветло и, набрав высоту четыре — пять тысяч метров, переваливали через линию фронта. Не раз попадали в мертвенно-белые лучи прожекторов противника. В густой темноте южной ночи отчетливо просматривались трассирующие снаряды зенитной артиллерии. Иногда казалось, что зенитки бьют именно по тебе, хотя на самом деле истинный путь снаряда проходил или выше или ниже. Настоящих попаданий было сравнительно немного и не в каждом полете.
Однажды, облюбовав приличную площадку, близко расположенную от нашей точки, мы зашли на прямую и сбавили газ. Моторы звучали приглушенно, из коллектора патрубков выбивались длинные языки пламени. И вдруг внизу вспыхнули прожекторы. Оказалось, мы вышли к действующему ночному аэродрому противника. Фашисты открыли огонь. Небо светилось разноцветными ракетами, сотни трассирующих нитей потянулись к самолету. Закладывая крутые виражи, поспешили убраться. Как видно, враг не ждал нас у себя в глубоком тылу, поэтому огонь его был не особенно точен, хотя мы и привезли несколько пробоин.
Не всегда в кромешной тьме с ходу удавалось найти точку, над которой надлежало выбросить парашютистов. Напрягая до боли глаза, сличали полетную карту с местностью, плывущей под нами, и, уловив похожие очертания, характерные признаки далекой земли, закладывали широкий круг, еще и еще раз проверяли, не ошиблись ли. Только тогда давали команду «Приготовиться».
Парашютисты вставали и подходили к двери. Каждый из них подавал инструктору длинную толстую веревку с карабином на конце. Другой конец был привязан к вытяжному кольцу парашюта. Проследив весь путь этой веревки — нет ли петель, не провисает ли, не закручивается, — он цеплял карабин за толстый металлический трос, протянутый по всей длине фюзеляжа. Для чего это делалось? Многие, если не большинство десантников, прыгали впервые в жизни, и фал должен был обеспечить принудительное раскрытие парашюта.
Всегда тяжело выпускать человека в первый прыжок без подготовки. Инструктор старался ободрить каждого. Говорил: «До скорой встречи… Ждем на аэродроме». Дружески хлопал по плечу. Поправлял и без того правильно надетый парашют. Десантники, с которыми потом довелось встретиться вновь, рассказывали, что это им очень помогало в те минуты.
Сама выброска парашютистов занимала несколько секунд. Если с группой был груз в виде упакованного мешка, начиненного всякими снаряжениями, то он следовал вниз первым.
Бывали и курьезы.
Выбрасывалась как-то группа из семи человек. Прыгающий последним здоровенный детина вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов и на прощание протянул мне правую руку. Я подал свою. Каково же было мне, когда он, словно тисками сжав мою ладонь и не выпуская ее, вывалился за борт самолета. Невольно шагнул вслед за ним, но успел упереться правой ногой в борт фюзеляжа, а левой — ухватиться за металлический трос. Чуть не выдернув руку из сустава, парашютист все же отпустил меня. После этого происшествия стал для страховки привязываться фалой к подвесной системе парашюта.
Закончив выброску грузов и парашютистов, инструктор втаскивал внутрь вытяжные фалы, отцеплял свою страховку и закрывал дверь. Затем шел в пилотскую кабину, откуда был хороший обзор, и считал раскрывшиеся белые купола, хорошо видные в ночной темноте. Если счет сходился — все было в порядке. За нашу практику не было случая, когда оставили самолет, скажем, пять человек, а белых куполов насчитывали только четыре.
Организуя все новые и новые опорные базы, представители штаба партизанского движения сосредоточили у нас большое число людей, в основном шахтеров и железнодорожников — жителей Донбасса. Дело свое эти люди знали. Оружие у них было отлажено отлично. Боеприпасов набирали столько, что места для продовольствия не оставалось. Прыгали донбассовцы смело. Но чём больше мы забрасывали людей в тыл к гитлеровцам, тем… больше их скапливалось на нашем аэродроме. Дело в том, что пересекать линию фронта на самолете было быстрее и безопаснее, чем «по зеленой», как говорили разведчики из сухопутных войск.
Однажды была поставлена задача доставить десант в точку, которая отстояла от линии фронта более чем на 800 километров. Пришлось заявить, что ничего не выйдет.
— Почему? — последовал вопрос.
— Потому что Ли-2 имеет скорость двести двадцать километров в час. Значит, на такой полет с возвращением домой потребуется минимум восемь часов. А при прохождении линии фронта потребуется еще дополнительное время на набор высоты. А ночь сейчас длится всего четыре-пять часов. На обратном пути самолет собьют.
Был ряд и других неурядиц. Написал рапорт командующему ВВС Южного фронта, где изложил предложения по улучшению организации отправки в тыл спецгрупп. Это было весной 1943 года. Вернувшись как-то на аэродром после длительного полета, увидел около здания адъютанта командующего.
— Поехали! — сказал он мне.
Заседание Военного совета Южного фронта открыл командующий фронтом Р. Я. Малиновский и сразу спросил у командующего ВВС генерала К. А. Вершинина:
— Кто будет докладывать?
— Майор Кайтанов, — последовал ответ.
По возможности кратко и обстоятельно доложил ту обстановку, которая сложилась на аэродроме, и свои соображения по улучшению дела. Видимо, приведенные факты убедили командование: почти все предложения были приняты и работа пошла организованно.
Как-то на аэродроме появился высокий, немного сутуловатый человек в костюме полувоенного покроя. На его френче поблескивали орден Ленина и значок депутата Верховного Совета СССР.
— Кто это? — полушепотом поинтересовался у председателя из разведуправления фронта.
— Неужели не узнаешь? Да это же Демьян Сергеевич Коротченко, секретарь ЦК ВКП(б) Украины.
Через несколько минут увидел, как приезжий крепко пожимал руки шахтерам, отправляющимся в тыл врага. Коротченко знала вся Украина, знала, как доступного и душевного человека, стойкого и самоотверженного большевика и незаурядного руководителя. Оказывается, вот кто был «товарищ Демьян». И вдруг через какое-то время узнаю, что меня вызывают к нему.
Вхожу в небольшую комнату, где стоял некрашеный стол и несколько стульев вдоль стены. Демьян Сергеевич сразу же предложил сесть, расспросил, как идут дела. Затем доверительно сказал:
— Надо одного человека доставить в район Херсона. Это очень важно для нас. Вся беда в том, что этот человек уже не молод и у него пошаливает сердце.
Ответил, что все зависит от этого товарища, пусть он приедет на аэродром, мы «покатаем» его на самолете, а потом он сам решит, сможет или нет выдержать длительный полет, да еще прыгнуть с парашютом.
На другой день товарищ прибыл. Это был действительно уже немолодой человек. Поднял его на самолете Р-5, сделал несколько больших кругов над аэродромом и два раза немного приподнял нос самолета, имитируя небольшую горку. При этом внимательно глядел на него в небольшое круглое зеркало, укрепленное на стойке центроплана. Видя, как посерело лицо пассажиpa, поскорее пошел на посадку. Подрулив к стоянке, помог ему выбраться из кабины.
— Ну как?
Не говоря ни слова, мужчина показал рукой на сердце. Все было понятно. Позже мне стало известно, что этого человека все же отправили под Херсон, но на подводной лодке. Видимо, очень нужен был этот человек в тылу врага.
Для отправки за линию фронта привозили всяких людей. Были и почтенного возраста, были совсем молодые. Ничуть не удивился, увидев однажды в аэродромном здании молодых мужчин, одетых в новенькую форму немецких офицеров. Как-то привезли настоящего священника — при всех его атрибутах. Увидя, как, сидя в комнате, он лениво ковыряет ножом в консервной банке, сказал: «Не худо бы, батюшка, принять для аппетита». Нисколько не смутившись, служитель культа ответил: «Буду вам весьма благодарен». Налил ему добрых полстакана чистого спирта из алюминиевой фляги. Не разбавляя спирт водой, мой гость сходу принял внутрь напиток и бодро начал закусывать. Прыжок с парашютом «батюшка» выполнил хорошо. Однако где он работал и что делал, я тоже так и не узнал.