…Знакомая, успокаивающая картина.

Самолет, разрывая воздух кругами, забирался все выше и выше. Откинувшись немного назад, я полузакрыл глаза. С тех пор как я совершил первый прыжок, прошло всего два месяца. За это время я шесть раз раскрывал в воздухе светлый купол парашюта. То, что когда-то так манило к себе своей неизвестностью, стало близким, простым и знакомым.

Обычный парашютный прыжок я уже хорошо знал. Хотелось чего-то большего, сложного. Товарищ Минов однажды рассказал мне о сложном парашютном прыжке. В 1929 году, по приглашению знаменитого американского летчика-парашютиста Уайта, Минов участвовал в состязаниях на точность приземления, состоявшихся в Соединенных штатах Америки. До этого Минов прыгал всего два раза, и с таким багажом он должен был соревноваться с королями воздуха, имеющими много десятков прыжков. Выпрыгнув из самолета на высоте четырехсот пятидесяти метров, товарищ Минов камнем падал, не раскрывая парашюта, двести метров. Благодаря этому его отнесло очень мало, и он в состязаниях на точность приземления занял третье место.

Рассказ товарища Минова пробудил во мне интерес к затяжному прыжку. Вернувшись в свою часть, я только об этом и думал. Наконец, такая возможность представилась. Я решил лететь, не раскрывая парашюта, не менее ста пятидесяти метров.

Когда самолет достиг высоты шестьсот метров, летчик Скитев дал сигнал готовиться и через несколько секунд скомандовал: «Прыгай!»

Держа правую руку на вытяжном кольце, я бросился вниз, и в ту же секунду меня охватило неотвратимое желание выдернуть кольцо, как я это делал до сих пор. Но я удержался. В ушах стоял пронзительный и острый свист. Казалось, что кто-то затягивает меня с гигантской силой в воздушную струю.

Желание выдернуть кольцо все росло и росло.

Оно проникло всюду. Не было в моем камнем летящем теле ни одной живой клеточки, которая не кричала бы мне: «Дерни за кольцо! Раскрой парашют!»

Постепенно мной начало овладевать странное чувство необъятности окружившего меня воздушного океана. Какой-то сильный голос кричал внутри меня, что я надаю в бездонный колодец. И даже в свистящем воздухе я слышал этот властный голос: «Прекрати падение!»

Начало посасывать в желудке, и, не в силах дольше противиться, я выдернул кольцо. Надо мной раскрылся белый купол парашюта, и я плавно начал спускаться на землю. Падал я затяжным прыжком не более пятидесяти метров. Как только прекратилось падение, перестала кружиться голова, прошел испуг.

Чем ближе к земле, тем больше мною овладевало чувство досады за свою нерешительность. Подбирая самые нелестные эпитеты, я всячески поносил себя за то, что не смог выполнить своего же задания.

С тяжелым чувством неудовлетворенности складывал я парашют.

Весь день меня преследовала неотвязная мысль:

«Неужели у меня не хватит решимости и мужества для преодоления трудностей затяжного прыжка? Неужели я не гожусь для этого дела?»

Я решил повторить прыжок и еще раз проверить самого себя.

Ужо на следующий день я стал готовиться к новому затяжному прыжку. Прошел месяц, и 24 августа 1932 года я снова решил прыгнуть.

На этот раз я поставил перед собой более сложную задачу: прыгая с виража, падать, не раскрывая парашюта, метров триста-четыреста.

Самолетом управлял товарищ Евдокимов. Поднявшись на высоту семьсот-восемьсот метров, мы попали в облачную полосу. Между большими облаками были громадные «окна», сквозь которые виднелась земля. В одном из таких «окон», как раз над центром аэродрома, Евдокимов ввел самолет в вираж.

По предварительному условию Евдокимов должен был делать вираж не более сорока-пятидесяти градусов, но он перестарался и на большой скорости сделал вираж никак не менее семидесяти пяти градусов. Стоя на борту, я напрягал все свои силы, сопротивляясь мощной струе воздуха, идущей от винта, которая, срывая, тянула меня под стабилизатор. Когда самолет сделал полтора виража, я был оторван от самолета.

И в ту же секунду я почувствовал, что падение произошло не так, как обычно, не так, как я падал в предшествующие прыжки. Какая-то сила меня отбросила в сторону от самолета, и только после этого я камнем полетел вниз.

Все мои мысли, вся моя воля были направлены на то, чтобы раньше срока не раскрыть парашюта.

В воздухе меня несколько раз перевернуло. Я боялся, что, увидев растущую и надвигающуюся землю, не утерплю и дерну за кольцо, поэтому я старался не глядеть вниз.

Как и в прошлый раз, свист в ушах стоял нестерпимый, но никакой боязни я не испытывал. Не было и головокружения. Самочувствие было настолько удовлетворительно, а желание сделать большую затяжку было так велико, что я долго не хотел прерывать падение.

Я летел камнем вниз. Ничто не сдерживало моего свободного падения. Держа руку на вытяжном кольце, ощущая прикосновение металла, я радовался тому, что нашел в себе силу воли и необходимое мужество.

Желая определить свое положение, я наконец поглядел вниз, — земля была настолько близко, что даже глазам стало больно.

Я дернул кольцо, парашют раскрылся, и через восемнадцать секунд я стоял уже на земле.

После подсчетов оказалось, что в затяжном прыжке я падал более семисот метров.

За моим прыжком с балкона своей квартиры, находившейся на расстоянии двух километров от аэродрома, случайно наблюдал командир части.

Он видел, как кто-то отделился от самолета, видел свободное падение, но не заметил раскрытия парашюта. Он решил, что парашютист разбился, и послал срочно расследовать обстоятельства дела.

Через некоторое время командиру было доложено, что летчик Кайтанов в затяжном прыжке произвел очень низкое раскрытие парашюта, но приземлился благополучно.

Освободившись от парашюта, я почувствовал себя прекрасно. Никакой усталости, никаких перебоев в сердце — ничего такого, что дало бы врачам повод к беспокойству.

Я стоял перед ними живой, здоровый, немного раскрасневшийся после пережитого. Врачи в то время считали, что затяжной прыжок вообще невозможен. По их мнению, прыгающий затяжным прыжком должен либо потерять сознание, либо задохнуться или умереть от разрыва сердца.

Все эти теории были построены на домыслах.

Как только были совершены первые затяжные прыжки Евдокимова, врачи отказались от теорий.

Затяжными прыжками интересовался не я один. Уже тогда было известно, что затяжной прыжок имеет большое практическое значение. Он совершенно необходим для спасения жизни летчиков в случае аварии самолета в воздухе.

Представьте себе, что в воздухе загорелся самолет. Погасить пожар нельзя. Нужно спасаться. Для спасения есть только один путь: спуск на парашюте.

Раскрыть парашют немедленно, сразу же, как только летчик вывалился из кабины, нельзя, потому что купол парашюта может воспламениться от горящего самолета. Следовательно, необходимо отлететь от самолета на расстояние и только тогда раскрыть парашют. В 1927 году произошел такой случай. Летчику-испытателю было поручено проверить в воздухе новый скоростной самолет. Летчик должен был испытать самолет на выход из штопора.

Получив задание, летчик уже начал садиться в кабину, как его неожиданно остановил начальник.

— Почему вы не берете с собой парашюта? — спросил начальник.

— Товарищ начальник, я думаю, парашют не пригодится.

— Нет, вы уж возьмите парашют. Правда, вы никогда не прыгали, а все-таки возьмите.

Летчик надел парашют и взобрался в кабину.

Быстроходная машина через несколько минут достигла нужной высоты, и летчик ввел самолет в правый штопор и начал считать витки:

— Раз… Два… Три…

После пяти витков самолет должен быть выведен из штопора.

— Четыре… Пять…

Летчик ставит ручку от себя, но рули не слушаются.

— Шесть… Семь… Восемь…

Вращаясь вокруг своей оси, машина продолжает падать вниз, навстречу земле. Никакие усилия летчика не могут вывести машину из плоскости штопора, в какой она попала.